Александр Заволокин
«Мне виднее»
Война отняла у Марьи Зыряновой мужа. Оставила на руках семерых детей. Шесть мальчиков и девочку. Один одного меньше. Дети, работа в колхозе, домашнее хозяйство - на износ жила баба. Одна коровенка только и выручала.
Соберет Марья кое-какую сметанку, собьет маслица, наварит яиц, картошки, сядет одна за стол и ест. Пока сама не наестся - никого из детей не посадит. Подойдет какой из мальчуганов, она ему еще и поддаст, чтобы не лез раньше времени.
Заметили это бабы, с которыми она на работу вместе ходила, и высказали:
— Что это ты, Марья, ребятишек-то обижаешь, не кормишь, смотреть тошно!
— А чо вы, бабы, думаете, — отвечает им Марья, — одна я у них. Если я не поем — загнусь. Я ведь с каких уже пор на ногах, а они только с ночи встали... Буду я сильна, здорова — их всегда прокормлю. А вот если я заболею, свалюсь — кто за ними ходить будет, кому они нужны? Мне виднее...
Святки
Эту байку рассказала наша мама, Степанида Елизаровна.
— Было это в детстве, в святки на Рождество. Собиралась молодежь у кого-нибудь в доме поворожить. Ворожат, чудеса вытворяют: то петуха с курицей в дом принесут и смотрят, как петух за курицей ухаживать будет, то каменку в бане растащат. Наберут камней и бегут на речку к проруби. Бросит девчонка камень в воду и слушает. Если журчит вода — ворчливый муж попадет, если нет — спокойный.
Однажды ребята подшутили над Ефимкой Турбиным. «Давай, Ефимка, мы тебе невесту наворожим?» — «Давай!» — соглашается Ефимка. — «Лезь под стол!» — указывают ему ребята.
Залез Ефим под стол, парни сковородку на столе перевернули и давай по ней бруском возить. Сковородка шебаршит, скрежещет, а ребята спрашивают Ефимку: «У тебя отец умный?» — «Умный», — отвечает Ефимка. — «А мать умная?» — «Умная», — отвечает Ефимка. — «А ты в кого дурак уродился, что под стол забился?»
Девчата — в смех, а Ефимка с обиды домой убежал.
И такой случай был. Кто-то надоумил нас, девчонок, ходить под окошками слушать: ругаются в семье или нет? Выберем окошко, подойдем и слушаем. Тихо, спокойно говорят в доме — значит, в семью попадешь нормальную, уважительную.
В нашей деревне учитель жил, Мартемьян Склянкин. Здоровый мужик был, грубый, а варнаков боялся. Правда, наган имел. И надо же было нам к его окошку подойти. Он, видимо, тоже почуял — снег-то под окошком заскрипел - испугался и, принял нас за варнаков-бандитов, да как выстрелит! Мы, о, Боже! Ног под собой не чуем, домой несемся. Нагадались… Я прибежала домой, вся дрожу. Слова матери сказать не могу, язык отнялся. Потом долго плакала…
Полевые дороги
Ночью в машине въедливая дорожная пыль становится еще более нетерпимой. Вперемешку с выхлопными газами она забивает нос, скрипит на зубах, горчит во рту. Завывая, машина впивается пучком света в рыжую полоску дорог.
По вечерам в сельской местности мы обычно объявляем по два выступления. Оттого вечно спешишь, опаздываешь, мчишься из деревни в деревню, чтобы вовремя поспеть ко второму концерту, вглядываешься в темноту полей, ждешь, когда же появится желанный маячок — цепочка деревенских огней.
Закончив концерт в деревне Сурково, мы едем в соседнее село Боровлянку. Водитель «УАЗика», понимая наше состояние, решил ехать напрямик, полевой дорогой.
— Так покороче будет, — объяснил он, — и дорога помягче. Правда, пыли многовато....
Но что артистам пыль. В шутку мы ее вдохновенно-ласково называем «пыльса-а!». Это не так страшно, как, скажем, весной, в распутицу, в грязь, или зимой, в снежные заносы. «Пыльса-а!» — не смертельно.
