Легенда 2.
Самый Грязный города Юз
«Что делает на ветке 30-килограммовый воробей?»
(А. Челентано)
Слишком старый. Слишком скучный. Слишком интересный. Слишком… кхм, а какие еще «слишком» бывают? Глядя на ночное небо города, вы всё равно будете упираться в строение советской промышленности. Те крыши, которые доступны недостаточно высоки, а те, что высоки достаточно запрещены, как явление, поэтому всегда прячутся и маскируются. Они словно скрываются внутри маленьких, стесняясь собственной величины – КТО ОНИ, если яд города Юз позволяет бегункам топтать их стены, как половые тряпки – ЧЕРТ ВОЗЬМИ, у этих стен тоже есть чувства! Черт возьми, зимой они плачут, летом их изнуряет жара так, что на крышах плавится олово, зато они прикрывают тенью этих, маленьких и…при этом всё еще каким-то образом прячутся за ними. Слишком высокие, чтобы не стеснятся, возведенные слишком гордыми людьми, будто, желавшими пожать руку Богу, как и те, что строили Вавилонскую Башню. Слишком обиженные, слишком боящиеся грязи подошв, но всё еще принимающие на себя лучи солнца, преломлявшиеся сквозь пелену яда, фокусируясь на несчастных титанических сооружениях. Среди них, где-то, возле слишком стеснительного гиганта, больше того, в подвале одного из слишком маленьких домов жил Самый Грязный города Юз. Он жил и каждый день начинал с похмелья, чтобы трезво смотреть на горд. Он просыпался и шел на террикон за остановкой, называвшейся «Ветка». Он шел туда потому, что строители города забыли: выше терриконов, пожалуй, никто и никогда не сможет быть.
Самый Грязный города Юз смотрел на людей, слегка наклоняя голову и смеясь. Они скитались, будто в муравейник кто насыпал пыли и эти двуногие, выглаженные, вычищенные обыватели были личинками, пока те, кто забирался чуть выше – муравьями. Были и третьи – те, кто вскарабкивался выше всех. Те, кому высота была не писана, их было от силы человек десять. Тучные людишки забирались как можно выше – пузатые и тяжелые, становились жуками в этом муравейнике. Самый Грязный города Юз резко перекидывал свою голову на другую сторону, после чего подскакивал. Он смотрел не на жуков, но на то, что внутри них: за тяжелым панцирем было отъевшееся тело. Он смеялся, раскинув руки в распятии, приглядывая за жуками, перекидывая голову влево-вправо, подпрыгивая и поворачиваясь, чтобы насладиться их видом, как повар рассматривает редкие ингредиенты для своих блюд. «Раз, два, три… девять, десять… сто сорок четыре. – глазами он подсчитал самых жирных и заметных – На первый взгляд их меньше, но на самом деле, вчера было столько же… Видимо, на место каждого из них прилетает другой, менее жирный. Возможно, даже просто зажравшийся муравей, бывший когда-то пылью, но теперь-то и машина, и семья, а семью кормить надо… а зарплаты маленькие, почти ничтожные, так, пол зернышка в день…»
Самый Грязный спускался с террикона, сразу ныряя в свой подвал, так, что никто и никогда его не видел. Только на Терриконе оставались серо-черные следы. Такие же серо-черные, как и следы прочих, странных, молодых, тех, кто бежит по вертикалям зданий.
Он не носил обуви, предпочитая силой мысли обуть себя в толстый слой грязи. То и дело поправляя свою бывшую когда-то белой изорванную рубаху, он вбегал в свой подвал, где надевал такие же грязные белые брюки. Он чистил зубы, посвящая этому особую главу своего дня. Разглядывая их белизну, он очень долго елозил зубной щеткой, выбеливая каждый микрометр. Вернувшись в основную комнату, он подходил к своим ножам. Как и зубам, он много времени уделял им, ежеминутно всё больше и больше влюбляясь в холод стали. Но на них были глубокие черные следы тяжелых, грязных пальцев. Их, ножей, было неисчислимое множество – разных размеров и функций. От откидных кортиков, перочинных и швейцарских до ножей-бабочек, боевых ятаганов и рыцарских двуручных мечей. Среди них всех взгляд останавливался на одном, совершенно особенном ноже. Вместо рукоятки у него была рукавица, обнимающая руку до предплечья, а вместо лезвия – толстый и раздвоенный обломок обсидиана, смыкающийся как ножницы. Хозяин называл из Клювом.
