Кроме «Морозко», «Колобка» и «Теремка» у славян существует ещё коллекция сказок о покойниках. Но, помимо сказок, которые обладают, всё-таки, более-менее устойчиво структурой, узнаваемыми оборотами и архетипами, есть ещё обширный жанр быличек. Вот они-то интереснее всего. Афанасьев записанные сказки подвергал литературной обработке, а идентичные сюжеты сводил к одному, повторявшемуся чаще других, и в таком виде записывал. Так что нет ничего удивительного в том, что среди записей быличек время от времени попадаются такие знакомые сюжеты. Например в сборнике «Мифологические рассказы русского населения восточной Сибири» есть три истории под номером 392, 393 и 394.
В 393-ей. рассказчик говорит о девушке из богатой семьи, любившей бедного парня. Родители были против их брака, так что они договорились убежать. В полночь кто-то подъехал к дому, девушка, думая, что это её жених, вышла и села в сани. Едут они и жених её спрашивает: «Ты невеста моя, не боишься меня», на что девушка отвечает «Я с тобой ничего не боюсь», и так повторяется два раза. Доезжают до кладбища, жених предлагает наречённой идти в могилу, девушка, наконец, понимает, что это покойник, а неё её жених, сбегает в церковь где отсиживается до утра. Утром же рассказывает родным, те ужасаются и дают добро на свадьбу. А, что? Хороший план: рассказываешь родичам страшную байку, и тебя отдают замуж за любимого, мол, уж лучше за бедняка, чем в гроб.
В 392-ой истории всё начинается точно так же, а заканчивается менее радужно: находят девицу на кладбище мёртвой. В истории 394 жениха вообще убили родственники девушки, после чего он явился за ней с того света. Девушка выкручивается типичным способом: начинает подавать в могилу вещи по-одной, и так тянет время до первых петухов (это сколько же у неё барахла с собой было?..). В итоге всё-таки, не хватило, пришлось ей в могилу ноги опустить. Тут петухи запели, могила сомкнулась, девушка начала кричать, только вот откопать её вовремя не успели. Такие дела.
Все три истории рассказываются в духе подлинных, однако даже в пересказе в них не сложно заметить сказочные элементы, например, рифмованность, повторяемость одного действия. Хотя, в отличие от сказки, в быличках всё-таки не соблюдается числовое правило: фазы, которыми обмениваются жених и невеста, пока едут, по канону должны были бы повториться три раза, в записи только два.
В этом смысле былички интересны тем, что можно увидеть, из чего складывались сказки, как формировались и приобретали свои типичные черты и образы. Ведь сказки в древности мыслились как нечто реальное, а не как фантастика.
Совершенно аналогичная сказка есть в сборнике Афанасьва:
Дружили парень с девушкой. У нее родители были богатые, а у него бедные. Ее родители не соглашались выдать за него замуж. Он уехал и умер где-то на чужбине, от нее это скрывали, и она продолжала его ждать.
Вот как-то ночью у окна девушки остановились сани, а из них вышел ее любимый.
- Собирайся, - говорит, - я увезу тебя отсюда, и мы обвенчаемся.
Она шубу накинула, вещи в узелок связала и выскочила за ворота. Посадил ее парень в сани, и они помчались. Темно, только месяц светит. Парень говорит:
- Месяц светит, покойник едет. Ты его не боишься?
Она отвечает:
- Я с тобой ничего не боюсь!
Дальше едут. Он опять говорит:
- Месяц светит, покойник едет. Ты его не боишься?
И она опять:
- Я с тобой ничего не боюсь. - А самой жутко стало. У нее в узелке Библия была, она ее из узелка потихоньку вытащила и за пазуху спрятала.
В третий раз он ей говорит:
- Месяц светит, покойник едет. Ты его не боишься?
- Я с тобой ничего не боюсь!
Тут кони остановились, и увидела девушка, что приехали они на кладбище, а перед ней раскрытая могила.
- Вот наш дом, - сказал жених, - полезай туда.
Тут девушка сообразила, что ее жених — мертвец и что надо время тянуть до первых петухов.
