Выезд журналистов из Донецка происходит довольно организованно. Вечером подаёшь заявку, утром приходишь к зданию пресс службы ДНР и выезжаешь. Журналистов собирают в группы, не более пяти машин, чтоб не создавать больших и заметных колон, прикрепляют к каждой группе старшего (вооружённого бойца от пресс службы) и, разбившись по машинам, мы выезжаем. Этим утром получилось две колоны. Мы поехали на Мариуполь, вторая группа под Ясиноватую. Всего журналистов набралось человек 20-30. Точно сказать трудно. В основном, конечно, наши, отечественные, плюс два француза, два индуса, итальянец и американец. Может кто-то ещё, точно не знаю, но эти точно. С нами поехали французы и итальянец, остальные на Ясиноватую. С машинами история такая, у некоторых есть свои собственные, некоторые нанимают местных водителей вместе с машиной. У кого нет никаких машин ни своих, ни наёмных распределяются по свободным местам. Журналисты – народ достаточно дружный, и в плане помощи отзывчивый. У кого есть свободные места предлагают, так что безлошадными никто не остаётся.
Нашего сопровождающего зовут Костя. Хороший парень. Его задача сберечь группу, чтоб не дай бог, потери или ранения. При входе в Мариуполь сразу предупреждает основная опасность снайперы и мины. Журналисты – как дети, стараются старшего не слушать, норовят разбежаться кто куда. Он терпеливо всех одёргивает, опять собирает вместе в одном направлении. А мы, как тараканы, опять разбегаемся.
Я вхожу в группу на Мариуполь и в машину с Дарьей из «Царьграда» и Никитой из «news.ru». Здесь, когда знакомятся так и представляются – именем и газетой. Я теперь Иван Материк. Даша – журналист опытный, в журналистике с начала девяностых.
Прошла все возможные горячие точки – Чечня, Югославия, Ирак, Сирия, теперь здесь. На вопрос сравнения Мариуполя с Багдадом отвечает, что вещи совершенно разные. Из Багдада мирные сразу разбежались, их никто не держал, да и по вооружению и по подготовке бойцов Багдад с Мариуполем рядом не стоял. Там было в основном стрелковое - наши «калаши» и пулемёты, а из тяжёлого тоже старая советская артиллерия, да и не такая уж и тяжёлая, как здесь, ни «градов», ни «буков», ни «точек М». И брали американцы Багдад полтора месяца. Сначала утюжили издалека и вошли в уже почти пустой сдавшийся город. Наши чистят квартал за кварталом. Конечно, и авиация долбит, и артиллерия, но всё же стараются, чтоб меньше жертв среди мирных. Когда я читаю сообщения от своих знакомых на западе, или на Украине, то там у всех есть одна, сильно прокачанная их СМИ мысль – наши военные выполняют приказ командования убивать мирных жителей. То есть гибель мирных жителей – это следствие прямого указа Путина. И ты хоть кол на голове теши, они от этого не откажутся. Я им пытаюсь донести, что именно наши потери и есть следствие приказа Путина беречь, по возможности, мирных, не допустить массовых жертв. Но они есть, конечно, есть невозможно без этого. Это больно, это страшно и это неотвратимо. Я говорил с выжившими и последний вопрос был: «Обида есть?», некоторые отворачивались, но многие говорили: «Какая обида? Слава богу выжили». Спрашивали – откуда я, когда узнавали, что из Краснодара, многие начинали вспоминать, как ездили с друзьями на море ещё в советское время. Те, кто выходит криком кричат – нас там убивали, нас расстреливали из танков и пулемётов. Всегда спрашиваю: «Кто именно расстреливал?» и все отвечают – нацики, «Азов», «Айдар». Одна женщина из беженцев, ещё в Донецке, в тридцать первой школе кричала: «Когда вам говорят, что русские стреляют не верьте, это укропы нас стреляют…». Здесь то же самое. Посмотрите записи на пропускном пункте комендатуры. Я ничего не меняю, ничего не подтасовываю, как снял, так и выкладываю. Отчасти и в силу своей компьютерной тупости. Не умею я работать с видео файлами. Не осилил ещё эти программы.
По пути несколько раз останавливаемся. Опытная Даша удерживает, когда я хотел сходить по малой нужде в лесок на обочину. Нельзя, говорит, мину можно поймать. Нужно только на развилку, где просёлок. Идём по очереди, сначала женщины, потом мы.
По пути множество объектов, раскрашенных в жёвтно-блокитный. Красят всё подряд, противотанковые ежи, перила на мосту, остановки. Как будто понимают, что ненадолго и самоутвержадаются через раскраски.
Идём колонной, на блокпостах без задержек, видимо Костя по рации рулит. По пути огромная очередь машин в сторону Донецка. Беженцы. Почти на всех машинах надписи «Дети» и «Люди». Некоторые машины с пулевыми отверстиями. На некоторых вместо стёкол пластик. Очередь несколько километров. Рядом пункты для оказания медицинской помощи, склады с гумманитаркой. На пропускном проверяют документы, ищут нациков и ВСУшников.
