Ася Кревец
В мае мы вспоминаем о Великой Войне и Великой победе. Они стали частью духовного мира россиян. Но сейчас стоит вспомнить и другие войны. Без них, к сожалению, человечество обходиться не научилось. Сумели ли мы сохранить христианское отношение к поверженному врагу? Можем ли, сложив оружие, увидеть во вчерашнем противнике человека? Ася Кревец решила поразмышлять над этими вопросами.
Сколько произведений от древнейших времен до наших дней написано о войне! Сколько в них высказано взглядов, позиций, отношений к этому явлению, переворачивающему судьбы народов, меняющему как мир в целом, так и жизнь отдельного человека, который имел к ней какое-либо отношение, увидел или узнал ее, а, может быть, лишь слышал рассказы о ней или прочел о ней в книгах…
Каждое из крупнейших военных исторических событий с некоторых пор оставляло после себя не только руины и курганы, но также исторические и художественные памятники. И в данной работе нас будут интересовать последние из них. Как ни парадоксально, но то, что лишало людей реальной пищи и крова становится для нас со временем пищей духовной. Невозможно охватить и в ряде статей даже самые ключевые романы, повести, эпопеи и стихи, посвященные данной тематике. Поэтому мы остановимся на них лишь очень выборочно. При этом целью статьи будет задаться вопросом: а каким он виделся, враг, противник, супостат? Всегда ли он рисовался черной краской или подчас заслуживал уважения или сочувствия, а, может быть, все еще гораздо сложнее? Не соблюдая никаких хронологий, мы будем, следуя за ходом рассуждения, обращаться к произведениям самых различных веков, а также жанровых форм, будь то времена доисторические или прошлый век, короткое лирическое стихотворение или многотомный роман-эпопея…
Двадцатый век богат войнами, если только будет уместно это слово, а также военной литературой; из всех прошедших веков он ближе всего к нашему. Первой самой крупной военной кампанией тех времен стала, без сомнения, Первая мировая война, которая стала первым серьезным уроком-предупреждением человечеству в минувшем веке и о которой хоть сейчас упоминают гораздо меньше, чем о Второй мировой, но написано также немало. Одно из ярчайших произведений, ей посвященных, - «На западном фронте без перемен» Эрих Марии Ремарка, автора воевавшего на стороне страны-агрессора и имевшего с ней, кстати, впоследствии довольно непростые отношения. Один из эпизодов романа, одно название которого стало ярким и выразительным художественным образом, послужило поводом для написания данной статьи. Роман высказывает полемичную точку зрения по отношению к той, что изображает войну в героическом ключе, а таких еще 19 век знал немало. Здесь же мы видим образ войны как абсурда и бессмысленности, как безумия и сумасшествия, как страдания и боли, как жестокости, грубости и очерствения, как суровой борьбы за выживание, которая не поступается практически ни перед чем… Практически единственное, что рисуется здесь как идеал и дается в несколько романтическом ключе – это товарищество и братство солдат, воюющих на одной стороне, но все эти люди, особенно самые молодые из них, лишь «потерянное поколение»… «Это общая судьба нашего поколения… Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни», - пишет автор.
В девятой главе герой-рассказчик «ни о чем не думая, не принимая никакого решения, молниеносно» смертельно ранит француза, случайно попав в его воронку. Затем он переживает его смерть, пытается помочь, оправдывается, даже хочет посвятить жизнь помощи его семье… Как это происходит? Пауль осознает: «… раньше ты был для меня лишь отвлеченным понятием, комбинацией идей, живших в моем мозгу и подсказавшей мне мое решение. Вот эту-то комбинацию я и убил. Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я». Идея воинского братства словно на минуту переходит на все человечество, охватывая и сторону противника: «Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем. Ах, если б нам почаще говорили, что Вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты быть моим врагом?» И далее: «Товарищ… Сегодня ты, завтра я. Но если я вернусь домой, я буду бороться против этого, против того, что сломило нас с тобой. У тебя отняли жизнь, а у меня? У меня тоже отняли жизнь. Обещаю тебе, товарищ: это не должно повториться, никогда».
