В октябре я заболел коклюшем.
Я вам всем, друзья, искренне советую в детстве переболеть коклюшем. Это ничего, что сперва кашляешь так, что чуть голова не отрывается. Зато потом, когда кашель проходит, на смену ему является чудесное слово — «карантин». Это значит целых две недели привольной жизни безо всяких забот и хлопот! Ни тебе школы, ни даже заданных уроков, потому что, чтобы их получить, надо хотя бы встретиться с кем-то из соучеников, телефона-то нет у нас домашнего, — а нельзя! Ты заразный! Карантин!
Две недели… это сейчас — мгновение, в лучшем случае — промежуток между авансом и зарплатой, а в детстве — это очень много. Как истинный спортсмен, я представляю себе двенадцать месяцев года в виде беговой дорожки стадиона. Зима и лето — прямые, они и текут по прямой. А осень и весна — «виражи». Весна «бежит» вниз, поэтому проходит, к сожалению, очень быстро. А осень тащится вверх, как «тягунок», потому и продолжается дольше и муторнее всех времен года. Но зато две недели осенью длятся особенно долго. Практически — вечность.
Жизнь сделалась прекрасна. Я просыпался во сколько хотел, неспешно шел на кухню и, глядя в окно, знакомился с текущей синоптической обстановкой, а также общей политической ситуацией в стране. Затем, смотря по настроению, включал или мультики по телевизору, или Высоцкого по магнитофону (мать как раз принесла со службы пару новых кассет) — и приступал к торжественной процедуре изготовления завтрака: жарил яичницу по рецепту борца Константина Хрящикова. Хрящ и еда вообще оказались довольно тесно сплетены в этой жизни…
…Вторую половину ушедшего лета наша секция самбо провела на спортивных сборах. Чудовищно длинных: по случаю фестиваля молодежи и студентов было издано постановление детей из столицы изъять, дабы не путались под ногами участников всемирного форума, не мешали своими соплями крепить дружбу между народами — сорок два дня вышла та смена, включая «день приезда — день отъезда»! Меня, честно говоря, всегда с той поры разбирает смех, когда отечественные футболисты жалуются на «долгие», «изнурительные», «выматывающие» двухнедельные сборы. А то и — две с половиной (!) недели. А уж когда речь заходит про такое варварство и оружие массового поражения, как ДВУХразовые тренировки… Преступление против человечности практически. Вот слушайте.
Подъем, и утренняя пробежка с разминкой. Небольшая пробежка, километра полтора всего до плотины, где купание в проточной воде. Или два. И обратно — столько же, вряд ли больше. Говорю же, это всего лишь разминка. Вот после завтрака — это да, уже тренировка. Возможно, на ковре, но и вполне возможно, что на крутом берегу реки Пахры, вверх-вниз, вверх-вниз по песчаной тропке, в которой ноги вязнут по щиколотку. И это хорошо, если еще один бежишь, а не с товарищем на плечах. А товарищ этот — хотя бы твоей весовой категории, а не выше. После полдника — уже точно на ковре. Хотя опять же — могут быть варианты с новым выходом на склон. Но зато уж после ужина — никакого экстрима, организм должен успокоиться и настроиться на глубокий, освежающий сон. Поэтому просто бег. Просто десять кругов по стадиону… И это, прошу заметить, молодые люди, не стяжавшие затем в своем подавляющем большинстве ни малейших значимых успехов. Так, чисто для здоровья и развития мышц. Вернулись, мать нас увидала — и только в восхищении прошептала: «У вас с Пикчерским Димкой — руки все в жилах, проступили, как у мужиков…» Ну а футболисты… Ну что футболисты. В конце концов, они так и играют, как тренируются…
А жрать хотелось — просто невероятно! Я и после первых-то визитов в детские здравницы мигом избавился от всех детских капризов в плане продовольствия, то я не буду, это не хочу… а теперь — только наливай! Ну, в смысле — тогда еще «накладывай». Лагерь, любезно приютивший нашу спортроту, принадлежал Министерству заготовок, и указанное Министерство от своих заготовительных щедрот окормляло отдыхающих аж пять раз в сутки! Оно так и называлось — «пятое питание», стакан кефира или ряженки перед отбоем. Так я был готов и «шестое питание», и седьмое, и десятое. И еще потом прийти к раздаче с вылизанной до блеска тарелкой — и жалобным голосом попросить добавки.
