Меня одевают и выставляют в сени дома, чтобы в тепле не вспотел. В клубах пара запах сена, печного дыма, молока и мороза. Успеваю осмотреться, глазами нахожу свою пластмассовую лопатку, беру её.
Слышу, как бабушка Нюра грозно наказывает что-то деду Коле. Доносятся слова: скотина, покормить, подойник, смотри у меня, приду-проверю. «Старикам» нет ещё и пятидесяти, но для меня тогдашнего это совсем ничего не значит.
Выходим на крыльцо, стараюсь понять в какую сторону пойдём. Если вверх, вариант один – к соседке Анне, точнее тоже Нюре. Там мой «закадычный» друг Шурик, только бы пошли вверх! Но, идём вниз. Это хуже, гораздо хуже.
Идём по узкой снежной тропе, по пути я ещё успеваю перелопачивать какое-то количество снега и отстаю от бабушки. Бабушка молчит и терпеливо ждёт, когда я её догоню. Это совсем плохо, значит идём на всю ночь и идём к старой тётке Дуне.
Подходим к неказистому домику в самом конце деревни. В окнах тихий мерцающий свет, и совсем неслышно доносится пение и скулящий плач. К завалинке приставлена крышка гроба. Дверь не заперта. Проходим через темный коридор к щелям света. Неожиданно дверь распахивается и вместе с запахом свечей, старости и чего-то ещё вырисовывается фигура мужика с ведром. Мужик, видя нас от неожиданности матерится, но не ругается, пропускает в избу.
Меня быстренько раздевают и закидывают на горячую печь, наказывая сидеть тихо и постараться уснуть. Я послушно киваю головой. Мне дают бутылку молока почему-то с соской, две кокурки и конфетку «Старт».
Уснуть не могу, ворочаюсь на наваленной горе ватников, точнее фуфаек, как их называют в нашей деревне. Пытаюсь вслушаться и понять смысл жалостливых песен, доносящихся из «передней»
Живыеее в пооомощи Выышняго, в кроовее Боога Небееснаааго водвори́иицааа…
И дальше: Яяяко ангелом Своиим заповесть о тебеее, сохраниииити тя во всех путех твоииииих
Как-то грустно и щемяще на душе от этих песен, да и не похожи они совсем на те, которые я имею в своём скромном репертуаре. Стараюсь дождаться следующих, но они очень похожи на предыдущие с часто повторяющимися словами.
Это, наверное, из-за того, что старушки просто не знают из-за своей старости хороших песен, радостно думаю я. Всё по-честному, я их песни послушал, теперь пусть послушают мои.
Тихо лезу с печи, с полатей достаю принесённую лопатку. Она уже и не лопатка совсем, а гитара. В прыжке залетаю в комнату с присказкой, которую слышал от своей няни: «Аааах, солдат молодой в жопу раненный, на базаре спекульнул рыбой жаренной!» И дальше: «Вы хотели песен, их много у меня! И в танце: «Где-то на белом свете, там где всегда мороз…»
Допеть мне дали до начала второго куплета. Видимо кто-то пришел в себя раньше других…
Из дальнейших воспоминаний только охреневшие (очень мягко сказано) лица старух, гробовая тишина и под самый занавес, вместо оваций, хохот того самого мужика.
Зима 1976 года. Это было моё первое и последнее публичное музыкальное выступление. Музыкантом не стал, нот не выучил, может и к лучшему…
(Продолжение следует....)