- Хочешь загадку? – Самый Грязный города Юз спрашивал у своего зеркала. – Нет, ну правда, хочешь? Слушай, в общем. – Он всматривался в свое отражение и восхищался им.
Правильные скулы и голубые глаза, спрятанные за смолянисто-черными, вымазанными в угле, дредами угрожающе вглядывались в самую глубину самого себя. Умыв свою густую и жесткую щетину рукой, смоченной в коньяке, Самый Грязный облизал свои пальцы и глубоко вдохнул едкий запах. Его тонкие губы выглядели как перевернутый вниз углами полумесяц.
- «На ветке, говорил один актер, сидит 50-килограммовый воробей. Что он там делает?
...»
Кожаная жилетка была будто дубовая, не надевалась на Самого. Он входил в неё, как в собственный панцирь. Расправив в ней плечи, Самый Грязный вытянул кулаки, после чего на спине жилетки отпечатались два небольших крыла из грязи.
Самый Грязный вышел из дома. С него ссыпалась грязь, и тут же нарастала снова, окутывая ноги и руки, обнимая Самого Грязного. Земля любила его трогать, любила налипать, сжимать Самого до тех пор, пока…
***
В центре города стояло здание без входов и выходов. Оно было настолько высоким, что будучи в километре от него, приходилось задирать голову к небу, чтобы увидеть вершину. Там восседали те, кто решал, кому жить внутри средних и вовсе мелких домов. Кому достанется крыша, а кто последует советам Диогена. Люди внутри здания не относились ни к чему с любовью. Точно так же, они забыли, что такое ненависть, боль, сострадание. Как и все, они хотели жить, просто на «жить» у них уходило меньше времени и гораздо большие отрезки они уделяли поиску средств на ту самую, заветную «жизнь». И у них было всё, чего они могли пожелать, кроме сытости. Голод – врожденная функция, но требующая воспитания и внимания к себе. В то же время, под зданием, как и во всем городе, люди довольствовались несколькими хлебами да каким-никаким супом, оставшимся, чаще всего, с вчера. С какого «вчера», людям было уже всё равно.
- Здравствуй. – Самый произнес в обставленный дорогой мебелью кабинет.
Земля кормилась кожей Самого, заменяя раненные участки собой, в то же время защищая его от стёкол, стали и огня.
- Здравствуй, человек в красивом кабинете! – повторил Грязный в комнату с красивым креслом и гигантских размеров коллекцией алкоголя.
Земля очень любила, когда Самый говорил ей приятные вещи. Но более того, она любила подарки. Искренне, непоколебимо, она так же и одаривала его.
- Здравствуй, мой наполненный друг! – крикнул Самый Грязный города Юз в комнату с дорогой люстрой формы расцветающих плющей под потолком.
Земля очень-очень любила подарки от Самого Грязного города Юз. И эти подарки буквально были рассыпаны по городу. Их было больше, чем казалось на первый взгляд.
- Здравствуй, ты, растолстевшая морда в кожаном кресле! – наклонив голову набок, Самый Грязный города Юз. Он громко прыгнул на дорогой паркет из красного дерева так, что на полках затрясся хрусталь. На мужчине за крупным письменным столом выступили капли пота.
Земля ослабляла свои зажимы, когда чувствовала, что подарок близок. Самому грязному было легче от этого дышать.
- Здравствуй, мой милый, дорогой жучок! – Самый грязный соблазнительно посмотрел в окно бесконечно высокого здания. Войдя глубже, в комнату, Самый Грязный взял двухкилограммовое папье-маше, вылитое из серебра и бросил его в стекло.
Земля города Юз начала сползать с Грязного, чтобы прильнуть сухими каменистыми гранями к свежей, хрупкой плоти.
Самый Грязный города Юз медленно взялся за кресло, выковыряв из него полное, рыхлое тело, будто слизняка из панциря. Обходя, он нарочно прошелся по толстому мужчине своими земляными сапогами.
- Ты вырос из земли. В землю и вернешься. – Самый Грязный поднял пожирателя Города над землей и выбросил в окно так же, как несколько секунд назад вышвырнул кусок серебра. Земля города Юз раскрыла свои сухие, тонкие губы и пожрала подарок. Сегодня земля больше не ранит Самого Грязного города Юз.
Спустившись на первый этаж правительственного здания, босоногий худощавый парень своими черными руками оставил след на белоснежной ручке администрации, обошел строение и увидел несколько капель крови на белых розах под разбитым окном.