— Где-то здесь был поворот, ребята, — вслух рассуждает шофер.
Он так пристально следит за дорогой, что готов сам выскочить из машины и забежать вперед, чтобы убедиться — правильно ли мы держим путь.
Время идет. Надежно работает мотор, бежит машина, делая поворот за поворотом, а желанной цепочки огней все нет и нет.
Шофер теперь уже чаще поглядывает не на дорогу, а на прибор с надписью «бензин».
«Хватит ли горючего хотя бы до Боровлянки?» — начинаем сомневаться и мы.
— Пропал концерт!
— Разойдутся люди, чертова темень!
— Дорог-то сколько!..
— То-то и оно, полевые дорожки — кто их знает! Может, мы по одной и той же крутим. Я вот, к примеру, эту ямку помню…
— О, вижу!
— Где?
Яркими серебристыми звездочками замаячили долгожданные огоньки деревни, указывая нам путь.
— Минут через десять будем, подождут люди, — успокаиваемся мы.
Подъезжая к клубу, водитель вдруг тяжело вздохнул:
— Кажется, привез я вас, ребята. Это… Сурково.
— Как Сурково? Неужели?
У клуба толпились люди. В помещении была слышна музыка. Шли танцы.
— Артисты вернулись! — раздалось в темноте. — Спасибо вам за концерт! Приезжайте еще!
Нам ничего не оставалось делать, как заправить в Сурково машину и ехать в райцентр, в гостиницу. Возвращались мы по главной, хорошо знакомой, усыпанной щебенкой трассе.
Вредный попугай
Сидят дед Дмитрий Захарович с внуком Димкой разговаривают.
— Деда, купи мне попугая, — просит Димка.
— А я у вас что — не попугай? — говорит дед. — Такого и не купишь нигде. Да у меня вас шесть славных попугайчиков есть. Два Александра — Лешка с Антошкой; два Геннадия — Настя с Захаркой да и у Николая двое — ты с Сережкой. Вон сколько! А я у вас самый главный попугай!
— Нет, деда, не главный, ты — вредный попугай! — заключил Димка.
Компот в чемодане
В последние советские годы, когда самые ходовые продукты, начиная с сахара и кончая водкой, продавались по талонам, каждый из нас, артистов, старался привезти из гастролей что-нибудь вкусненькое. Семью побаловать, ребятишек. Там, глядишь, достанешь чего, тут… Вот почему в дорожном чемодане, где находился весь мой концертный скарб, оказались однажды две стеклянные банки фирменного болгарского компота «Ассорти». Дорога есть дорога: где-то чемодан хорошо тряхнуло, а где-то, наверное, и вовсе перевернуло.
Открыл я его перед концертом, а там — сладкое «заливное» из консервированных фруктов вперемешку со стеклом разбитых банок.
«У нас в деревне такого не было» — сразу вспомнилась популярная в нашем коллективе поговорка. Действительно — не было. До выхода на сцену десять минут остается, а тут такое горе!
Наспех застирываю концертные брюки в клубном умывальнике, наспех проглаживаю, но, ни просушить, ни тем более отгладить по-настоящему их мне не удается. Пора на сцену. Зрители и артисты ждут меня одного. Делать нечего, выходим с братом петь частушки.
На авансцене рампа с горячо палящими лампами. От брюк повалил седоватый парок. А мы поем. Что же еще остается?..
К концу концерта брюки мои идеально высохли.
Легко!
Легко! — говорил Мишка Кругликов из деревни Матюшкино, когда брался за работу. Жена просит его:
— Сходил бы, Миша, порыбачил, рыбки хочу!
— Легко! — отвечает Миша.
Сгреб невод, побежал на озеро. Одолели Мишку комары, запалил он костер да вместе с сушняком сжег в костре невод.
Собрался Мишка в райцентр, запряг лошадь. Соседи ему говорят:
— Грязь на улице, распутица, куда ты едешь?
— Легко!
Залез в грязь, завязла телега, сломалось колесо. Полдня просидел Мишка в грязи.
Научился Мишка водить машину. Стал заезжать в гараж, ребята говорят ему:
— Осторожно!
