Что меня сразу насторожило в полку, так это — демократизм во взаимоотношениях начальства с подчинёнными. Не то, чтобы это процветало повсеместно. Но имелась в полку группа, которая выделялась своими панибратскими отношениями с командиром полка. Были и у нас в эскадрилье кадры из этой группы.
Я узнал, что группа лётчиков участвовала в войсковых испытаниях МиГ-29 на другом аэродроме. Общие дела эту группу спои.., тьфу, сплотили, сдружили. Возглавлял эту группу зам командира полка, который теперь стал командиром. С того времени участники испытаний перераспределились по всему полку, но бивачные отношения между ними остались. Мне показалось, что командир полка немного бравировал такими неформальными отношениями с подчинёнными, ему нравилась собственная доступность для рядовых лётчиков. Он даже в разговорах клички употреблял вместо фамилий. Не-не, я не против дружбы и приятельских отношений с подчинёнными. Но не в ущерб службе.
Вот вам картинка. Заходит к нам в класс командир полка, машет лётчикам рукой на команду комэски «Товарищи офицеры!»: «Сидите, сидите! Не надо вставать». И заявляет комэске, что он отпустил Зуича по личным делам на три дня, мол, учти это при планировании полётов. Задав пару приятельских вопросов кому-то из лётчиков, которые весело отшутились в ответ, командир уходит, опять махнув рукой комэске: «Не надо команды». Но комэск, всё-таки, уже вдогонку подаёт команду «Товарищи офицеры!» После ГСВГ как-то привычней так делать.
Мечта, а не командир полка! Однако, мне не нравится, что лётчик обращается с личными проблемами напрямую к командиру полка и даже не удосуживается известить командира эскадрильи о результатах такого обращения. Хорошо, хоть командир полка пришёл и проинформировал комэску. Капитану некогда было это сделать. Мне-то уже известно, что капитан считает себя другом комполка, начальник политотдела дивизии у него сватом, а начальник штаба дивизии — тесть. Да и держит капитан себя в эскадрилье так, будто он из категории полкового начальства. Правда, лётчики относятся к нему несколько иронически. Этот разрыв мнений меня настораживает.
В течении месяца произошёл ещё аналогичный случай с капитаном. Правда, этот раз он сам забежал в класс, быстро сообщил комэске, что ему надо отлучиться на сутки по личным делам, что этот вопрос с командиром полка он уже уладил. И исчез из класса. Я подошёл к комэске: «Командир, сколько это может продолжаться? Мне не нравится, что он игнорирует командира звена, командира эскадрильи, решает свои вопросы напрямую, будто он в управлении полка служит». Комэск оторвался от плановой и хмуро отмахнулся: «Ну, если командиру полка это нравится, что тут поделаешь...» Я не унимался: «Если он такой крутой для нашей эскадрильи, давай сплавим его в эскадрилью асов, наверняка это можно будет сделать. Такой орёл им подойдёт, не откажутся поменяться». Комэск отрицательно покачал головой и склонился над плановой.
Я отошёл от его стола. Конечно, комэск ничего такого делать не будет. Ему надо подтвердить реноме способного начальника, оправдать своё назначение у командира полка. Тем более, что наш комэск на всех должностях ладил с начальством, умел угодить. Придётся мне самому вразумить капитана. Невозможно управлять подразделением, когда подчинённые расползаются по своим делам, как тараканы. Одна паршивая овца всё стадо портит. Надо только выбрать момент, когда комэски не будет в классе. Ему это не понравится. А у меня и свои права и обязанности во воспитанию личного состава имеются. Потом, это — способ явить своё истинное лицо начальника личному составу. Расставить все точки над буквами.
Вскоре такой случай мне представился. Командир ушёл на совещание, все лётчики сидели в классе, капитан Зуич тоже присутствовал. Я поднял капитана и стал внушать ему свою позицию по отношению к его поведению. Есть Устав, который давным-давно писан и проверен армейской практикой. Им установлен рациональный порядок взаимоотношений командиров и начальников. Считаю недопустимым нарушать субординацию. Дружба дружбой, а служба службой. Плох тот друг, который заставляет своего друга-начальника идти на нарушение Устава. А я именно это и наблюдаю. Вы, товарищ капитан, используете свою дружбу в корыстных целях и во вред порядку в эскадрилье. Плевать мне на то, что вы не уважаете комэску или меня, но за порядок в отношениях я буду бороться.
Капитан сначала порозовел, но потом успокоился, выслушал мою тираду без возражений, а когда я закончил, то произнёс: «Виноват, товарищ майор. Такого больше не повторится». На это я не рассчитывал, максимум - на «Принял к сведению», а тут такая почтительность. Ладно, вопрос исчерпан, занимаемся подготовкой к полётам.
Обещание капитана меня не успокоило. Офицер сказал то, что надо было сказать. Я знал, что он мечтает об испытательской работе, хорошая характеристика ему понадобится, зачем ему лишние проблемы от какого-то замполитишки. А замполитишка свою позицию ясно изложил, теперь он понимает, что не остановлюсь на этом, раз уж осмелился зятю начштаба дивизии сделать внушение. Я не обольщался финалом беседы, проблемы с Зуичем у меня ещё будут. Но попытку вернуть офицера в уставные рамки отношений в эскадрилье сделал. Дальше будем решать проблемы по мере их возникновения.
