Не дождавшись транспорта, мы, все вместе, нацепив на себя спальники, как рюкзаки, отправились на нашу гору Падь-Яга. За несколько часов путь был преодолён, вершина покорена. Наша группа поднялась на плоскогорье небольшого размера, сплошь усеянное разными камнями. Здесь нам предстояло обосноваться до наступления холодов. Теперь уже палатку нужно было ставить основательно, к чему и приступили рабочие нашей партии. Сами они уже обустроились. Во всех палатках предусматривалось наличие печки, для отопления и приготовления пищи.
Несколько мужчин укрепляли нашу палатку. Теперь нас было уже четверо девчат; практикантка - топограф Зина, чуть раньше прибыла сюда на вездеходе. В ожидании нас она пока жила в мужском жилище. Это была сверх меры скромная девочка, хоть и чуть полноватая, но не лишённая привлекательности. Однако, у меня складывалось впечатление, что она из старообрядцев или из какой-то, совсем забытой Богом, деревни. Даже немножко странно было видеть её в системе геологии. Хоть и мы были тоже не разболтанные девчонки, но она была какая-то совсем незаметная и незапоминающаяся. И всё-таки в моей памяти отложилась, где-то в глубине, её головка, повязанная простеньким белым платочком, обаятельная улыбка и живые карие глазки.
В палатке поставили четыре раскладушки, вплотную друг к другу и начали устанавливать печку. Мы стояли и смотрели. Один из рабочих подошёл ко мне и категорично заявил, что, если я не выберу себе раскладушку, стоящую посередине, в ногах которой и устанавливали печь, то он не будет больше принимать участие в этой работе. Видимо он тогда с симпатией относился ко мне и хотел, чтобы мне не было холодно. Мой ответ, что я не люблю жару, его не устроил. Мужчина настаивал, пришлось мне уступить и согласиться на это ложе. Девчонки не возражали.
Все рабочие были малость навеселе. Каким-то образом в этом удалённом от цивилизации месте, они умудрялись наладить производство нужного напитка. В дело шёл и чифирь. Чай был неограничен. Но в основном спиртное привозили все прибывающие на гору транспортные средства.
И всё-таки я умудрилась испортить отношения с этим заботливым мужчиной. Будучи изрядно выпивши, он, от усердия, вдруг громко и смачно икнул. Как я ни старалась, как ни сдерживалась, но прыснула, чем вызвала глубокую обиду, даже гнев с его стороны. Он начал, хорошо, что не матом, и не оскорбляя бранными словами, обвинять меня, выявляя мою гнилую интеллигентную сущность, которая не поворачивает голову в сторону работяг, а если и смотрит на их простую рабочую робу, то с большим презрением. Прямо так и сказал.
Я стушевалась и ретировалась, постаралась скрыться от его осуждающего взгляда. Ведь не могла же я ему объяснить, что не смотрю в сторону мужчин из-за своей природной стеснительности и застенчивости. Не знаю, может он потом и обматерил меня. Но палатка была установлена, мы заселились.
Наши рабочие занимали одну большую палатку. Они жили своей жизнью, иногда у них было шумно, слышались маты, мелкие ссоры, но крупных конфликтов не случилось. Многие из рабочих имели ранее разные сроки заключения. Мы с ними почти не общались, за редким исключением. Ещё в партии работали ребята практиканты из института и молодой специалист Сева. Так что народу хватало.
К нам всё время захаживал Витя, молодой парень из вольнонаёмных, как он представился, - Виктор Николаевич; а для ребят он был просто «Пятак». Но мы себе такой вольности в обращении не позволяли. Компенсируя свой невысокий рост и щуплое телосложение лёгким характером и весёлым нравом, он был, можно сказать, - душой общества. Весельчак и балагур, Виктор Николаевич, оказался сильно пьющим. У нас с ним завязался лёгкий, шутливый флирт. Как сказала моя подруга Аня, что с ним можно было флиртовать, ведь это несерьёзно, но я с ней не согласна. В него можно было и влюбиться, если бы не алкоголизм. Уже приехав домой, моя подруга получила письмо от своего поклонника, молодого специалиста, работающего в Ухте, в котором он написал, что Виктор Николаевич угодил в больницу с белой горячкой.
