Из воспоминаний Титова Николая Харлампьевича.
Когда вспоминаешь детство, то первое, что приходит на ум, - это голод, чувство, которое не передать словами. Это нужно пройти, пережить, так сказать, испытать самому, чтобы понять всю тяжесть слова «голод». Сейчас, по прошествии многих лет, кажется, что нам, детям, все-таки легче было пережить голодание, так как мы знали, что нас хоть чем-то да накормят родители, или надеялись на это. А вот им, родителям, было намного труднее и страшнее. Страшно от того, что сегодня они накормили нас последними продуктами, какие были, и никто не знает, будем ли мы кушать завтра.
Моя родная тетя Зина до войны работала в сельсовете, мыла полы. Один раз она случайно подслушала разговор в сельсовете о том, кого завтра утром в хуторе будут раскулачивать. Среди них была фамилия Титов. Она, недолго думая, прибежала к моему отцу Харлампию Матвеевичу (его звали просто Хора) и сообщила ему эту весть. Отец сразу побежал к деду Матвею Федоровичу, обо всем ему рассказал. Те времена были страшные: за одну корову могли раскулачить. Не мешкая ни минуты, дед приказал всей семье собираться для отъезда. Сам пошел в конюшню, где работал, и взял у конюха воронка. Посадил в сани мою мать - Дарью Харитоновну, бабушку, и поехали они всем семейством вниз по Дону, в сторону Котельниково, на станцию.
Добрались туда, а ехать дальше надо на поезде, денег нет, так дед продал лошадь, сани, и на ближайшем поезде они отправились на Кубань к дедушкиному другу, которого звали Заяц Харитон. Он их хорошо принял, поселил у себя, и тут в скором времени родился я, это было в 1936 году. А через некоторое время грянула война. Всех, кто был годен, призвали на фронт, отец хоть и был трактористом, имел броню, но и его забрали. И начался в то время на Кубани голод. Мать с детьми переехала в овцесовхоз №9 Заветенского района к брату отца - Федору Матвеевичу. Там мы и жили.
Потом пришли немцы, точнее сказать, румыны, именно они грабили нас во время оккупации. Все, что было у людей во дворах из скота, птицы, они забирали на снабжение своей армии. Даже глушили толом рыбу в реке и заставляли местных жителей ее собирать. Вот тут-то мы и испытали, что такое голод. Ели чакон, лебеду. Помню, однажды мать со своей старшей сестрой Мотей, отчаявшись, что нечем нас кормить, решили, пусть лучше румыны пристрелят, чем с голоду умирать, пошли в амбар, где хранилось до войны зерно. Охраняли его румыны, но они в эту ночь напились и уснули. Мать украла у них электрический фонарик. Забрались они в амбар, стали освещать(слепить) им воробьев и ловить. Их там так много было, что они наловили целое ведро, мы потом долго суп из воробьев ели.
Ещё помню, как сейчас, я уже тогда в школу ходил, что иду оттуда по-над речкой, которая называлась Бойко Понура (это была ранняя весна), и по-детски думаю: «Вот бы сейчас рыбу поймать, как бы дома все обрадовались!» Голод - это была, наверное, та проблема, о которой думали постоянно все: и взрослые, и дети, потому и я иду думаю о еде и мечтаю, о рыбе. А тут на берегу, в небольшой заводи, гляжу, лежит большой сазан и практически не шевелится. Я подбегаю, прыгаю на него прямо в одежде и тащу на берег. Не знаю, сколько в нём было килограммов, но очень тяжелый. Тащу эту рыбину, мать как увидела, подбежала, взяла ее и спрашивает, где взял, я рассказал, что на реке на берегу лежала. Она поняла, что это замор, то есть когда рыба весной от холода не может сбросить икру и задыхается. Тут все из дома выскочили, помчались к реке, а там по течению плывет рыба. Мотя с матерью схватили каяк (это такая лодка), поплыли на тот берег, чтобы там рыбу собирать, мелкую сначала не брали, только крупную. А потом нас люди увидели и тоже бросились в воду, и кто чем стали всю подряд эту рыбу собирать. Набрали столько, что со всеми родственниками поделились и на чердаке завялили. Так, питаясь рыбой, дожили до первых колосков. А того сазана, что я поймал, мать почистила, разрезала, а в нем, помню, очень много икры было, пожарила, и тогда только я первый раз наелся досыта.
В 1943 году после освобождения румыны оставили три сарая початков кукурузы. Счет этим початкам велся на каждое зерно, но мы все равно умудрялись и воровали. Председатель наш Печеник поставил женщин перебирать кукурузу и лузгать их от початков. А я додумался и засунул один початок за пазуху, отошел в сторону и кричу матери, председатель услыхал, но он умный мужик был, сделал вид, что не слышит. Мать достала у меня початок и кинула обратно в кучу. Вечером идем домой, а нас всех проверяют, я подумал: «Хорошо, что положили початок на место», а то бы наказания не избежать. Хотя все равно понемножку воровали все, голод заставлял. Дома зерна кукурузы мололи в специальной ступе и, чтобы накормить всех, варили похлебку.
В 1947 году мы переехали в Котельниково. Дед по-прежнему работал конюхом. Отец пришел с войны без ноги. И вновь мы испытали голод, да такой, что стали пухнуть от него. Приехал к нам как- то в гости дядя Федя, увидел, как мы живем, и написал письмо Сталину о том, что ветеран войны, инвалид живет в таком плачевном состоянии. И оттуда на военкомат пришло указание оказать ветерану помощь. После этого почти сразу нам выдали пять килограммов повидла, просто больше им нечего было дать. Многое, что помню о том времени, а о повидле, что с ним сделали, не помню, наверное, мы его сразу съели, оно же сладкое, а такое быстро забывается, съел и все.
Дед наш был человек мудрый и предприимчивый, нашел выход из положения. После войны Котельниково был весь разрушен, жили в землянках, а работали в основном на железной дороге в депо, получали немного угля. Он занял денег и купил у калмыков корову. Сделал для нее ярмо, прицепил телегу и возил на корове людям уголь, а ему за работу давали что могли, кто яйцо даст, кто кусок хлеба. Так он все, что ему давали, приносил домой и делил всем поровну. Все тогда жили дружно и старались друг другу помогать.