Перед самым отъездом уже Дмитрий свет Владимирович организовал нам нечто вроде пикника с ночевкой на природе. Мне в качестве общественной нагрузки достался для транспортировки кусок сливочного масла, огромный такой оковалок килограмма на три. Согласно указанию, до вечера я прикопал его в прохладном месте, чтобы предотвратить таяние. Потом наведался к своему «секрету», проверить, откусил кусочек. Потом еще раз. И еще раз откусил… и отъел в итоге чуть не полкило. До головокружения, тошноты и полного отвращения, но остановиться уже не мог. Года три потом на масло смотрел с тошнотой…
А Хрящ, застигший меня за этим актом вандализма, назидательно заметил:
— Теперь ты понял, что обжирать товарищей нехорошо?!
Константин в той поездке вообще раскрылся с неожиданной, человеческой стороны. Тем вечером пел песни у костра. Вернее, подпевал Кошелеву, тот хорошо на гитаре играл. Подпевал старательно, душевно. Про Афган… А самое-то главное, что…
Как и особенно — когда при столь плотном графике оздоровительных мероприятий Хрящ успел влюбиться в одну девочку из обычного, мирного отряда, осталось загадкой. Но тем не менее — это случилось. Можно даже сказать — произошло. По общему мнению, включая, разумеется, и мнение таких известных специалистов в амурных делах, как я и Пикчерский, объект любви того не стоил… но часто ли мы можем похвастаться обратным примером?
Увы, таинственная незнакомка не ответила борцу Хрящикову взаимностью. Все усилия, включая совместные, не дали ни малейшего результата. На концерте в честь Дня лагеря под режиссурой Дмитрия Владимировича Серпорезюка мы поставили на сцене «Случай в ресторане». В такт бессмертной «Сюзанны» Адриано Челентано четверо «хулиганов» развязной походкой выдвинулись из-за кулис на культурно, с ножом и вилкой, обедающего за бутафорским столом Хряща. В следующие несколько секунд они преизрядно пожалели об этом, так как Хрящ, интеллигентно утерев сусала салфеткой, с необыкновенным изяществом и немалой амплитудой разбросал их по всем четырем сторонам света. Кошелев так вообще улетел в зрительный зал, даром что был килограммов на десять тяжелее.
Успех антреприза имела громоподобный. Дня три еще вся малышня мужского пола отиралась возле нашего корпуса с просьбой, если уж нельзя так сразу записаться к нам, то хотя бы показать вживую «пару приемчиков, как пацан большой на празднике сделал…». Обнаружилось даже два просителя из смежного отряда юных волейболистов. И лишь та одна, единственная, ради которой все, собственно, и затевалось, осталась неприступна и холодна…
Еще однажды имел место легкий спарринг с кем-то из боксеров. Причем боксер-то оказался дитятко едва ли не призывного возраста уже, и это против пусть и прекрасно подготовленного, но все-таки отягощенного лишь неполным средним образованием Хряща. Мы потом еще всё бегали за наставником и спрашивали: «Дмитрий Владимирович! Ну мы всё понимаем… Но вот так, если по чесноку и гамбургскому счету, на “чистых руках” и “раз на раз”: кто сильнее, самбист или боксер? Кто победит?» На что наставник, глядя на лицо Константина, которому полученные повреждения лишь добавляли чарующей брутальности, отвечал с исконно присущей ему бесконечной мудростью: «Ну, это же — сами видите: смотря какой боксер… и какой самбист…»
И наконец, участие Хряща в самодеятельном конкурсе «А ну-ка, девушки»… ну то есть «А ну-ка, парни!», в финале которого он, демонстрируя кулинарные навыки и готовность к будущей семейной жизни, жарил яичницу-глазунью по фирменному рецепту. А мы с Пикчерским в качестве поварят ему ассистировали, а яичницу, само собой, в качестве гонорара тут же в равных долях слопали. На самом деле яичница была самая обыкновенная, разве что присыпанная сверху зеленым лучком, и жюри оценило ее невысоко, тем более что один «глазок» Хрящ расколотил, представляя себе, видимо, давешнего боксера-оппонента. Но клянусь — едва ли в своей жизни я ел много чего-то вкуснее ТОЙ яичницы!