- Полезай ты первым, а я буду вещи тебе подавать!
Развязала она узелок и стала подавать по одной вещи — юбку, кофту, чулки, бусы. А когда подавать стало нечего, она накрыла могилу шубой, сверху Библию положила и побежала. Добежала до часовни, двери, окна перекрестила и просидела там до рассвета, а потом пошла домой.
Ещё один важный момент: для быличек хорошая концовка вообще не типичная вещь, тут как повезёт. Но обычно не везёт. А вот для сказок счастливый конец (для поздних, не ранних, особенно для героических) — это почти правило, я сходу вообще не могу вспомнить ни одной волшебной сказки, где для главного героя всё завершилось бы плохо («Колобок» не считается).
Так что вполне ожидаемо, что в сборнике Афанасьева девушка преспокойно пошла домой, а в сборнике «Мифы…» в двух случаях из трёх девушка присоединилась к жениху в могиле.
На самом деле былички и сказки о женихе-мертвеце одни из самых частых, и тут вспоминается любопытный обычай, существовавший в Древней Руси, когда незамужних девушек и молодых женщин хоронили в подвенечном уборе. Если бы речь шла только о незамужних девушек, я бы предположила, что этот обычай сродни китайскому обычаю искать умершим неженатым мужчинам умерших же невест. Свадьбы призраков проводились по всем правилам, в довершении кости «невесты» откапывали и зарывали в могилу к жениху. Да и не только у китайцев, но и у других народов был обычай находить хотя бы символическую невесты для рано почившего мальчика, ещё не успевшего жениться. Видимо, что касается девушек у славян, то им полагалось исполнить свой кармический долг — выйти замуж. Думаю, подвенечный убор мог быть остатком какого-то более сложного обряда. Либо же покойную просто снабжали свадебным платьем, чтобы ей на том свете было проще разыскать жениха. Честно говоря, это только моё предположение, подтверждения этому я не нашла.
Также как о почивших женихах, было много быличек о жёнах и мужьях, которые начинают приходить домой после смерти. Обычно это происходит, если оставшаяся в живых «вторая половинка» слишком сильно убивается по потере. Запрет на долгое оплакивание умершего существовал ещё у язычников, он отнюдь не христианский. Не зря же полагалось устраивать пышные поминки с гуляньем и весельем, всё для того, чтобы не задерживать покойника на этом свете, а дать ему спокойно уйти. Если же он задержится, то может запросто уволочь с собой кого-нибудь из родичей: мол, ну, раз ты так горюешь, пошли со мной, теперь уж не расстанемся. Кстати, священники такие пиршества запрещали, считая их кощунством, непотребством и мракобесием (наверное обижались, потому что их на праздник не звали).
Да, надо сказать, что оплакивание обрядовое и личные страдания были двумя совершенно разными вещами. Церемониальные плачи — вещь обычная и регламентированная. Даже в 19-20 веках у восточных славян был обычай выходить за ворота и громким плачем сообщать окружающим о том, что в доме кто-то преставился, вроде как предупреждая. А в древности вообще плач обставлялся пышно и сложно: были обрядовые песни, действия. Но важно, что после совершения всех обрядов плакать переставали. Затягивать с этим не рекомендовалось. Во-первых, чтобы не задерживать покойного, во-вторых, чтобы он не подумал, что по нему уж очень сильно тоскуют и не решил наведаться.
А ещё к тоскующим по мужьям жёнам мог заявиться не только покойный муж, но и какой-нибудь дух в его личине, или змей (впрочем, змей, это уже отдельная история).
Переход человека в загробный мир не мыслился как нечто само-собой происходящее и быстрое, у всех народов на протяжении веков сформировывались обряды, зачастую довольно сложные, призванные помочь умершему покинуть мир живых. Смерть, как и рождение, было действием сакральным и приоткрывало завесу в потусторонний мир, а где тонко, там и рвётся. Поэтому после смерти человека ещё в течение долгого времени соблюдались различные обряды, обычаи, призванные обезопасить оставшихся в живых. Поэтому существовало так много табу, касавшихся смерти и обряда похорон.