Описание, что происходило во время нашествия неприятеля в Донском монастыре 1812-го года
Настоятель монастыря, бывший архимандрит Иоанн, выехал из монастыря 31-го числа августа ввечеру на пяти повозках. С ним были казначей и двое монашествующих. Штатные служители оставались при своих семействах.
Убираться начали с 27-го числа, по получении указа. Убирали одни ризничные вещи движимые, который не на виду, как-то Евангелия, сосуды, ризы и шапки, часть лампад, подсвечники и паникадила серебряные и все то, что можно было взять из золотых, серебряных и жемчужных вещей.
Образа со всем украшением оставлены, из опасения, как уверял отец архимандрит Иоанн, чтобы народ не встревожить.
Таким образом приехали в Кремль и, соединившись с ризницами прочих монастырей, выехали из Москвы в Вологду на рассвете 1-го числа сентября, под распоряжением члена Синодальной Конторы архимандрита Симеона, что ныне епископ Тульский (Симеон 27 февраля 1816 г. из архимандритов Донского монастыря посвящен в епископа Тульского).
В дороге ничего не встретилось замечательного. Принимаемы были везде усердно, особливо преосвященными Ярославским и Вологодским (в Вологде преосвященным был тогда славный Евгений (впоследствии митрополит Киевский)).
Прибыли в Вологду 4-го октября благополучно и жили в Прилуцком монастыре по 12 число декабря, до получения указа из Св. Синода отправиться в Москву, куда возвратились 23 декабря.
Отъезжая с ризницей, настоятель препоручил монастырь наместнику иеромонаху Baccиану и выдал на содержание братии по 50 р., а прочую сумму взял с собою, оставив наместнику на всякий случай еще до 1500 рублей, которую наместник спрятал, и она уцелела.
По отъезде настоятеля, при самом входе неприятеля, шесть человек выпросили от наместника паспорты и, до вторжения в монастырь, удалились в другие губернии или по монастырям, или к сродникам.
Осталось в монастыре осьмнадцать человек.
Неприятель взошел в Москву 2-го числа сентября. 3-е число в монастыре была служба. Ворота кругом были заперты. Многие партии приезжали и ломились, требовали хлеба и вина. Хлеб им подавали с ограды и в подворотню; а в монастырь во весь тот день не пустили неприятеля.
Вломились было несколько человек в окно в сторожке, выломав решетку; но штатными вытеснены, и окно кирпичом закладено.
Того же числа в 8 часов вечера зажгли неприятели у ворот калитку. Видя опасность, все монашествующие и немалая часть народа бросились в соборную церковь и заперлись; остальной народ разбежался в разные места по монастырю.
Взошли в монастырь до 200 французов, все вооруженные; а к рассвету весь монастырь был полон неприятелями и их повозками. Сперва бросились в настоятельские и братские кельи с большими восковыми в руках свечами.
Часу в 12-м обратились к церквам. Вход на паперть в соборную церковь был заперт. Выстрелили в окно и влезли на паперть. Слыша, что есть в церкви народ, начали стучать и хотели ломать двери. Видя опасность, наместник выслал боковой дверью пономаря с ключами отпереть переднюю дверь, народу позволяя бежать из боковой двери.
Монашествующие стали среди церкви, ожидая решительной судьбы. Наместник надел епитрахиль и взял в руки крест, думая, что все будут лишены жизни.
Отворивши дверь и увидев монахов, французы приостановились на пороге и кричали: - Казаки, казаки! Услышав и уверившись, что то были не казаки, а монахи (которых они после называли капуцинами), вбежали в церковь и рассыпались, иные к лампадам, хватая свечи, другие в алтарь, третьи начали раздевать монахов и требовать золота и серебра.
Наместника больно били, ризничему голову проломили, всех грозили обнаженными саблями изрубить, если не выдадут денег и сокровищ. Иеромонаха Иринея, нынешнего наместника, изранили по рукам и ногам саблями и штыками; впрочем, более никого саблями не рубили, а только били ружьями и палашами.
Наконец, полунагие монахи разбежались и заклались некоторые в башне. Старичок Вениамин пробыл в церкви до тех пор, как стали вынимать образа, сдирать ризы и рвать лампады. Тогда и он скрылся.
На другой день уже найдено все разломанным: и церкви, и ризница, и кельи. В церквах многие образа раскиданы, иные расколоты. Из ризницы, кои не увезены, ризы парчовые таскали и выжигали посереди монастыря. Одежды с престолов сорваны. Ризница обращена в кофейню. Кельи были полны народом.
С неделю не видно было никакой команды. Заклавшиеся в башне были найдены, и наместник опять бить был жестоко, и строго запрещено укрываться.
С сего времени монахи употребляемы были в разные работы: носить воду, топить печи, копать картофель, носить разные запасы из города под их караулом. Положение было самое трудное.
В разодранных рубищах, изнуренные голодом, мучены были беспрестанной работой. Правда и то, что ни за кем не гонялись, кто вырывался из их рук и скрывался, и после не мстили за побег.
Спустя с неделю по вторжении, в монастырь была поставлена часть полка 2-й гвардии и расставлены у ворот караулы. В настоятельских покоях остановился генерал. Никто не знал его имени, а только то верно знали и видели, что он был взят в плен под Малоярославцем и проведен в Калужскую заставу мимо монастыря.