Но все равно Она… впрочем, уверен: впоследствии она пожалела об этом гораздо больше, нежели Хрящ!
Итак, по утрам я жарил себе ту самую яичницу. Затем неторопливо съедал ее, пил чай и приступал к обдумыванию плана действий на день. Надо было как-то с пользой и интересом скоротать бездну времени до вечерней тренировки…
«Стоп, стоп! — скажет здесь встревоженный, заботливый читатель. — А как же карантин? Как же это — а контакт?..» Отвечу с легкостью: ну а вот так! Думаю, в свете только что вышеизложенного вам уже очевидно, что все бактерии, вирусы и воздушно-капельный путь их передачи считались Дмитрием Владимировичем бабкиными россказнями и предрассудками, доставшимися нам из далекого, дремучего прошлого. Да и вообще, любая болезнь полагалась им всего лишь изощренной формой симуляции и попыткой уклониться от учебно-воспитательного процесса. И потому средство лечения применялось во всех случаях одно: повышенная физическая нагрузка. Кровь разгоняется, легкие вентилируются, мышцы активно насыщаются кислородом — как раз то, что нужно в этом положении. Ну и еще крепкий отвар липового цвета. Принявший правильно заваренный напиток пропотевал за ночь так, что со стороны казался товарищам по палате сраженным внезапным приступом энуреза. После чего выбора у больно..(зачеркнуто) у симулянта, по сути, не оставалось: или согласиться с изящными шутками и доводами братьев по оружию, или снова занять свое место в строю! А уж сослаться на какой-то там «карантин»… Отец тогда, сам будучи неоднократным и заслуженным лауреатом всеразличных сборов, собирал меня со всем тщанием и накопленным опытом. Носки простые, носки шерстяные, майка трикотажная и с длинным рукавом, ветровка на случай прохладной погоды и так далее. Так любимый тренер «закрыл» этот вопрос элементарно: в любое время суток форма одежды единая: кеды и трусы! «Карантин»…
Но времени все равно оставалось навалом.
На вторую неделю безделья меня стали посещать навязчивые идеи. Причем одна — особо навязчивая и дерзкая. Традиционно, сразу после получения, изучая еженедельник «Говорит и показывает Москва», я обнаружил запланированную на пятницу трансляцию хоккейного матча «Спартака». «А что? — вдруг подумалось мне. — А не посетить ли? А вот так вот, взять и самому — не отправиться ли? По-настоящему же смотреть еще лучше, чем по телевизору! Вот возьму и сам поеду, чего там отца упрашивать… Я же не испугаюсь, чего мне бояться. Я вон летом — да я на абсолютном первенстве отряда против Кошелева почти минуту выстоял! Ну, секунд сорок, но все-таки… А Кошелев — он же еще здоровей, чем Хрящ, так что…»
Игра с «Крыльями Советов», правда, предстояла гостевая, в недавно сданном в эксплуатацию дворце «профсоюзных хоккеистов», как любил их величать комментатор Писаревский. Я еще раз испытал чувство ревности к «Крылышкам», со вздохом помечтал о том времени, когда и у «Спартака» будет свой собственный стадион, потом снял с полки справочник «Улицы Москвы», развернул карту и погрузился в анализ ситуации.