Там, внизу, земля уже почти полностью впитала в себя обезображенное тело. В него тут же врезались своими спиралевидными зубцами земляные черви. Муравьи растаскали одежды а сколопендры окружили глазницы как животные оазис во время засухи. Лицо чинуши начало худеть, пока кожа и вовсе не оставила белоснежный скелет без покрытия. Черная грязь начала затекать во впадины и Грязный увидел нечто знакомое настолько, что… Настолько…
***
- Что? – Произнес Самый Грязный города Юз в свое треснувшее зеркало. Треснуло оно вместе со стеной, так ненадежно и почти без фундамента вцепившейся в землю. Земля и камни были частично прикрыты ковром, который Грязный соорудил из старых тряпок и линолеума, но из-под этого покрытия некрасивыми обрывками пытался вылезти подвальный грибок
- Ничего. – послышался голос из-за стола.
- Я же делаю это почему? – Самый Грязный отвернулся к кастрюле, навалил себе стряпни и накинулся на неё голыми руками. Отвратительная на вид желеобразная жидкость пахла слегка протухшим сладким перцем, кислыми томатами плесенью. Из темноты на Грязного смотрели два светящихся зеленых глаза.
- Почему же, родной? – По-отцовски ласково ответил мужчина в тени. Его голос щекотал уши, а дыхание было тихим настолько, что сама тишина склоняла перед ним колено.
Из того немногого, что мог разглядеть Самый, различить можно было только лишь зеленые дреды, спускающиеся белоснежным фонтаном по плечам на стол, где лежали укутанные в эластичные бинты руки. Неухоженные, они походили скорее на лапы дикого зверя. Кожа на них шелушилась, проглядывая сочащейся кровью сквозь плотный слой грязи. Там, где кровь поступала чаще – в основании пальцев – видны были ростки крапивы и прицепи-травы. Его колени также были плотно окутаны землей, и из них росли подорожники и плющи.
- Да потому, что достали. – сглатывая неприятную похлебку и давясь ею, отвечал Грязный.
- Чем, друг мой? – смиренно силуэт в темноте задавал вопросы и шумел назойливой ложкой внутри стакана.
- Я не знаю, как объяснить. Я же не желаю им смерти. – кадык скользнул вдоль шеи, за чем последовала длинная отрыжка. Губы Грязного были плотно умаслены крысиным жиром, который он добавлял в свою пищу обильными порциями.
- Правильно, желать смерти – плохо. А что тогда, земляк? – вопросы не давали грязному сосредоточится на еде.
Похлебки не осталось, поэтому он решил выпить свой любимый горький напиток. Кофе он любил чуть больше, чем крысиный жир с сахаром, но уже не раз замечал, что какой бы кофе он ни делал, в нем не хватает горечи. Горечь слишком важна. Горечь нужнее, чем…
- Земля просит! Она режет меня, разрезает! Она не дает мне вдохнуть, стоит мне хотя бы один день не скормить ей очередного пузана! Я же это не от удовольствия делаю! – почему-то сердце Грязного начало биться сильнее, но сохранило свою скорость. Почти ломая грудную клетку, оно стремилось хладнокровно вскрыть её и выйти, перекатываясь по осколкам ребер. – Земля ведет меня… она хочет этого, не я.
- Конечно не ты, душа моя. Конечно, не ты.
Грязный повернулся и всмотрелся в зеркало. Что-то никак не хотело покидать его голову, но было скрыто за другими мыслями. Два зеленых изумруда слепили его, но оторваться от них было попросту невозможно.
- Черный Человек! Скажи мне, можно ли предсказать будущего хапугу? Можно ли понять заранее, кто станет следующим заворовавшимся?
- Можно. Я даже знаю, как. – Черный человек выполз из тени и шепнул что-то на ухо Самому Грязному, после чего тот вылетел на улицу, натянув на руку по локоть свой любимый нож-клюв.
***
Самый грязный ходил по городу с лезвием на руке, скребя металлом по асфальту. Мелкие искры одаривали теплом камни и брусчатку после пореза. Земля уже начинала подступать к телу, окутывая грудь и сдавливая лёгкие, пытаясь остановить затею, но человек с изумрудными глазами и зелеными дредами рассказал, как предсказать будущее. Миг, который позволит увидеть больше, чем видел раньше. Человек за столом видел это будущее, он знал, что следует делать.
«Иди прямо. За вавилонской башней внутри заводской трубы живет старец. Он поможет тебе увидеть» - навязчивая фраза. Неужели, следует убить старика – нет, ни в коем случае. Старики и дети, даже дети виновных, даже дети убийц этого города не должны страдать от грехов родителей. Труба уже близка. На самой вершине винтовой лестницы в монашеском балахоне, с тяжелым посохом стоял сгорбившийся старик.