В малых настоятельских покоях, что у ворот, стоял капитан из греков. Он был очень милостив к монахам, и они все варили для себя на его кухне. С сего времени хотя и употребляемы были в работы, но жили в совершенной безопасности.
Неприятели жили во всех церквах; а в теплой церкви стояли лошади, в алтаре коровы, к престолу привязанные. На престоле обедали.
Генерал вскоре по вступлении потребовал к себе всех монахов. Они явились в камилавках. Увидев это, весьма рассердился, сказав: Как вы смели явиться в шапках! Не слушая оправдания, что они и в церкви так служат, приказал солдатами камилавки сорвать.
Потом требовал хлеба, вина, пива и прачек. Как они не могли ничего отыскать, то строго пригрозил: впрочем отпуская, приказал жить в монастыре и служить в церквах.
Монахи одну церковь очистили и хотели служить хотя часы; но вскоре пришли солдаты и расположились в церкви жить.
Около 20-го числа был в монастыре Наполеон. Гвардия построилась за воротами, генералитет остановился у решетки, которая между воротами и собором; сам на белой лошади подъехал к крыльцу собора, посмотрел несколько минут на собор, потом на правую и на левую сторону и поехал назад. Более в монастыре не бывал.
Наконец, братия не могли долее жить в монастыре. Переводчики, довольно познакомившись, говорили, что скоро они пойдут из Москвы, и весьма вероятно, что монахов возьмут в армию и обратят в солдат, особливо которые посильнее и помоложе. Это их весьма устрашило, особенно потому, что Русских заставят воевать против России.
Но куда обратиться, не знали; ибо неприятели уверяли, что все города забраны, и Петербург. Между тем 22-го числа пришел один служитель из Троицкой Сергеевой Лавры и уведомил, что Лавра не взята, что неприятели по Троицкой дороге только на семь верст от Москвы, что в Малых Мытищах стоят казаки. Получив cie известие, они решились бежать.
Как при воротах монастырских стоял караул, то и нельзя было открыто уйти. Итак вылезли из башни в окно, пробитое не приятелями. Выходили не все вдруг, а человек по пяти, от 22-го по 27-е число сентября. Остались только два престарелые, ризничий Илларион и свечник Вениамин, которые и жили до самого конца в монастыре, в кухне у французов.
Бежавшие шли через город и вышли через вал, иные подле Преображенской, иные подле Троицкой заставы. Пробирались сквозь лес, выходили на большую Троицкую дорогу против Малых Мытищ и далее. Тут случилось видеть отличного проворства оных казаков.
Ciи спросили их, не видали ли французов? Те отвечали, что проехали трое для фуражу у деревни Райкова, верстах в трех от Мытищ. Ту ж минуту казаки на лошадей, птицами полетели, и пока монахи тут отдыхали, казаки привели французов.
Проживали монахи до возвращения иные в Троицкой Лавре, иные в Пешноше, другие в других местах.
Оставшиеся старцы только то сказывают, что при них гвардейский полк вышел и пришли другие, которых дисциплина была гораздо слабее, и потому более вольности. Не говоря о других местах, в самых царских вратах Сергиевской церкви совершено богомерзкое студодеяние (развратного смысла)...
Описывали и голод неприятелей. Они отнимали у монахов печеный картофель и хлеб со стола. У капитанских покоев навалены были кучи галок и воробьев, которых варили и жарили.
К чести греков сказывают, что не только капитан, но и солдаты из греков поступали с ними ласково и даже утешали. Один грек потребовал замка, старец ему принес. Он поцеловал у него руку и три раза призывал к себе и потчевал рыбой, винными ягодами, вином и полпивом.
Один только раз капитан показал страх ризничему, но тотчас и загладил. Призвав его, поставил на колени между обнаженными шпагами и требовал, чтоб сказал: Где ваш большой господин, разумея архимандрита. Когда старец под клятвою уверял, что не знает, то приказал солдатам вложить шпаги, старику встать и, успокоя его словами, поднес рюмку вина.
Пред самым выходом неприятеля, возвратился наместник. Неприятели знали остававшихся старцев и, видя незнакомого, почли его за казака и больно били. Узнав, старцы прибежали и защитили, уверив, что это их брат. Таким образом, трое дождались выхода.
Здания монастыря ни одно не сожжено. Когда вышли неприятели из Москвы, некоторые из них, уклонясь от армии, замедлили по домам штатных служителей. Казаки тот же день всех их перехватали и увели за заставу.
Собирались монашествующие в монастырь не в одно время; иные спустя дня два, иные неделю, очень немногие через месяц.
По приезде настоятеля, церкви освящаемы были одна за другою, как могли приготовили утварь, одежды на престолы и жертвенники и поставили иконы.
Теплая освящена 1813 г. янв. 4, придел Федора Стратилата - февр. 18-го, придел Сергия чудотворца - марта 2-го, собор - августа 10-го, церковь Михаила Архангела - сент. 11-го, церковь Сретения Господня - 1815 г. мая 20-го, церковь Тихвинская - того же года июня 24-го, а церковь Захария и Елизаветы в колокольне и церковь между монументами, построенная графом Зубовым, еще не освящены (описание датировано 1816 годом).
В соборной церкви местные образа, ограбленные врагами, украшены вновь серебряными ризами, вкладом Донских казаков, которые пожертвовали десять пудов серебра и десять тысяч деньгами, при письме его сиятельства графа Матвея Ивановича Платова. Риз для священнослужения устроено до сорока из парчовых покровов, полагающихся в Донском монастыре.