Одним из направлений деятельности нашей компании «РЖД Тур» является производство журнала для пассажиров. С удовольствием предлагаем интервью из июньского номера с Николаем Цискаридзе, великим танцором и интересным разносторонним человеком
Текст: Полина Пендина
Самый знаменитый премьер Большого театра руководит старейшей балетной школой России вот уже девятый год. В интервью Николай Цискаридзе рассказал, за что он ругает своих учеников, в какие приметы верит и что общего у пьесы Гоголя «Ревизор» и клипов группировки «Ленинград».
Расскажите о гала-концерте выпускников академии — какую программу подготовили для выступления в Кремлёвском дворце?
Каждый год мы выбираем программу под тех учащихся, которые у нас есть, каждый год они разные. Их всех надо показать с хорошей стороны, в выгодном свете, поскольку это выступление — часть экзамена и часть их оценки, своеобразная защита диплома. Я всегда настаиваю на том, чтобы мы чествовали тех людей, которые являются выдающимися выпускниками академии. В этом году, 2 января, исполнилось 95 лет Юрию Григоровичу. И конечно, школа не может обойти стороной праздник такого большого мастера. Из всего огромного репертуара, который создал Юрий Николаевич, школе удобнее танцевать классический репертуар, потому я рискнул взять третий акт балета «Раймонда» в редакции Григоровича. Это совсем не просто, но мы должны чествовать нашего выдающегося выпускника, а для меня — просто очень дорогого человека, потому что, если бы не Юрий Николаевич, я, наверное, никогда бы не стал артистом Большого театра, да и человеком был бы другим. Его хореография в моей жизни была основной и самой любимой и предпочтительной.
Как произвести на вас впечатление — и на сцене, и в жизни? Желательно хорошее...
В жизни — даже не знаю, а на сцене — очень сложно, потому что я — зритель с большим стажем. Я очень часто люблю подонков как артистов и не переношу этих людей в жизни, они для меня «нерукопожатны». В театре для меня всегда присутствовал момент магии — если минуты спектакля могут как-то отвлечь вас от сегодняшней жизни, когда всё так сложно и агрессивно по количеству информации. Отвлечься, чтобы сорок минут смотреть на сцену и рука не потянулась к телефону, — это сложно. Потому, если я чувствую, что такое существует и этот человек на сцене мне приятен, — я радуюсь. Это не значит, что он приятен мне в жизни.
Вы часто говорите о том, что нынешнее поколение не слишком образованно, что ему недостает внутренней культуры и так далее. А что вы видите в нем хорошего, интересного, чего не было, например, у вашего поколения?
Хорошего? Наверное, то, что они молодые. А больше ничего. Понимаете, я всегда хочу одного. Я этих людей учил профессии. Когда мы выдаем диплом — мы выдаем диплом артиста балета. И самое главное слово здесь — «артист». Я не учил их подпрыжкам, ужимкам. Я их учил серьезной профессии. Я со всеми работал: водил в музеи, заставлял читать, смотрел с ними кино, специально о чем-то беседовал, чтобы у них появилось какое-то свое мнение, свой диалог. Но когда я вижу ужимки и плохо выполненные прыжки — для меня это неинтересно. И так как я к этим индивидуумам имею непосредственное отношение, я могу сказать, как говорил Станиславский: «Не верю!»
Мне очень жалко, но мало кто может сделать роль так, чтобы мне понравилось. Понятно, что я им всё время говорю: «Я вас всё равно буду любить». Но дело не в моей любви, а в том, что я не вижу, что мой труд во что-то вырос. Очень редко это бывает. Могу привести пример. У меня есть ученица — Анжелина Воронцова. Когда она вводилась в балет «Ромео и Джульетта», я был против, потому что видел этот спектакль на премьере и мне он не понравился до такой степени, что я ушел из театра в негодовании. Так что, когда Анжелина позвонила и пригласила меня на премьеру, я пришел, убеждая себя, что должен хотя бы сдержаться и досидеть до конца. И был потрясен, насколько всё поменялось благодаря одному человеку. Я не мог поверить. И много раз говорил, что я к работе Воронцовой в «Ромео и Джульетте» не имею никакого отношения. И я счастлив от этого. Это ребенок, к которому я приложил много усилий, чтобы она стала таким артистом.