Тяжелыми от веса земли ногами, Самый Грязный города Юз начал протаптывать ступени, оставляя громадные следы. Земля подступала к его шее, но тут же ссыпалась от тряски, ветра и ударов о перила. Старец увидел наползающую на верх глыбу и ударил по металлу посохом. От первого колебания Самый Грязный упал, а со спины ссыпались грязевые крылья. Второй удар скинул с грязного нож так, что тот упал острием к верху. Третий снял с Грязного корку обуви и обнажил изорванную землей спину. Оставались еще восемь ступеней, когда в подбородок Грязного уткнулась трехметровая дубовая палка.
- Я знаю, зачем ты здесь, дурак. – хладнокровно произнес старик.
- И зачем же?
- Увидеть будущее можно только тем, у кого есть прошлое. Кем ты был рожден? – голос старика успокаивал боль открывшихся ран и начал глушить голодные всхлипы земли. – КЕМ? – выкрикнул старик.
- Я… не знаю… - ответил Грязный.
Старик вырвал прядь волос с головы грязного и привязал к посоху.
- Хватит с нас ветра и грязи. Ступай за мной.
Старик нажал на небольшой кирпич, после чего заводская труба открылась, а за ней вскрылась и еще одна винтовая лестница. Обтирая свою спину о круглые стены, грязный почувствовал, что рубашка с каждой секундой становилась белее, а волосы всё меньше походили на глиняную массу.
- Если я что и умею, то это встречать людей. Да, знал, что ты придешь, но думал, что придешь не один. Где человек с изумрудными глазами?
- Растворился.
- В воздухе?
- Да. В воздухе.
- Какого цвета была его кожа?
- Она была…он был в темноте. Он всегда в темноте. У него седая борода и он…
- Разговаривает нежным баритоном. Он был у меня несколько дней назад. Просил помощи для тебя. Видишь кружку с черным следом? – Старик показал посохом на белый сосуд с черным отпечатком на ручке. – Это он был. Он любит кровь. По-настоящему любит. Благо, я знаю, где её достать. Не людская, правда, свиная, но на вкус почти одно и то же. Разве только свиней больше жалко.
Самый грязный обратил внимание на посох, на котором висели два зеленоватых дреда и ловец снов.
- Меня зовут Захария, и я знаю, что с тобой, Грязный. Я знаю, как тебя звали раньше, знаю, что ты сделаешь еще. Но если я тебе покажу, всего того блага не будет. И несчастий не будет тем паче. Ты хочешь увидеть темноту?
- Разве ли не для этого я пришел? – ответил Самый, присев на кресло, вымощенное из старых книг.
- Жизнь не имеет смысла! – крикнул старик – Что бы ты там себе не придумывали куски почвы! Вы вернетесь туда же, от куда взялись!
- Что? – в недоумении, Грязный вжался в бумажное кресло глубже, цепляясь за книжные корешки, будто его кто-то вдавливает в сидение как таракана.
- ТЫ СМЕРТЕН! СМИРИСЬ! ЗЕМЛЯ ПОЖРЕТ ТЕБЯ! – голос старца нарастал – И ЕСЛИ СЕГОДНЯ БЫЛ ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ ЗЕМЛЕ ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ЧЕРВИ ВЫСОСУТ ТВОИ СОКИ? ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ В ПРЕДСМЕРТНОЙ АГОНИИ, ЗАДЫХАЯСЬ, КАК И ТЕ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМ ЧИНУШ, КОТОРЫХ ТЫ ЗАГНАЛ В МОГИЛУ? – дреды на посохе загорелись изумрудными, яркими фитилями и голова Грязного покрылась сединой. Он заплакал. Заплакал так, как плакал в детстве маленький мальчик Алексей.
«Увидеть будущее можно только тем, у кого есть прошлое» - сквозь плотный туман донесся шепот. На маленьких руках Грязного были варежки. Он снял себя шапку – с бубенчиком, круглым и мягким. На внутренней стороне был вшит маленький белый отрезок с надписью: «Лёша 3А ОШ44». Варежки были мокрыми от снега, а под ногами мялась декабрьская слякоть. Два зеленых огонька светились над деревянной дверью, к которой вели пять скользких ступеней. Сзади торчал нелепый, низкий забор, а на площадке с футбольными воротами люди выгуливали своих собак: маленькие крысоподобные йоркширы лаяли на огромных, мускулистых доберманов и питбулей. Последним было от части всё равно – у них есть хозяин, а у хозяина есть зеленый мячик, за которым умный пёс вот-вот побежит. Лёша из третьего-А класса бежал за своим другом, смуглым парнем, которого звали то ли Алим, то ли Малик. Через забор Алексея уже звала мама. Ну как, звала. Она больше была занята разговором с Ильнарой, матушкой Малика или Алима.