Въезжаем на окраину Мариуполя. Здесь пропускной пункт комендатуры ДНР. Костя подходит к начальнику пункта, и они согласовывают наш маршрут. Не то чтобы сильно согласовывают, просто определяются куда безопасно пройти. Дают два направления на выбор, туда («до белого бусика») около километра или туда, тоже около километра. После короткого совещания и привычного инструктажа – не разбегаться и беречься, выбираем направление к «бусиу», и сразу начинаем разбегаться и не беречься. Костя, как пионервожатый, весь день стремиться придать нашей банде, хоть какую-то видимость приличного отряда. Канонада гремит постоянно, то дальше, то ближе, но к нам не прилетает. Входим в первый квартал. Ветер носит пластик, дома обгорелые разрушенные, окна выбиты, во дворе сгоревшие машины, следы костров и посуда – видно, что готовили еду. Передать это трудно, тяжело. Луше посмотреть фотографии. Хотя лучше этого никогда не видеть.
У одного подъезда первый житель. Зовут Валера. Они здесь с женой одни на весь дом. Сначала сидели в подвале на заводе. Говорит там и вода была и еда. Держал их «Азов», сначала никуда не выпускали, а потом, дня три назад, те же «азовцы» пришли, сказали – идите куда хотите. И они ушли. Вернулись домой. Воду и еду привозят наши военные, Валера забирает и раздаёт тем немногим, что ещё есть в соседних домах. На вопрос «Обида есть?» отвечает «Да какая обида, вот она обида» разводит руки и показывает обгоревшие и разрушенные дома. Потом я говорил и с другими оставшимися жителями этого квартала. Обиды не видел, но видел, что люди потеряны. Они не понимают, как жить дальше. Они не понимают, как жить сейчас. Не объяснишь им, что идёт слом мирового порядка, что Россия вынуждена воевать, что причины войны не в нас, и даже не в купленной с потрохами Украине. Что это вековечная война Запада на окончательное уничтожение русского мира, России. У них огромное человеческое горя. И когда они говорят – «как жить дальше» это не о потере дома и имущества, хотя и это, конечно, есть. Это о смыслах. Несколько недель под взрывами, на грани смерти, многие без воды и еды, напуганные украинской пропагандой, что выходить к русским нельзя, там их сразу в лагеря, если не кончат на месте, они всё же идут, уже, как обречённые, доведённые до крайности и удивляются, что их встречают, кормят, лечат и отправляют туда где просто тепло, есть вода и еда, и где не стреляют.
Поделился с Валерой сигаретами (надо было больше взять), идём дальше. У другого дома пожилая пара, разговорились. Спрашиваю – расскажите, как укрылись, как выжили. Мужчина улыбается и даже шутит: «Прекрасно всё, замечательно, как на курортах Крыма, в Крыму такого нет» и показывает рукой вокруг. Рядом щенок резвится, хвостиком машет. Спрашиваю – ваш, нет говорит прибился, играет всё время, а корм не ест. Показывает, набирает в руку собачий корм, который здесь же у подъезда лежит. Протягивает щенку, тот прыгает на руку, корм нюхает и отскакивает, потом опять к руке, но корм не ест. Маленький, голодный, а не ест. Спрашиваю, как зовут, мужчина говорит: «Не знаю, я Петрухой его зову». Спрашивает откуда я, отвечаю, он сразу вспоминает, как с друзьями одноклассниками отдыхали ещё при союзе на море в Краснодарском края. Как хорошо было, как дёшево и душевно. У меня нет розовых очков по поводу своей страны, и я отвечаю, что уже давно не дёшево и не душевно. И невольно думаю, а разве можно продолжать так жить, как мы живём сейчас, неужели нужно довести и свою страну до взрывов, выстрелов и убийств, чтобы понять простую вещь – так дальше жить нельзя. Во вранье и взятках. Здесь вот отлавливают нациков и конец их печален, а я бы вывел в чисто поле половину наших чиновников, судей, прокуроров и прочую, ненужную в хозяйстве утварь, куда-нибудь под Темрюком и … Нельзя даже писать, сочтут за экстремизм. Здесь, в Мариуполе, очень видно цену за продажность и предательство. Цена эта – смерть.
Идём дальше. Вокруг страшные картины войны – неразорвавшиеся снаряды, мины, труп, прикрытый ковриком и придавленный осколками блока, бейсболка с надписью USA, брошенный на скамейке телефон и секундомер, с застывшими стрелками. Секундомер беру на память, как символ остановившегося времени. Телефон оставляю, хотя и не верю, что найдётся хозяин. Заходим в подъезд, здесь был офис соцзащиты. На столе недопитый дорогой коньяк, бутылки из-под шампанского, коробка из-под конфет. Кому война…
Канонада усиливается и Костя начинает опять собирать наш разбежавшийся отряд, и выводить к блок посту. Туда выходят беженцы из Мариуполя. Потерянные, голодные, злые, отчаявшиеся.