Это не значит, что, если я приду на другой спектакль и увижу, что что-то не так, я Лине об этом не скажу. Она по моему взгляду понимает, что произошло. Я не беру пленных, потому что мои педагоги меня никогда не щадили. Но я учил своих учеников профессии — и для меня страшное разочарование смотреть на многих из них в Большом театре: сейчас это просто воплощение безнравственного отношения человека к собственной профессии. Самое страшное, когда ты сидишь в зале и тебе стыдно, что ты имеешь отношение к этому провалу. Потому что все понимают, что этот человек как артист создан тобой. И это очень больно. А еще — когда выходят в твоих ролях, где ты был одним из главных исполнителей, где хореография придумана на тебя.23 июня в Государственном Кремлёвском дворце состоится гала-концерт выпускников Академии Русского балета имени А. Я. Вагановой. В преддверии этого события мы поговорили с ректором академии народным артистом России Николаем Цискаридзе.
Иногда говорят: меня воспитывали жестко, а вот я (например) никогда не буду кричать на своих детей. Ваши учителя были к вам строги. Было ли что-то, что вы никогда не перенесете на своих учеников?
Я многие вещи делаю от обратного. Но я понимаю, что у каждого человека свой характер и свои генетические особенности. Это я вам говорю как педагог, который работает с детьми в пубертатный период, когда происходит гормональный скачок, когда вылезает всё — и самое неважное, и самое перспективное. Дело в том, что вы не можете поменять генетический код человека. Но вы можете попытаться достучаться до его нутра и объяснить ему: вот это — твой плюс, а вот это — твой минус. И если ты человек разумный, ты в состоянии будешь свои минусы хотя бы нейтрализовать. А если ты вообще разумный, то тебе удастся превратить их в плюсы. Наверное, самое большое, что дается человеку, — это разум. Я по себе это знаю: я допустил много ошибок, когда не смог преодолеть свои минусы, когда поддавался сиюминутным страстям, глупостям.
Знаете, мне ни разу не пришло в голову сказать про моего педагога, что он мне завидует, — допустим, когда он меня ругает. Но когда я слышу, как некоторые говорят: «Вы же понимаете, мне это Николай Максимович говорит, потому что он просто завидует: он-то уже не танцует...» Когда до меня это дошло первый раз, я был настолько удивлен, что такая мысль вообще может родиться. Они никак не могут понять, что их по телевизору показывали только потому, что есть Николай Максимович. Меня, например, не начали показывать по телевизору только потому, что я был учеником Улановой, или Семёновой, или Фадеечева. Я на телевидение пришел, будучи народным артистом, состоявшимся и неординарным человеком.
Понимаете, есть еще очень важный момент: писатель — это не тот, кто пишет, а тот, которого читают. Есть миллионы графоманов, а читают единиц. И читают не сегодня, а в столетиях. Потому артист без роли, которая моментально приходит вам в голову, когда вы о нем вспоминаете, — это никто. В моей жизни получилось удачно — при произнесении фамилии Цискаридзе у вас две ассоциации: балет и Большой театр. Значит, что-то было сделано настолько правильно, что у вас этот человек ассоциируется с профессией. А если вы немножко больше интересуетесь балетом, вы тут же назовете ряд ролей.
Сейчас наличие хорошо раскрученного аккаунта в соцсетях влияет на популярность. Профессиональный успех и известность перестали быть одним и тем же. Может ли сегодня пробиться талант, если он абсолютно не медийный?
Если вы — талант, вы станете медийным. Одно дело — 90-е годы, когда не было интернета и надо было пробиться на телевидение. А сейчас — заведите блог, будьте настолько интересным, чтобы у вас появилась своя публика. Обрести публику, когда вы говорите о чем-то очень серьезном, профессиональном, — очень сложно. Есть вот эти «успешные люди», коучи, которые проводят какие-то тренинги. Я когда это слышу, мне так смешно. Просто не могу понять, как людям может прийти в голову этим увлечься. Как может прийти в голову это создать — я понимаю: потому что дураков очень много.
Я — огромный поклонник Сергея Шнурова. Сначала я ходил на многие его выступления и мне казалось, что это такое хулиганье и это стиль. А когда познакомился с ним, был поражен, какой он глубокий человек, насколько грамотный и умный шоумен. У него срежиссирована каждая матерная выходка. Он понял, что это востребовано, и сделал контент безумно талантливо и мастерски. Есть два клипа, которые я обожаю, потому что считаю, что они лучше, чем любой художественный фильм, отображают реальность. Первый — это «На лабутенах», а второй — «В Питере —пить», потому что момент, когда экскурсовод срывается, мне настолько понятен...
