Не случалось ли вам ненароком ночевать в холодном осеннем лесу? Нет? Тогда и не читайте...
Сентябрь, днём аж семнадцать градусов, утром - трава побелела от инея... Компас показывал: идём верной дорогой, только бы не бояться утонуть в болоте; вроде бы и собачонка в деревне, по ту сторону болота, заповизгивала. Шли уже по колено в воде, не хватило полчаса светлого времени, а в темноте в лесу - ни шагу, глаза выколешь. Не стоять же в воде всю ночь, возмечтали где-нибудь отабориться, и - нашёлся среди болота островок, еловые сухостоины. Хлеба при себе - на неделю, спички в кармане. Костёр спасал всю ночь. На тёплый пепел я ставил резиновые сапоги, не расплавились. Сделается прохладнее, - сухостоины в кромешной тьме найдены едва ли не на ощупь, наломаны, притащены, спички наготове.
А всё оттого, что отказались от гостевания близ Сухоны, в деревне Берёзково, отказались от свежих пирогов! Один дом был жилой, заходили попить воды. Из окна другого домика хозяин вскрикнул: "Ой, не фотографируй! Сбегаю - побреюсь!"
Вечерело, хотелось засветло попасть в свою деревню Губино - всего-то: шесть километров по незнакомому лесу. Раньше этим путем, от реки, я не бывал и не мечтал: из Вологды автобусы довезут куда надо...
Ну, и добрели мы в обход болотины на другой день, к обеду.
Такого мясного супа я никогда не ел! Аромат - на всю деревню. Забыл, может, когда-то и доводилось, но очень давно.
Обедом в деревне Казарное (своё Губино мы пролетели лесом) накормила мать Александра Николаевича Староверова; он был техником-мелиоратором, дорос и до председателя сельсовета.
Сельсовет (сельское поселение) давно уж административно перешёл в подчинение Кадникова, до которого всё-таки пятнадцать вёрст. Сколько же населения осталось в округе, спрашивал я Староверова лет пять назад. Сотни две душ, поместились бы в вологодской пятиэтажке, в которой я живу...
Во всех болотных приключениях виновата наследница многочисленной графской фамилии Зубовых - Нина Владимировна Лукина!
Познакомился с нею спустя пятнадцать лет: в начале 2000-х спрашивала совета, как напечатать хотя бы маленькую книжку. Музейные работницы дружно указали на меня: вот он, мол, всё знает, только что брошюрку про композитора Гаврилина издал, денег не истратил...
Теперь Лукина завела себе собственное издательство, выпустила много интереснейших текстов, а тогда я читал отрывки её мемуара и - вот, дочитался до тюки: ночь, болотина, костёрчик... Ломаю голову, может, ещё и ничего не читал, надо же на кого-то свалить вину...
Усадьба одного из графов Зубовых - предводителя дворянства Кадниковского уезда - оставалась слева, от нашей ночёвки совсем неподалёку: за болотом, в соседней волости, в Кузнецове.
Нарочно не перечисляю имён всех Зубовых: без подробного чтения они лишь запутают читателя...
"Зубовский" институт этнографии в Питере! "Несравненная", Анастасия Дмитриевна Вяльцева, в личном вагоне разъезжала по всей России, пела романсы Николая Владимировича Зубова, служащего Канцелярии питерского Градоначальника:
"Не уходи, побудь со мною". "Под чарующей лаской твоею".
(Н. В. Лукина. Николай Зубов и Анастасия Вяльцева. История любви. Романсы Н. Зубова, посвящённые А. Вяльцевой. Москва, 2010). Есть в интернете, открывается сразу, можно почитать...
Зубов посвятил Вяльцевой более двадцати опусов, многие - настоящие алмазы эстрады Серебряного века...
Ночью в лесу было холодновато; теперь вспоминаю, как в июле сотрудницы музея в Кадникове сетовали: к вечеру жара спадает, надо бежать огурцы поливать, картошку окучивать, а графская правнучка Нина Владимировна строго останавливает, она ещё не рассказала про Зубова, который в миланском Ла Скала пел. Урезонили: без картошки, дорогая, никакой и жизни нет...