Вскорости анализ показал, что искомая мной улица Толбухина расположена, по всей видимости, в такой же дыре, что и наша северная рабочая окраина. Даже если приложить линейкой, то и подальше, разве что к метро поближе. Но тоже не рядом. Сопоставив мелкие цифры в кружочках, я убедился, что с очагом цивилизации ее связывает один-единственный маршрут, да и то не факт. Может, этот «сорок пятый» и не ходит уже… эдак в такую даль одному-то соваться боязно. И энтузиазм мой малость поутих. Но не до конца.
Утром в четверг меня не обслужили в библиотеке.
— Я тебе не буду обменивать книжки, — безапелляционно заявила служительница богини мудрости Афины. — Ты эти три только вчера взял. И в понедельник приходил. Ты же не мог их все прочитать!
— Но я правда прочитал! Я же дома сижу, потому что у меня ка.. — тут я осекся. С карантином точно не дадут. — Хотите, я краткое содержание перескажу?
— Не надо. Иди читай лучше.
Я вышел на неожиданно залитую солнцем улицу. Делать было решительно нечего. Погода благоприятствовала. «Поеду, — решил я. — Заранее присмотрюсь, что там и где». Я припомнил разработанный маршрут и отважно двинулся в путь. Судьба первого «выезда» была решена.
Путь и в самом деле выдался неблизкий. Сперва до Савеловского вокзала, авансом по малой нужде, чтоб, значит, не отвлекало, потом до метро, и пересадка. Потом побродил по окрестностям «Кунцевской» и, не обнаружив конечной искомого номера, выдвинулся на вылетную магистраль. Дойду. Чай, пешочком, налегке, по твердому асфальтовому покрытию, а не по песчаному склону с полуцентнерным Пикчерским на закорках. Никуда не денусь.
Выезд, таким образом, обрел зримые черты «выхода». Минут через двадцать меня обогнал сорок пятый автобус. Но в целом удача была на моей стороне, и со следующим мы встретились в дельта-окрестности остановки. Я исполнил спурт, плюхнулся на сиденье и припал к окну.
Ехали долго. Наконец, автобус свернул куда-то в дебри будущего муниципального образования Сетунь. Сделалось страшновато. Но вдруг водитель (в наших-то краях этим баловались редко, а тут поди-ка) объявил: «Дворец спорта Крылья Советов!» Я вышел и приступил к рекогносцировке.
Маленькая будочка с надписью «касса» торчала прямо посреди дорожки. Я приблизился и опасливо заглянул внутрь. Благообразного вида бабка в очках сидела над вязаньем.
— Я, это… здрась… здрасьте, — промямлил я, замирая от волнения. — А… на хоккей? Завтра? Здесь?
— Завтра, милок, завтра. Здесь.
— А.. а… а билеты?.
— Есть билеты. Это же касса! — бабка оказалась сама доброжелательность. — Рупь двадцать, но тебе можно детский, по десять копеек.
Вот оно! Тот самый миг удачи! Если билет-то взять, то родителям деваться уже будет некуда, не выкидывать же его! Правда, такое дело… одному ехать и впрямь страшновато, надо будет Олег Юрьевича взять. Олег Юрьевич был равнодушен к хоккею, но неравнодушен к разного рода приключениям, а это — самое то. Но на двоих — уже два сорок. А по десять копеек…
— Тебе можно по десять. За ворота.
Да, за двадцать копеек предки и выкинуть могут. И видно из-за ворот куда хуже. Но двух сорока все равно нет.
— Дайте два! Детских! По десять! За ворота!
— Вот, пожалуйста!
Ни одна бумажка в мире не даст уже таких тактильных ощущений счастья! Купюр ведь в миллион долларов, кажется, не эмитируют?
Обратная дорога тоже выдалась не из легких, с учетом опять-таки заезда на Савеловский вокзал от всего пережитого. На землю уже опускались ранние октябрьские сумерки. И телефона у нас домашнего нет, хоть позвонить, сказать…
Родители и впрямь оказались слегка встревожены (мягко говоря).