Искренне раскаяние, боль, ужас содеяного – все это переплетается с мыслями о том, как выжить самому и даже с отказом от собственных слов. Пауля словно выдают мелкие обмолвки: «… где-то в глубине души у меня таится надежда, что этим я откуплюсь и что, может быть, мне еще удастся выбраться отсюда» или: «Только для того, чтобы не накликать на себя беду в последнюю минуту, я машинально бубню:
- Я выполню все, что обещал тебе, товарищ, я выполню все, - но знаю уже сейчас, что не сделаю этого». И затем мысли в момент признания своим товарищам: «Что за вздор я городил там в воронке!» Глава заканчивается неумолимой фразой:
« - Это все оттого, что мне пришлось так долго пролежать с ним вместе, - говорю я. – В конце концов война есть война.
Винтовка Эльриха щелкает коротко и сухо».
И от этого завершения читателю, вероятно, становится еще больнее, образ войны приобретает еще более безжалостные черты.
Нечто подобное мы найдем в романе-эпопее Толстого «Войне и мире», посвященном Отечественной войне 1812 года; на сей раз речь идет об авторе, принадлежавшего стране, вынужденной защищаться от нападения захватчика. В третьем томе книги есть эпизод, в котором Николай Ростов берет в плен француза. Герою приходят мысли о ненужности и бессмыслии войны, о мнимости всего, что в ней считают героическим: « Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это сделал для отечества? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!» Ростов испытывает чувство, похожее на смутное недовольство собой: «Да что бишь меня мучает?... Осрамился я чем-нибудь? Нет, все не то! – Что-то другое мучило его, как раскаяние. – Да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
В обоих эпизодах произведений двух авторов можно усмотреть нечто общее. Таким общим является то, что и Пауля и Николая мучит то, что они совершили и то, что война начинает казаться им абсурдом, убийство – действием, противоречащим здравому смыслу. Общим является и тот ужас, который охватывает их противников. Так в романе Ремарка сказано: «… глаза у него кричат, ревут, - в них сосредоточилась жизнь, делающая последнее неимоверное усилие, чтобы спастись, трепещущая от страха перед смертью, передо мной». А вот описание из «Войны и мира»: «Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул на Ростова». У Ростова также вместо ярости к врагу явилось какое-то жалкое чувство, даже с примесью некоторого отвращения: «Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени». И далее: «Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» <Сдаюсь!> Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова». В обоих произведениях образ врага в рассматриваемых отрывках в большой степени вызывает ассоциации с мирной жизнью, в которой убийство воспринимается как что-то противоестественное. Пауль думает о семье убитого им француза, о его жене, просматривает глазами найденные им письма, видит семейное фото, на котором также есть ребенок, узнает, что человек, с которым он лежит в одной воронке, прежде был печатником. У Толстого также есть проникновенные строки, в отражен взгляд Ростова на французского офицера: «Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо».
Заметим, что в эпосе Толстого мы также увидим подъем патриотического чувства в России, увидим, как управляется на поле сражения богатырь Тушин, как радеет за победу и своих солдат Кутузов. Но и их героизм не воинствующий, в нем нет безжалостности. Мы находим у автора «голос за простое и доброе, поднявшийся в душах наших против ложного и хищного». Известный литературовед Страхов пишет в связи с этим: «Существует на свете как будто два рода героизма: один – деятельный, тревожный, порывающийся, другой – страдательный, спокойный, терпеливый». Далее: «Весь рассказ «Войны и мира» как будто имеет целью доказать превосходство смирного героизма над героизмом деятельным, который повсюду оказывается не только побежденным, но и смешным, не только бессильным, но и вредным».
Приведенный эпизод из произведения Толстого скорее не утверждает «смирный героизм», но показывает абсурд возможной жестокости на войне; на мгновение она вся предстает для нас делом абсурдным, когда мы смотрим на нее глазами героя.
Мы увидели, что враг в двух великих памятниках разных эпох в отдельных эпизодах рисуется как тот человек, который уже перестает быть по сути врагом и к которому можно проникнуться другими чувствами, такими как жалость, сострадание. Противники словно переходят на одну сторону, и оба они не хотят убийства и крови.
Отмечу и то, что в литературе различных времен существовал и диаметрально противоположный взгляд на врага, который также требует рассмотрения.
(Продолжение следует)