— Легко!
Поехал, оторвал дверцу у машины. Сняли с работы...
Легко!
Так и живет.
Репочка
Азартный человек Валерий Николаевич Репкин!.. До любого дела азартный. Крепкий дальневосточный мужик, гармонист. Репочка — так ласково зовет его жена Мария Александровна.
Впервые с Репкиным мы познакомились на нашем концерте в городе Находке во время съемок передач «Играй, гармонь!». Валерий Николаевич тогда специально приехал из Уссурийска, чтобы посостязаться с находкинскими гармонистами. Вышел на сцену, попросил гармонь. Сыграл, спел несколько частушек — всем разом стало ясно: на сцене — истинный гармонист!
— Можно мне «Заморозочку» сыграть?
— Что за музыка? — интересуется Геннадий.
— Наша уссурийская плясовая.
Забегали пальцы по кнопочкам. Репкин заприплясывал, сверкая голубыми глазами, запел:
Гармонисту за игру
Машину легковую,
Чтобы с улицы возил
Маню дорогую.
Артисты нашего ансамбля «Частушка» не выдержали, стали по одному выходить на сцену, хотя никто их об этом не просил. Виктор Протоквило взял контрабас, я стал подсвистывать на свистке. Девчата пошли в пляс, заиграли в балалайки Олег Иванченко и Геннадий Вылегжанин.
Такой прием у нас используется, когда неуемные гармонисты «садят» зал, утомляют зрителя, и Геннадий просит нас поддержать незадачливого музыканта, чтобы хоть как-то «взбодрить» обстановку. Но в данном случае ребята сами с удовольствием пошли подыграть талантливому гармонисту. Это бывает редко.
Геннадий повел разговор:
— Представьтесь, пожалуйста!
— Репкин Валерий Николаевич.
— Откуда будете?
— Уссурийский медведь.
— Где работаете?
— Шофер я. Всю жизнь за рулем на «ЗИЛе». Могу сыграть шоферскую:
Мчит Баранкин по дороге,
Пыль кругом стоит,
И ни капельки тревоги
В сердце не хранит.
Он летит, как альбатрос, —
Все надеясь на авось.
Не случилось б с ним беды -
Вот вопрос!
Зрительный зал еще и еще просил сыграть и спеть Репкина. Валерий Николаевич охотно спел новую шоферскую «Я - мальчишка-шоферишка», а в заключение исполнил «Матанек» — это тоже уссурийский наигрыш.
Здоровый, сильный, с крепкими ручищами, играл Репкин очень мягко, проникновенно. Достаточно ему было одного баса в левой руке, чтобы поддержать аккомпанемент. И еще поразил меня, когда бряцал по кнопкам гармошки, как по струнам балалайки. Да, Репкин — настоящий артист!
Через год наш коллектив вновь пригласили на Дальний Восток. Теперь уже в город Уссурийск, которому исполнялось 125 лет. И мы во второй раз встретились с Валерием Николаевичем.
Праздник, посвященный юбилею города, состоялся в солнечный жаркий день. На городской площади собралось много народа. Время было выбрано удачное. Июль, люди «отсадились» на дачах и огородах, пришли отдохнуть, расслабиться. Многие жители Уссурийска приняли участие в празднике.
В Уссурийске Репкин был дома. Друзья ему в поддержку кричали:
— Рэ-Кэ-Сэ, не подкачай! Дай жару!
Позже я узнал: «Рэ-Кэ-Сэ» означало — маршал Рокосовский. Так уважительно именовали его земляки, друзья-товарищи по работе.
Репкин легко и свободно спел и сплясал «Заморозочку», исполнил любимую шоферскую, но заключительный аккорд в его выступлении был еще впереди. Но здесь необходимо пояснение.
Прочитали как-то у нас в ансамбле «Частушка» рассказ Шукшина «Случай в ресторане» — и начали «рявкать». В шутку «генералом рявка» стал Геннадий Вылегжанин. Низким голосом, с растяжкой выводил он солидный рявк: «И-и-и-и-ях!». Но это надо слышать и видеть.