Некоторые из рабочих мне были даже симпатичны. Например, я с интересом наблюдала за двумя мужчинами, далеко не мальчиками. Одного из них звали «Боцман», а второго «Капитан». Насколько это соответствовало истине, - не скажу. Боцман действительно имел внешность киношного бывалого моряка-боцмана, с бородкой, аккуратно обрамляющей лицо. Капитан же был всегда гладко выбрит, подтянут. В них чувствовалась какая-то интеллигентность и загадка, и вообще видны были задатки лидеров. Вспоминается один маленький эпизод. Кто-то из рабочих подстрелил чайку и принёс её в лагерь. По этому поводу боцман устроил такой разгон, что мало не показалось. Его душа моряка не могла смириться с таким варварством. Об этом нам поведал Виктор Николаевич.
На следующий день после заселения началась работа. Июнь закончился, наступил июль. Несколько дней за весь период выдались солнечные и жаркие. В такие дни солнышко светило и днём, и ночью. Тогда для меня такое было внове. Это потом много лет мне пришлось жить на севере, где, начиная с апреля и до сентября, постепенно набирая обороты, длился, так называемый, полярный день. А в июне и июле при ясной погоде солнце только касалось горизонта и поднималось опять. Считается, что такие ночи негативно влияют на здоровье, но для меня они были как отрада. Как же это было здорово! Но впервые я познакомилась с полярным днём здесь, при прохождении практики.
В дождливую погоду мы не работали, а сидели в своей палатке, слушали транзистор, пели песни, рассказывали всякие истории, общались. Таких дней было достаточно. Это была не практика, а сплошной отдых, ограниченный пространством.
Но особенно интересно было, когда на вершину опускался туман или облака. Длинные речи - короткий смысл. Вот, наконец-то я и добралась до тех слов, с которых начала своё повествование. Выйдя за порог палатки по необходимости, мы окунались в облака, как в молоко, передвигались, держась рукой за край палатки, боясь отступить куда-то в сторону. Всё вокруг было белым-бело и абсолютно ничего не видно. Чуть отклонившись от жилья, можно было совершенно заблудиться, без всякой надежды на то, что тебя найдут до того, как пройдёт облачность. Нигде и никогда больше я такого не видела.
В сухую погоду руководитель практики Костя, становился к аппарату, а мы, - двое из нас, растягивали электроды, а третья стояла рядом с ним и записывала показания прибора. Время от времени мы менялись местами. Как-то в ясный солнечный день, Костя, глядя в сторону потянувшей электрод Маши, рыжие волосы которой в лучах солнечного света ярче заиграли, задумчиво промурлыкал себе под нос: «От тебя не скроешь, рыжая шалава…». Я стояла рядом с ним, в этот раз исполняя роль записатора, поэтому всё хорошо услышала. Но до Маши тоже донеслись его слова, отчего она расстроилась до слёз. Девушка была у нас хохотушка и веселушка. Мы пытались её утешить, что он ничего такого не имел в виду. Да и Костя объяснил, что это просто песня.
Но зато судьба подарила Маше небольшое любовное приключение. У неё завязался роман с водителем тягача, Валерой. Это был симпатичный светловолосый парень, очень видный. Он оказался весёлым и разговорчивым. А Маша тоже была бойкой девушкой. Узнав, что Валера татарин, она тут же пошутила: «Нам, татарам, всё равно, - что калым, что Колыма. На что тот сразу отреагировал: «Ну уж нет, лучше калым, чем Колыма». Молодые люди рассмеялись, и с тех пор между ними пробежала искра. Так что два месяца, в дни его приезда, они были неразлучны. В хорошую погоду влюблённые гуляли по окрестностям плоскогорья, скрываясь от нашего взора, а в дождь, отгородившись от всех спальным мешком, тихо переговаривались и целовались. Жаль только, что их роман, по-моему, остался здесь, на Полярном Урале, не получив дальнейшего продолжения. Скорее всего, в Ухте у молодого человека кто-то был. По нашей просьбе Валера привозил нам килограммы шоколадных конфет и даже шампанское.