Хотя я был и на взводе, — беседа была не из приятных — но пытался отследить реакцию лётчиков на это действо. Мне показалось, что лётчики серьёзно отнеслись к моему внушению. Правда, замкомэска на перерыве оборонил: «Ему твои внушения, как мёртвому - припарка». Да я и сам это понял.
Оказывается и в этом мандариновом рае бывает снег. Даже — обильный. Правда, лежит недолго.
В январе на лётной смене ночью вышел на аэродром заряд мокрого снега. В воздухе был в это время и наш старлей Коля С. Видимость была ограниченной, но Коля с заходом на посадку справился. А вот на пробеге сплоховал. Бетонка была покрыта слоем снежной каши. Коля сел с перелётом, сразу начал торможение, но автомат сбрасывал давление в тормозах из-за этой снежной каши. Лётчик принял это за отказ тормозной системы, выпустил тормозной парашют, а тормоза больше и не пытался использовать. И выкатился с полосы на грунт. Остановился почти у самого АТУ. И то, благодаря тому, что за полосой безопасности начиналось болотце и колёса увязали в грязи. Полёты пришлось прикрыть. Командир полка был вне себя, когда ему доложили, что тормозная система исправна, и отправил лётчиков нашей эскадрильи в помощь техникам вызволять самолёт.
Приехали к самолёту. Там уже стоял прожектор и освещал самолёт, который пробежал метров тридцать по грязи, оставив три глубоких колеи. Колёса почти полностью увязли в грунте. Прикатила аварийная тележка. Инженер эскадрильи сказал, чтобы мы не мешались и лётчики стали на асфальте полосы безопасности.
План был такой: положить под самолёт подушку, приподнять самолёт над грязью, положить под колёса металлические полосы и вытащить по ним самолёт на твёрдую поверхность. Мы наблюдали за действием аварийной команды на дистанции, чтобы не мешать. Летел мокрый снег, расчерчивая всю эту суету штрихами в лучах прожектора. Коля суетился вместе с командой, хватаясь за всё подряд, инженер посылал его куда подальше, но виновник происшествия не унимался и инженер смирился.
Подушка была огромная, её затянули под самолёт, увязая в грязи. Коля был уже весь измазан ею, как грузинский свин в луже, только ярма на нём не хватало. Тут выяснилось, что в тележке отсутствуют какие-то клапаны, без которых подушку не надуть. План А срывался. Подушку потащили обратно к тележке. Вступил в силу план Б. Начали наращивать тросы, чтобы вытащить самолёт по его же колее Уралом. Однако Урал буксовал на месте на мокром асфальте, стойки шасси самолёта опасно трещали, самолёт с места не стронулся. Подошёл гусеничный тягач с какой-то антенной. Попытался он вытащить самолёт, но тоже без успеха. Только гусеницы стали разрушать асфальт. Инженерная мысль искрила: Урал стал помогать гусеничному тягачу. Результат был тот же. Возникла небольшая пауза. Уже бы и лётная смена закончилась, а тут ещё даже начала не видно, не то что конца этой сказки про репку.
Надежда на тягачи рухнула. Появились лопаты. Наконец и лётчиков, порядком промокших, призвали на помощь. Начали быстро копать грязь лопатами, расширяя колею, чтобы подсунуть под колёса железные полосы. Работать было неудобно под крылом и носовой частью, грязь липла к лопатам. Поэтому, чтобы держать хороший темп, менялись на лопатах часто. Наконец, полосы под небольшим углом были уложены к колёсам. Инженер решил, что для надёжности их надо подсунуть под колёса. Подъёмник не становился под крыло. Пришлось всем дружно подлезть под правое полукрыло и попытаться оторвать колесо от грязи. С одной попытки это сделать не удалось: то поднять не смогли на нужную высоту, то полосу не успели засунуть под колесо — у человеко-подъёмников силы кончились держать на весу правую часть самолёта. Наконец, полоса оказалась под пневматиком. С другой стороной справились быстрее - учли ошибки. А с носовой стойкой и вовсе с первого раза всё получилось.
Наступил момент истины. Тягач напрягся, тонко звякнули натянутые тросы, затрещали стойки самолёта и он пополз по железным полосам. Народ возликовал! Но железных полос было мало, их периодически надо было перекладывать по ходу движения самолёта. А поскольку полосы эти были перфорированные, то оторвать их от грязи, после прохода по ним колеса, было большой проблемой. А класть их надо было внахлёст. Короче, скоро сказка сказывается, да тягачу приходилось на каждой полосе останавливаться и ждать, пока другая полоса перекочует по ходу движения. Но перспективы уже вырисовывались радужные. Лётчики начали счищать с себя грязь, помощь оказана, пора домой.
Самолёт вытащили на асфальт, гусеничный тягач затарахтел восвояси, подсоединили водило к самолёту, Урал начал маневрировать, чтобы взять на прицеп самолёт. Замызганного Колю инженер погнал от самолёта, мол, вали домой, больше ты нам не помощник. Коля виновато поплёлся к автобусу, где уже сидели все лётчики. Садиться он не стал, простоял у двери и всю недолгую ночную дорогу в городок пересказывал как он промухал с тормозами.
Мы-то домой приехали, а вот технику с механиком ещё придётся на аэродроме приводить самолёт в боеготовое состояние. Таков уж в истребительной авиации порядок.