Геннадий предложил нашему герою — «уссурийскому медведю» — рявкнуть в микрофон и показать свой класс. Валерий Николаевич охотно согласился.
Первым начал Геннадий Вылегжанин. Он серьезно и со знанием дела изобразил: «И-и-и-и-ях!».
Ушло рикошетом микрофонное эхо. Зрители восторженно аплодировали.
Для Репкина это было дело новое, но он, ничуть не смущаясь, набрал в грудь воздуха…
— Гы-гы-гы-гы-гы-ов! — Каким только чудом не лопнул микрофон, я не знаю, но это была победа!
Вылегжанин сник. Зрители ревели. Мой брат Геннадий плакал от восторга и удовольствия и причитал:
— Он как тигра-а, как тигра-а, по макушкам сопок прошелся! Ох! Вот это рявк!
Репкин сам не ожидал такого эффекта. Бормотал себе под нос:
— Трех медведей в тайге, как воробьев, задавил…
Вечером мы были в гостях у Репкиных. Сидели за богатым столом Марии Александровны. Звучала гармонь, шли задушевные разговоры. Хозяин много пел, его репертуара хватило бы на сольный концерт. Геннадий Вылегжанин сделал записи Валерия Николаевича на магнитофон, а я записал его слова о любимом «ЗИЛе»:
— Сроду не поеду на холодном двигателе. Сначала на малых оборотах прогрею, добьюсь частоты, только тогда трону. А другой что, «поукал», погазовал полминуты — месяц на яме стоит. Так зажигание отрегулирую — пальцем по ключу щелк! — мотор заговорит. Восемь горшков-цилиндров отвечают, как орлы!
Мария Александровна рассказала:
— Мы ведь как с ним познакомились? Еду от подруги на автобусе поздно вечером домой. Напротив парень. Думаю: «Вот такого бы мне мужа надо! За такого б замуж пошла».
— А я смотрю на девчонку, — перебил Марию Александровну Репочка, — думаю: «На ком же я женюсь? Не эта ли моя благоверная?». Она — в дверь, я — за нею.
— До четырех часов утра он тогда провожал меня. Все песни мне перепел. Через неделю «ЗИЛ» к калитке подогнал — сватать приехал.
— Приехал к родственникам в гости на Украину, — завел новую тему Валерий Николаевич, — угодил под Новый год. Прямиком на городскую елку. Гармонистов — море! Один играет «пува-пува», другой —«трым-трым». Народ стоит, мерзнет. Присмотрел я инструмент и говорю: «Как же попросить мне, товарищи, сыграть?»
— Подали мне гармонь. А я ее — вот так! А люди — вот так! Одна голос подала, запела, другая ходуном пошла. А я ее — вот так! Слышу, спрашивают: «Что за экземпляр появился, откуда?» Говорю: «С Дальнего Востока я! Репочка!»
Быстро! Бегом!
В конце октября 1987 года, сразу же после окончания съемок очередного выпуска телепередачи «Играй, гармонь!» в Томске, мы Геннадием отправились в Москву. Нас пригласили принять участие в четырех больших концертах в Государственном концертном зале «Россия», посвященных 70-летию Великого Октября. Дело серьезное, ответственное. В концерте, кроме нас, участвовали многие хорошо известные творческие коллективы страны - такие, например, как Государственный академический русский народный оркестр имени Осипова, Государственный ансамбль танца Сибири, Государственный чукотско-эскимосский ансамбль «Эргырон» и другие, а так же популярнейшие певцы Людмила Зыкина, Лев Лещенко, Леонид Сметанин, Владимир Кузьмин, Валентина Легкоступова…
И вот Томский аэропорт. Утро. Настроение замечательное. Еще бы — в считанные часы из Сибири перемахнуть в столицу, чтобы выступить на лучшей концертной площадке!
Нас провожают томские друзья-гармонисты.
Неожиданной была встреча в томском аэропорту с Михаилом Фирсовым — руководителем владимирского ансамбля «Русь». Мир тесен! Что ж, тем приятней подобные встречи.