Коснулась и меня большая, но чистая любовь. Мне удалось очаровать одного мальчика. Это был семилетний Серёжа, которого родители взяли с собой в поле перед школой. Ему предстояло пойти в первый класс. Их палатка стояла рядом с нашей. Он как-то пришёл к нам с шахматами. Из всех девчонок только я немного знала фигуры и малость умела ими ходить. Но у Серёжи я выигрывала. Мальчик был очень симпатичный, беленький, совсем не капризный.
Однажды Серёжа сидел между нашими палатками, расстроенный до слёз. Я увидела его, постаралась утешить и привела к нам. Маша пристала к нему с вопросом, - в кого же из нас он влюблён? Каждая выставляла свою кандидатуру, но победила я. Серёжа, смущаясь признался, что влюблён в меня. Попробовал бы он сказать по-другому, - а с кем же в шахматы он бы тогда играл?
Однако злодей, Виктор Николаевич, который относился ко мне с интересом, попытался разочаровать мальчика, по секрету рассказав ему, что у меня не настоящие руки и ноги, а на ночь я их отстёгиваю и кладу под кровать. На следующий день Серёжа прибежал к нам чуть свет, заглянул под мою раскладушку, потом в спальник и потребовал показать мои конечности. Я едва поняла, спросонок, что ему от меня нужно, потом посоветовала никому не верить.
Перед отъездом (они уезжали раньше нас всех, в конце августа) мальчик пришёл к нам грустный и, толи спрашивая, толи утверждая, начал размышлять, что, когда он вырастет, я, наверно, буду уже старой. Я попыталась его успокоить, уверяя, что всегда буду молодой и красивой. Да и что за разница в возрасте у нас, - всего-то десять с небольшим лет. Подумаешь…
На плоскогорье ещё стояла бригада буровиков из Воркуты. Но они, проводя здесь гораздо больше времени, чем мы, жили уже более цивильно, в балках. В ближайшем к нам балке проживали трое мужчин, с которыми мы сдружились. Двое из них были немного постарше нас, а третий, Эдуард, был более солидного возраста, лет сорока с лишним. Причём, он провёл в местах, не столь отдалённых, от десяти до пятнадцати лет. Ребята работали посменно, специфика их работ не зависела от погоды. У них было комфортно, всегда тепло и свободно. Весь балок был унизан верёвками с вяленым хариусом. Они всегда нас угощали. Мы тогда впервые попробовали эту рыбу и влюбились в неё. С одним из них (он был, вроде бы, киргиз по национальности) я играла в шахматы, но теперь уже он всё время выигрывал у меня, с лёгкостью ставя мне «детский мат».
Отношения с буровиками у нас сложились добрые. Когда они уходили на смену, то вообще предлагали нам свой балок в полное распоряжение, чем мы иногда и пользовались. Эдик был у них за старшего заботливого товарища. Он готовил еду, часто выпекал всякие булочки. Когда мы стали с ними общаться, то для каждой из нас кулинар делал индивидуальную булочку с именем. Однажды, разоткровенничавшись, Эдуард поведал нам о своей жизни и рассказал такой случай, как совершив побег из тюрьмы с группой заключённых, проплутав в тайге несколько дней без еды, они съели одного из своих сотоварищей. Тогда я ещё никогда не слышала о таких ужасах, поэтому не знала, как воспринимать этот бред, но булочки после этого есть не рискнула. Уже позже я узнала, что это вполне могло быть правдой, такие вещи имели место быть.