Один из первых Владимир Серпин, молодой ещё мужчина с семьёй. Не стесняясь камер, кричит от злобы и бессилия - «Мы месяц сидели в подвалах, в бомжатниках, ни поесть ни попить. В двенадцатиэтажках сплошь снайперы, и лупят, лупят, из автоматов, пулемётов, гранатомётов. Или «Азов» или «Айдар», но скорее «Азов», там их база рядом. Идёт мужик, что-то им не понравилось – завалили и прикладом по рёбрам, по яйцам. Пацан бежит в магазин – тупо расстреливают, а там ни еды, ни воды… Люди ехали в эвакуацию на машине, их из пулемёта, водителя насмерть сразу, там ещё женщина была, непонятно убили или ранили… Если кто с флагом белым, сразу стреляют, мол, сдаются… Пешком ещё кое-как, машиной нет… Прибежали потому что здесь наши… Хотелось бы пожрать просто, попить, побриться, да просто голову в порядок привести, ведь месяц… месяц… с ума уже сходили…»
Потом появляется семья муж с женой и детьми, сын и дочь. Впереди толкают инвалидную коляску с бабулей. Вроде обычная здесь картина. Останавливаются у блокпоста и вдруг крик – «Мама! Господи…» и вся родня вокруг, и кричат, кричат. Бабушка умерла только что, тут прямо на блокпосту. Сразу убираю камеру… нельзя это уже снимать. Потом вдруг самый младший, лет десять-двенадцать, кричит – «Пульс есть». Гляжу, а он руку на шею положил и прямо на меня смотрит и кричит: «Подойдите, посмотрите». Подхожу, кладу руку на шею, я не медик, мне понять трудно, но то ли на самом деле чувствуется, то ли так сильно хочется, но вроде, действительно есть слабые толчки. Говорю: «Вроде есть… слабый очень», подбегает ещё военный, пробует, говорит – нет нету. Потом мальчик опять, потом я… вроде есть. Девушка на белой машине, Юля, она здесь ждёт своих и пока ждёт отвозит раненых и немощных к следующему блокпосту, там медпункт. С сыном бабули затаскиваем её в машину. Она ещё тёплая, ноги гнутся. И тут вдруг какая-то бабка, от блокпоста, кричит подождите деда моего. А парень, который в машине мамку держит, в шоке, ничего не понимает и просто выполняет команды. Он вылазит из машины и бежит к тому, деду. Я кричу: «Стой, назад», он останавливается и бежит назад, и опять садится в машину. Нужно, чтобы ещё кто-то поехал, а семья тоже в ступоре. Я беру за руку их старшую и сажаю в машину. Уезжают.
Машина уходит вниз по дороге, а следом из города вылетает БТР, сверху накрытый какими-то баулами, чемоданами, как махновская тачанка. А поверх этого вроде лежит голая женщина. Всматриваюсь, нет, манекен раздетый из дамского магазина. На скорости улетает вниз, вслед за машиной с бабулей и сыном. Нелепости войны…
Минут через десять возвращается Юля. Спрашиваю – как? Не знаю, - говорит, - надеюсь выживет. Я её прошу рассказать о себе. Она говорит, что сама из Мариуполя, ждёт здесь своих. Хотят отца уговорить идти, а он очень слабый. Рассказывает ту же вечную и страшную Мариупольскую историю. Как прятались, как спасались. И вдруг вскакивает, кричит «Мама!». Гляжу – женщина, пожилого возраста с чемоданом каталкой идёт и ревёт. Юля – Где папа? Она говорит, - Не идёт. Тут, говорит, умру, вы идите. И вдруг начинает кричать – «Я вас всех ненавижу… За что?! За что?!... Ничего не осталось». Подскочили французы-репортёры снимают. Им нужна эта ненависть. Потом у них там покажут, как они ненавидят русских. Хочется их спросить – А вы не понимаете, что это вы всё устроили? Именно вы, вместе с другими такими же. А вы не думаете, что через полгода ваш Париж, также бежать будет, через наши блокпосты. Но я не спрашиваю. Бесполезно – это раз. А во-вторых, они тоже с нами здесь ходят и тоже могут мину поймать, или снайпера. И мне с ними ещё снова выезжать. Но вопрос этот у меня есть, и я его когда-нибудь задам. Но не сейчас.
Потом сижу с ребятами с блокпоста, курим разговариваем. О том, о сём. Подходит мужчина, беженец, протягивает документы в них купюра двести гривен. Ополченец протягивает деньги обратно: «Забери». Потом отводит его в комнату, тот снимает свитер. Беглый осмотр – наколок нет. Задирает штанины, тоже ничего – проходи.
Уже вечереет. Собираются наши. Последним подходит белый минивэн с оператором, тоже отвозили беженцев вниз, к следующему блокпосту. Пора ехать.
Едем уже в темноте и вдруг снег, метель, очень крупный снег и ветер. Видимость почти нулевая. И так почти до Донецка. Вспоминается «Метель» Пушкина. Основная идея повести – то что жизнь людская подчиняется року и судьбой управляют тайные силы, способные нарушить любые планы, изменить ход событий.
Города Мариуполя больше нет. Надо будет строить новый. На том же месте.