И вот, продолжала Лукина, несмотря на письменную просьбу Алексея Максимовича Горького: по возможности не чинить неудобства в жизни семьи, немало потрудившейся на ниве российской культуры и просвещения, козни строили, вынудили старушку-графиню уезжать к брату-графу в Вологду: нынешняя улица Чернышевского, перед Октябрьским мостом, самый центр...
Села на пароход и - до свидания, Кузнецово, дворянское гнездо! Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай...
Читал мемуар, и меня охватило недоумение.
Кругом леса да болотина, какой мог быть пароход в Кузнецове?!
До реки Сухоны - семь вёрст до небес, и всё - лесом!
Да не семь вёрст, а все двадцать! Про реку в мои деревенские годики, в 1950-е, и разговоров не бывало, она словно была в другом царстве-государстве!
Всё-таки случилось именно так, что села старушка-графиня в таратаечку, с бубенцами под дугой, и - до Сухоны. В деревне Нарема до недавних пор вологодские теплоходы приставали, на таком же кораблике в сентябре 1987 года добирались и мы.
Брести на север от Наремы, навстречу таратаечке графини, вглубь лесов и болот никакому бывшему жителю Пельшмы или Раменья - все по городам нашли своё счастье и несчастье - в голову не приходило: автобусы ходили из райцентра до Замошья, до Марковского, графское Кузнецово - рядом...
Фокус в том, что те дороги от Кузнецова до реки Сухоны - на графской таратаечке час езды рысью - заросли до небес лесом!
Лесом, в котором мы и заблудились! Правдались не встречь графской таратаечке, пробирались правее Пельшмы, в Раменье, там жилья почти не оставалось: в Губине существовала одна старушка Ульяна Павловна Зуева, вдова лесника. Да внук Колька приехал из Мурманска. Да её собачонка, визги которой ночью и доносились до болота...
Магнитофонные записи не сохранились: помнил про все дороги один Иван Александрович Гусев из деревни Братское, бывший тракторист, старик на девятом десятке лет. Разговоры помню и так...
"Настоящие грибы - это рыжики! Всё остальное - губина..."
Хаживал, мол, до Сухоны за свежей рыбкой ещё до колхозов.
Остроконье, так называется присухонская волость, оттуда родом отец Староверова, а мать, которая накормила супом, раменская, из Ворсина.
Гусев был глуховат, потому кричал громко, "на всю деревню", и если что не так, старики Староверовы, не такие древние, бойкие, на своих ногах, через три дома услыхали бы, поправили бы...
На отдыхе, за столом, возле русской печи, мою голову посетило стихотворение:
…Не ворота – сухостоина скрипит:
Разыгрался к ночи ветер верховой.
Заблудился я – не вдруг теперь домой,
Сплю в лесу…
А эта ёлочка не спит,
Ожидает череду гореть в костре.
Без огня в лесу прохладно в сентябре.
Бугорок – лишь только лечь, кругом – вода.
Топь родимая, зачем забрёл сюда?
Эх, в одной корзине – клюква,
в другой – я,
Потеряла как-то матушка меня.
А теперь уж вроде некому искать,
Уподоблюсь Нилу Сорскому и – спать.
Не тоскуй ты, ель.
Не спичкой чиркнуть лень.
Меня греет свет небесных деревень.
Вон идёт, ворчит меж ними самолёт,
Хорошо, хоть этот знает, где идёт.
Сплю и снится,
что зовёт меня отец.
Мол, скрипишь, а сам давно –
живой мертвец,
Всё сгорело –
и отчизна, и судьба,
И скрипит калиткой, брошена, изба.
Не нашёл я ни деревни, ни избы.
Нету вовсе их…
С меня за это спрос…
Сухостоинкой,
рассвет, меня ты брось
На костёр
минувших жизни и борьбы…
Отрывки из книги: Александр Алексичев. "Между выгодой и смыслом нынче распят человек". Вологда, "Арника". 2018.