В самолете мы с Геннадием, не теряя времени, репетируем, «добиваем» слова частушек, специально написанные братом для предстоящего концерта. У нас предполагалось на нем три выхода, являвшиеся как бы связующими звеньями трех блоков-разделов концерта. Первый — частушки о России. Во втором мы совместно с ансамблем «Воронежские девчата» представляем Народную артистку СССР Людмилу Зыкину. А в третьем своем выходе мы поем с Геннадием частушки о многонациональной России. Текста много. Частушка — жанр сложный, так как каждый ее куплет несет огромную смысловую нагрузку. Тем более что исполняем мы частушки «живьем». Попробуй тут запнись раз-другой, не донеси до зрителя слово — уже не частушка будет, а словесный суррогат, этакое «сено-солома». Поэтому и репетируем, и отшлифовываем каждое слово.
Но вот уже на подлете к столице из хрипловатых динамиков в салоне самолета вдруг услышали объявление: «Ввиду неблагоприятных метеоусловий Москва не принимает. Наш самолет совершит посадку в аэропорту города Горького».
Мы с Геннадием испуганно переглянулись. Настроение у нас сразу упало. Мы откинулись на спинки кресел и долго молчали, лихорадочно соображая, как же быть: ведь сегодня вечером должна пройти одна-единственная репетиция, а завтра — первый концерт, премьера?
При посадке видим: вдоль посадочной полосы стоят на «приколе» десятка два таких же лайнеров, а возле некоторых — толпы пассажиров, которых пока не успели автобусы перевезти в здание аэровокзала.
Вот, едрена вошь! Тут так ли, пожалуй, еще запляшешь, запоешь! Скорее завоешь!..
Но это, как оказалось, были еще цветочки — лишь начало метеорологической заварушки, продолжавшейся целую неделю. Неделю над столицей Советского Союза неистовствовала, разбойничала непогода. Семь дней и ночей московские аэропорты не принимали ни одного самолета. Застрявших здесь пассажиров приходилось даже подкармливать солдатской кашей, для чего на аэровокзалы специально выезжали полевые кухни.
Да и в Горьком скопилось столько народу, что невозможно было протиснуться.
Но Геннадий после некоторого размышления вновь отправился к нашему самолету. Я — за ним.
Он молча поднялся в салон. Я стоял внизу у трапа и ждал, ломая голову, что же мой братец там делает, что задумал? И вдруг вижу чудо: с противоположной стороны трапа самолета спускается веревочная лестница. А по трапу сбегает вприпрыжку Геннадий. Деловито проходит мимо меня, и вот я вижу, как он неуклюже карабкается по веревочной лестнице.
И тут до меня дошло: договорившись с экипажем, Геннадий полез в багажное отделение, чтобы взять наши вещи.
Ждать его пришлось долго. Показалось — целую вечность!
Наконец брат стал подавать мне наш реквизит — два чемодана. Так же, по веревочной лестнице, он спустился обратно на землю. Он тяжело дышал, был мокр от пота, руки исцарапаны в кровь. Смачно выругавшись, он сказал:
— Полтонны перекидал тюков, сумок, чемоданов, но все-таки нашел. А теперь быстро на вокзал!
На железнодорожном вокзале столпотворение не меньшее. Нигде ничего невозможно узнать, навести справки. Всюду очереди, у касс битвы.
— Бегом в депутатскую комнату! — командует Геннадий.
Я едва поспевал за ним. И как ему удавалось с баяном, гармошкой, с чемоданом, в тяжелой зимней одежде проскальзывать в плотном людском потоке?!
В депутатской комнате тоже хрен редьки не слаще: различные партийные и заграничные делегации, группы туристов, спортсменов и т.д. Но вот удача! Да еще какая! Оказывается, сформирован дополнительный поезд до Москвы, и нам удалось достать на него два билета. А ведь опоздай мы еще на часок-другой — и полная безнадёга. Вот вам и экзотическая веревочная лестница, и подстегивающие команды Геннадия: «Быстро! Бегом!»
Утром мы были в Москве. А вечером уже работали на сцене Центрального концертного зала «Россия».
Молодец, брат!..