Лёше двенадцать. Ему жарко. Он сидел за партой, а рядом лежала тетрадь: Фаудова Малика Сашиковича. Значит, всё же, Малик. Учитель на доске разрисовывал фигуры и давал им имена. У каждой фигуры есть имя. У всех должно быть имя.
Малик зашел в класс молча. На его белом рукаве было несколько капель крови. Широко раскрытые глаза и полумертвое молчание предвещали нечто страшное.
Из коридора донесся женский крик.
Лёше четырнадцать лет. Он смотрит на Малика с сожалением и силой мысли создает фигурки из земли. Малик решил отрастить себе длинные волосы, но кудри не позволяли этим волосам просто лежать на плечах, поэтому он заплетал их в несколько десятков косичек. Однажды на него разлили краску в спортзале, и с тех пор…
Лёша не мог простить Малику то, что в горячке он принес кому-то боль. Лёша смотрел на Малика, как на друга. Алексей поднял над землёй небольшой кусок грязи и бросил её в лицо своему другу. Грязь заползла в нос и рот, заблокировала трохею и наполнила собой лёгкие. Спустя несколько секунд, корчась в конвульсиях, Малик открыл глаза. Тогда еще Алексей поднялся над трупом своего друга и заставил землю раскрыть свою пасть. Он наблюдал хладнокровно за тем, как насекомые налетают на свежую плоть, земля напивается кровью, а глазницы заполняются трупными червями. Тогда Алексей заставил грязь провести осколком битого пивного горлышка по собственной спине.
- НИКТО НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ОТНИМАТЬ ЖИЗНЬ! – Самого грязного разбудил крик, и он очнулся в другом месте.
Он стоял над телом младенца с белоснежно-голубыми глазами и видел в нем жука. Череп ломается не тяжелее, чем панцирь. Он взял мертвого младенца за ногу и скинул в пасть земли, где уже разлагались десятки детских тел. Они тоже должны были стать жуками.
Несколько детских проломленных черепных коробок лежали под ногами Грязного, а он пинал их как футбольные мячи. Малик подошел к бесновавшемуся Грязному, прижался к его щеке и шепнул: «Меня нужно было остановить в младенчестве».
Затем, друг детства развернул Грязного, сорвал с него кожаную жилетку и начал считать порезы. Их было десятки. Десятки тысяч порезов, пересекающихся и наложенных друг на друга, ни один из которых не заживлялся и не превращался в шрам. Открытые раны кровоточили, а наползающая на них земля возвращала кровь в тело, не давая ему умереть. Человек с изумрудными глазами растворился. Алексей снова стал маленьким. Он серые, сочащиеся снежки в своего соседа по парте. Вся жизнь впереди…
Удар. Старец ударил Грязного по голове своим посохом. От дредов рядом с ловцом снов остались лишь две полоски смолы, которые Захария стирал влажным носовым платком.
- Теперь ты знаешь, что делать, Лёша. – хриплым, но нежным голосом Старец обратился к Грязному. – Ты всё делал сам. Все причины были придуманы тобой. Ступай к себе, в подвал. Ступай. Завтра ты проснешься Алексеем. Послезавтра ты придешь на могилу к матери и больше не вспомнишь о грязи.
***
Самый Грязный города Юз встал с кресла, отрывая от обнаженной спины окровавленные книги. Старик открыл тайную дверь в трубу, и Грязный вышел на лестницу, обнимавшую заводскую трубу змеиными удушающими кольцами. Его слепило солнце, выглядывающее из-за террикона. Тёплое, Юзовское солнце прогревало чистую кожу сквозь прорези в рваной, но белой рубашке. Алексей смотрел вниз.
- Что делает на ветке тридцатикилограммовый воробей? – спросил он у человека с изумрудными глазами.
- Падает, друг мой. Падает. – ответил ему смуглый парень из школы.
Грязный распахнул руки в распятии и сделал шаг за лестничный борт. Внизу его ждал клинок в форме клюва.
Превозмогая смерть, он раскрыл пасть земли в последний раз. Самый Грязный города Юз вернулся к себе в подвал.