Эпизод 2. Продолжение "Я Шаганов по Москве".
Свои первые стишата я сочинил в 14 лет. В спортлагере «Москвич». Случилось это под городом Чеховом, серединой августа месяца при чудной солнечной, безветренной погоде в пределах четырёх часов пополудни. Стихи были наивные и подражательные, как и положено. Прочитал их близким друзьям по футбольной команде, сказав, что это строки из новой песни «Машины времени». Ребята оценили. Спустя день-другой я изрёк им ещё пару четверостиший, выдав за свежее творение группы «Воскресение».
— Здорово, где ты умудряешься все эти новинки услышать?
— Радио «Moscow».
Было такое загадочное вещание на английском языке на непонятных частотах.
А еще добавилась неприятная травма. Ущемление мениска на правой ноге. Я пропускал тренировки. Свободное время посвящал сочинительству, ни перед кем не афишируя своего нового увлечения. Странная вещь — сам результат был не совсем важен. Скорее это было желание почувствовать состояние этакого зыбкого и сладостного вдохновения. Окружающий мир приобретал неизвестные до сей поры очертания, трансформировался вместе с сочинёнными виршами. Вопрос чем буду заниматься в жизни, был решен. Сомнения отсутствовали.
Прости меня, мой любимый футбол. Тренер не понимал, почему я резко сдал на поле. Нервная система на глазах перестраивалась. Из расчётливо спортивной в эластичную и созерцательную.
Стихи свои я вышагивал на улицах, бульварах и в парках.
Да, это был настоящий маленький поэт. Вдохновение не покидало его ни на один день. Меня тянуло из дома. Очень сожалел, что «психодромы» на Тверском уже рассеялись. Кусочек «хиппи» жил в моем тогдашнем сердечке. Я был записан сразу в нескольких библиотеках, выделяя прежде всего Некрасовскую на Большой Бронной. Одним словом, самообразовывался.
Страна в то время графоманила по полной программе. Не счесть было всевозможных литобъединений. Судьба милостиво избавила меня от них. Подарила круг общения таких же подростков — Дима Перышков, Саня Басов, Алла Рябова. Набиралось нас человек пятнадцать. По понедельникам мы собирались в музее Маяковского, читали друг другу свои творения. С 18 вечера и до закрытия. Абсолютно бесконтрольно. После всей ватагой шли в чайную на Мясницкой. Теперь там ресторан «Самовар». Тоже хорошее место. Только с повышенной буржуазностью. И ничто не напоминает о буфетчице тете Глаше с ее пирогами и горячим чаем. Также мы проводили вечера поэзии, «Москвавечер», в Замоскоречье. Шумели от души. Первая влюбленность тоже относится к тому периоду. Но об этом отдельным письмом, друзья мои.
Время двигалось. Сносно обучаясь в школе, я без проблем поступил в Московский электротехнический институт связи. Выбор был обусловлен близостью к дому. На электричке от станции Вешняки до Новой минут десять. За окном прекрасные пейзажи Кусковского парка. В любое время года. А ещё, при первом свидании с альма-матер, помню, поразила меня парадная лестница, точней перила. Не знаю, осталась ли эта антикварность доселе по адресу Энергетическая улица, 8. Мне все равно было какое получать образование. Вопрос-то, чем я буду заниматься, уже имел свой ответ. А в институте плохому не научат.
Володя Похвалинский, мой сокурсник, поддерживал мои начинания. С ним поэтический криз случился на студенческой скамье, поэтому в его понимании я был уже маститый, проверенный персонаж. Ещё бы — увидав нашу компанию на поэтических вернисажах, нельзя было не заразиться сочинительством.
— Сыр Похвалинский или Володя Пошехонский, — представлялся мой товарищ.
Однажды на лекции по истории КПСС профессор Иовлев строго спросил:
— Вот вы, вихляетесь там на последней парте, как ваша фамилия?
— Похвалинский, — еле промямлил Вовка.
— Как-как?
— Похвалинский.
— Да, кто ж вас так назвал! И как вы себя ведёте! Вашу фамилию, раз услышав, уже не забудешь. И как же вы собираетесь сдавать мне экзамен с таким поведением. Марш на первый ряд!
Володя радостно рассказывал всем эту история. Она имела успех у девушек. Историк КПСС понимал о чём говорил. Об умении маскироваться, надо полагать.
Напечататься в газетах, журналах молодому поэту с улицы в стране СССР не представлялось никакой возможности. Хотя и поэтических страничек в печатных изданиях было поболее нынешних, но я уже обмолвился — графоманили, кто во что горазд. И куда тут еще молодая поросль, восемнадцати годков от роду! Тогда молодым поэтом запросто считался паренёк сорокалетнего облика с комсомольским румянцем. С закалкой на трудовом фронте, женат-разведён-женат, пьет-пьянеет в меру, задорен, наладил знакомства в творческих союзах. Правила игры были понятны, и никто из нас особо не напрягался. Опубликованными свои стихи ты никогда не увидишь, поэтому расслабься и сочиняй в своё удовольствие. Что мы и делали по мере дарования. А я ещё смекнул: чтобы быть услышанным — пиши песни. Аудитория найдётся. Пусть и небольшая. Главное — пиши.