Как бы ни было всё хорошо в наших дружеских, добрососедских отношениях, но получилось «не всё так гладко в датском королевстве». Эдуарду понравилась Аня. Он стал оказывать ей повышенные знаки внимания, выражая свою заинтересованность в девушке. Как-то, будучи в сильном подпитии, а может быть, одурев от чифиря, Эдик, видимо, рассчитывая на взаимность со стороны Ани, решил проявить настойчивость, но та не оценила душевный порыв мужчины и в категоричной форме отказалась от его ухаживаний. Тогда он, кипя от злости, стал оскорблять Анну, в результате чего довёл её до слёз, но был изрядно наказан, с применением рукоприкладства, своими, совершенно трезвыми, соседями по балку, а также изгнан из этого жилья. Булочек мы больше не увидели, но этим нас не купишь. Не соблазнишь нас и вяленым хариусом, хотя один раз мы, согреваясь в балке без хозяев, утащили у них одну рыбку и съели, но были захвачены врасплох. Сначала, растерявшись от неожиданности, мы попытались скрыть улики преступления, начали рассовывать остатки рыбки по карманам, прятать за пазуху, но потом признались и покаялись.
Во второй половине августа погода совсем испортилась. Началась метель, которая бушевала больше недели. Опять практически было ничего не видно. Со страхом мы высовывали нос наружу, а уж выход из палатки повергал нас просто в ужас, так как ветер прямо-таки сбивал с ног.
Пурга закончилась только в самом конце августа. Палатки наполовину занесло снегом, полностью засыпало дрова, так что топить печь стало очень сложно. Пришлось залазить в спальники полностью одетыми. Вот в это время нас хорошо выручали друзья-буровики, к которым мы ходили греться.
Когда мы первый раз после пурги выбрались наружу, то снег был белый, необыкновенной чистоты. В солнечную погоду можно было ослепнуть или, как говорят «схватить зайчика». Но солнце надёжно спряталось за облака. А ещё покров был сначала очень рыхлый, нога проваливалась по самое колено, причём вытаскивая сапог, мы видели в разрезе снег такого насыщенно голубовато-синего цвета, который никогда в жизни я больше не встречала, даже на севере. Хотя это тоже был север, даже коэффициент к зарплате такой же - 1:1.
Нас вывезли на вездеходе в первых числах сентября. При спуске с горы я оценила, как опасна и трудна работа водителя вездехода. Сколько раз мы могли перевернуться, тем более, что под снегом совсем не видно было огромных камней, из которых состоит гора.
Мы спустились в предгорье, дальше была тундра. Здесь не было ещё и следа снега. Впервые я попробовала ягоду-морошку, которой меня угостил Виктор Николаевич. Но, самое главное, это тоже было первый раз в моей жизни, среди лёгких сумерек, которые в сентябре уже сменили светлые ночи, вдруг заиграло северное сияние. Оно было такой необыкновенной красоты, а ведь в предгорье ещё не было ни снега, ни мороза. Живя в Якутии, я часто видела северное сияние, но это было моё первое, незабываемое впечатление. До Елецкой мы ехали двенадцать часов.
Вот и всё. Полевой сезон закончился. Наши честь и нравственность не пострадали, впрочем, на них никто и не посягал. Так что эти достоинства мы везли с собой назад в целости и сохранности. Не беря в расчёт некоторые нюансы, всё прошло чинно и благородно. Остались только светлые воспоминания. Впереди нас ожидал сбор материала для написания дипломного проекта и возвращение домой.
Прощай, Полярный Урал, со всеми твоими красотами! Прощайте, розовые вершины соседних гор в лучах заходящего солнца, белые молочные облака, синий снег, пурга в середине августа, светлые полярные ночи, палатка и все друзья. Прощай, мой Полярный Урал!
Это четвёртая часть
Предыдущие части:
Благодарю всех посетивших мой канал. Надеюсь на новые встречи.
Подписывайтесь на мой канал и ставьте палец вверх, если вам интересны мои публикации. Ждите продолжений.