Знаю, что многие «Ленинград» не воспринимают, но я считаю это ханжеством. Дело в том, что и «Ревизор» многие называли пошлостью. А это — про реальность.
Отвлечемся немного от творчества. Если представить, что у вас появился свободный день, — куда бы вы первым делом отправились, в Москве и в Петербурге?
В Москве я всю сознательную жизнь живу в самой красивой части города — на Фрунзенской набережной. Я люблю этот изгиб Москвы-реки, Нескучный сад, мою Третью Фрунзенскую. Очень люблю Гоголевский бульвар, потому что много гулял там с мамой, когда был ребенком. Потому что она там гуляла со своим отцом (моя мама выросла в Москве), для нее Гоголевский бульвар был очень ностальгическим местом, и она с удовольствием меня туда вела — от метро «Кропоткинская» до Арбата или обратно.
В Ленинграде — прежде всего Эрмитаж. Я очень люблю ходить в ресторан «Корюшка», потому что налюбоваться этим видом стрелки Васильевского острова, этих дворцов — невозможно. Причем каждый раз, когда у меня в Петербурге портилось настроение, независимо от погоды (а я, в отличие от многих людей, очень люблю дождь, южный человек — а солнце не люблю), — я сразу ехал в «Корюшку», садился у окна и наслаждался видом, потому что это необыкновенно красиво.
Вы очень много работаете. А чем балуете себя, когда выдается возможность вознаградить себя за труды?
Сладким! Сразу и без остановки. Я сладкоежка. Еще люблю красивые вещи. Мне, как ребенку, который прожил 90-е годы в жуткой нищете, легче купить подарок кому-либо, чем что-то новое себе. Я всё время думаю: «У меня же так много вещей». И я себе разрешаю для себя ничего не жалеть.
Какой фильм вы обязательно пересматриваете — как минимум каждый год?
«Мост Ватерлоо» — всегда, и еще у меня есть любимый фильм — «Легкое поведение». Это бесподобно придумано и великолепно сыграно, и режиссер — просто умничка. И я согласен с кастингом. «Безымянная звезда» — мой любимейший фильм: вот он закончился — и я могу начать смотреть заново. Там каждая реплика... Гении — Крючкова, Козаков, Вертинская, Костолевский и все, кто играет маленькие роли.
Есть ли у вас личные приметы и суеверия?
Как и у любого артиста, их очень много, артиста без суеверий не бывает. Хотя мы знаем, что слово «суеверие» означает «вера в пустоту». И есть, к сожалению, опыт, что все приметы сбываются. В моем случае — всегда. У меня есть знаменитая история, как я первый раз шел на свой самый первый спектакль. Я должен был танцевать «Щелкунчика», это была пятница, 13-е, и это было полнолуние. И так еще складывалось, что я должен был стать 13-м исполнителем в версии Григоровича. И вот я открываю дверь подъезда — стоит театральная машина, которая за мной приехала. И идет черная кошка, переходит в этот момент дорогу. Я застыл в двери, она останавливается и смотрит на меня. Я не знаю, сколько мы так стояли и смотрели друг на друга. Она развернулась и ушла. Не перейдя мне дороги. Поняла, что лучше ей уйти обратно!
Сейчас готовится к выходу ваша книга «Мой театр». Знаю, что вас пришлось уговаривать ее написать. Расскажите, пожалуйста, об этой работе...
Да, Раневская же сказала, когда ей предложили написать книгу, что это будет книга жалоб без предложений. Меня уговорила мой педагог по истории балета Ирина Дешкова. Она тоже выпускница Московского хореографического училища, но так случилось, что танцевать не стала, закончила ГИТИС, и теперь она — серьезный балетовед, написала не одну книгу. И она преподавала в хореографическом училище, когда я там учился. А так как я был хорошим учеником, наша дружба сохранилась на многие годы. И, когда начался карантин, Ирина меня «уболтала» начать ей наговаривать. Первую часть мы сделали, с первого дня до 30 лет, так скажем. Я ей всё время говорю: «Нас побьют!» Я люблю мемуары, очень много их прочитал, и любые мемуары — это, знаете, когда вы смотрите на аварию с определенного угла. А человек, стоящий на другой стороне улицы, будет смотреть на эту аварию по-другому. Я рассказываю, как это видится с моей стороны. О себе, о том, что я помню, кого я люблю.
Редакция благодарит Виталия Виленского за помощь в подготовке материала.
Фото: пресс-служба АРБ / Алексей Костромин, пресс-служба АРБ / Андрей Лушпа