Вот говорят, — «профессиональный поэт». Наверное, это те хлопцы с газетных страниц. Для меня же поэзия всегда наитие. Была и есть. Очень я непрофессиональный в этом отношении. Ненадёжный. Надо написать быстро и по поводу, а я не могу. Многие сердятся. Думают, что выделываюсь. Впрочем, не будем отвлекаться.
Все начиналось с «Владимирской Руси». Я шёл пешком от «Пушкинской» в сторону «Таганской». Перед этим в одиночестве, в «Лире» за бокалом шампанского поразмышлял о том, что первая сессия позади. И оценки 3—5—5—5 могут даже принести стипендию, не лишнюю в кармане студента Шаганова. Был объёмный снегопад. Я шёл по улицам, привычно что-то такое напевая себе под нос. И когда проходил Ильинкой, эти строки сложились сами собой. Озарение в чистом виде. До этого ничего подобного со мной не происходило.
Деревянные церкви Руси,
Перекошены древние стены, —
Подойди и о многом спроси,
В этих срубах есть сердце и вены.
Мне было семнадцать лет тем январским снегопадом. Спустя пять лет эти строки в исполнении «Чёрного кофе» выйдут миллионым тиражом на пластинках, облетят все радиостанции и хит-парады. И отправят молодого специалиста из «Мостелефонстроя» в свободное плавание сочинителя песен. Без гарантированного оклада инженера.
«Владимирской Русью» я назвал эти стихи чуть позднее, обозначая малую родину моего отца и деда.
Как мы познакомились с Димой Варшавским? По телефону. В репертуаре его группы была песня на мои стихи «Звездый водоем». Каким-то образом листок попал в поле его зрения, кто-то передал, не знаю. Мы созвонились. Конечно, тот давний успех «Черного кофе» совпал с изменениями в стране восемьдесят шестого года. Как их именовали — перестройка и ускорение? А нам ускоряться не надо было. Мы и так нормально бегали свои кроссы. Вернулся после студенческой практики в Волгограде, моя парта вся расписана: «Чёрный кофе», «Hevy metal» и т. д. Можно было догадаться — что-то происходит в умах твоих сверстников, и ты имеешь к этому отношение немаленькое.
И все же, я думаю, судьба была ко мне более чем благодушна. Случись все чуть ранее, не знаю, как бы я поступил. Успех-то был нешуточный. И в семнадцать лет, будучи первокурсником, задвинул бы на учёбу, наверняка. Желающих сказать тебе в застолье тёплые слова парней, и подарить жаркие темы — девушек тоже сломило бы психику юнца. А так я уже притёрт был жизнью и кое-что кумекал. И всё же немного жаль, что всё сказанное произошло не день в день.
А за пять лет можно научиться и не отчаиваться, и не переживать от невостребованности. Ты никому не нужен, кроме близких друзей. Ну и хорошо. Никто тебя не дёргает из-за письменного стола. Главное — пиши. Не ленись. И дома особо не засиживайся. Болезнь «ТТТ: тахта-тапки-телевизор», — не для тебя. Твой завтрак: литр кофе, блок сигарет и — вперёд!
Я пересмотрел все концерты популярных групп. Такой благодарный зритель. По возможности знакомился с музыкантами. Леша Глызин, тогда солист «Весёлых ребят», ещё не спевший «фургончик в поле чистом». Игорь Романов, лидер-гитара «Землян». Они были добросердечны. Спасибо.
Были и другие случаи. Слава Малежик, спросив где я учусь, сказал:
— Так вот и учись там, в своём институте!
Хорошо, что хоть подзатыльником не наградил. Вид у него соответствовал.
Потом как-то, спустя годы, он же:
— Да, чуть не закопал я твой талант, Саша, в телефонных канавах.
Да, таких как я не очень-то и закопаешь. А самое главное в институте нашем сказал мне преподаватель по арифметике. Попросил стихи, прочитал и сказал:
— Знаете, Шаганов, что-то в ваших строчках есть. Поэзия как стержень, в тяжких жизненных ситуациях не даст сломиться. Пишите, молодой человек, пишите.
И имя у того преподавателя было очень редким для той поры и очень поэтичным, с налётом запретности опять же для той эпохи — Осип.
Правда, вот отчество не Эмильевич, Владимирович. И фамилия — Шварцман. Но тоже ничего, обнадёживало.