— Ты где шлялся? — спросила мать. — Я думала, на тренировке, а потом смотрю — вроде куртка с самбовками на месте…
— Я это, — просительно предъявил я заветные квитки. — Того… Мы на хоккей завтра с Олегом пойдем. Я уже и билеты взял…
— По телевизору не показывают разве? — удивился отец, уже тяготевший в суппорте к «кузьма-стайл».
— Где хоть играют? В «Крыльях Советах»? А где это? — спросила мама и, узнав, где, всплеснула руками. — Ни-ни-ни!
— Мы же вдвоем, с Олегом! — взмолился я и предъявил неопровержимый, как казалось, аргумент. — И билеты уже есть!
— Вот вдвоем там и пропадете. Лучше уж пусть билеты пропадут… Почем они? По гривеннику? Ну, невелика потеря. Тем более по телевизору показывают!
Все во мне поникло.
— Хотя ладно, — сжалилась родительница. Упомянутое «все» чуть было приподнялось. Но ненадолго. — Так и быть. Поеду с вами!
Вот так. Стремительно, восторженно организованный первый «выезд» — и теперь «пробивать» его под зорким присмотром родительницы. Но с другой стороны, это же лучше, чем не пробивать его совсем!
Судьба, как всегда, оказалась благосклонна к дебютировавшему выездюку. Детский билет, несмотря на все уговоры и увещевания — дескать, она здесь практически случайно и исключительно не ради зрелища, а токмо ради сопроводительной миссии, — матери не продали. Пришлось раскошелиться на регулярные «рубль двадцать» и отправиться на центральный сектор, где она, дабы все-таки с пользой провести шестьдесят минут чистого времени, немедленно раскрыла толстую тетрадку какого-то периодического литературно-художественного издания. Не забывая, впрочем, время от времени пристальным материнским взглядом разыскивать нас с Олегом Юрьевичем в самом «сердце суппорта».
…«Спартак» в том сезоне продолжал поиски себя и своей исключительной Игры (не окончившиеся, впрочем, и поныне). Дважды «Крылышки» вырывались вперед с перевесом в две шайбы. И оба раза красно-белые ледовые рыцари с честью решали проблемы, которые сами себе и создали. Дворец спорта бесновался, кипел и трясся, как, небось, не трясся потом и в ходе концертов групп «Ария» и «Мастер». И лишь время от времени очередной участок трибун замирал в немом восхищении, когда кто-то вдруг ошарашенно тыкал пальцем:
— Слышь, смари… вон там на трибуне тетка сидит — книжку читает!..
— О-ооо… обалдеть… точно!
И, разумеется, даже режиссер трансляции не удержался от того, чтоб порадовать телеаудиторию столь редким кадром. А я всякий раз замирал и вжимал голову в плечи, ожидая продолжения: «А, это вон того, белобрысого, видишь — мать привела! Га-га-га!!!» Но не последовало.
…А последовала лишь финальная сирена. Хотя казалось — только-только выходили на лед в призывном свете прожекторов. Эх… уже все… а я думал — сейчас наконец-то вырвемся вперед!
— Понравилось? — спросил дома отец.
— Ну еще бы! — от восторга я почти верещал. — Жаль только, не выиграли!
А, ну это уж как водится.
— А тебя вообще один раз показали! — сказал отец маме. — Поздравляю.
— Да? — переспросила та. — Надо было дома оставаться! Ну когда еще саму себя по телевизору увидишь!
«Вот именно!» — подумал я. Но все равно — было здорово!
Тысяча лет прошла. И тысяча сезонов. И половину из них я начинал с того, что выяснял, когда мы играем в гостях у «Крыльев Советов». А потом — все завертелось, и куда-то провалилось, и распалось, и рассыпалось. И просто проехать мимо — это как-то не совсем-то.
Что-то уходит…