представленных его императорскому высочеству
государю наследнику цесаревичу
о Севастопольской обороне севастопольцами.
По велению наследника престола были собраны воспоминания непосредственных участников боевых действий во время Севастопольской обороны в Крымскую войну 1853–1856 годов — всех, желающих их предоставить, независимо от чинов и званий, зачастую анонимно, что давало возможность откровенно излагать ход событий. Рукописи представляют собой дневниковые записи, подробные письма и аналитические заметки боевых офицеров.
Сборник вышел в 1872 году в трех томах, полная версия которых изложена в настоящем издании.
Мемуары полны живыми деталями военных событий и быта, в них тесно переплелись юмор и трагедия. Книга читается на одном дыхании и будет источником интереснейших фактов не только специалистам, но и всем, кто увлечен подлинной российской историей.
***
«Два года тому назад последовало воззвание Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича ко всем севастопольцам с просьбой помочь сбору всего, что еще уцелело в памяти и рукописях о событиях Севастопольской обороны.
Ожидания Его Императорского Высочества оправдались. Всякий, кто мог и чем мог, откликнулся на призыв. Поступили рассказы, воспоминания, письма, записки и дневники.
Весь этот ценный для истории и дорогой сердцу каждого русского материал предназначается, как было сказано в воззвании, к хранению в севастопольском музее. Но прежде того Его Императорскому Высочеству угодно было назначить к печати все те рукописи, которые, кроме ценности материала, имеют живой интерес рассказа, освещающего колоритом отдельные эпизоды или эпохи севастопольской обороны.
Главная цель настоящего издания — собрать для русских читателей в одной книге рассказы очевидцев и участников об одном из величайших событий нашей истории, в котором с такой силой и в такой высокой простоте проявилось движение русского народного духа на защиту родного края. Для всякого русского, к какому бы сословию он ни принадлежал, для юноши, равно как и для взрослого, чтение великой повести о севастопольской обороне, рассказанной ее сподвижниками, послужит навсегда неисчерпаемым источником вдохновения, утверждая и оживляя в сердцах чувство любви к отечеству и верности, не знающей предела самоотвержению.
Независимо от этого, обнародование прилагаемых рассказов имеет цель вызвать и со стороны других очевидцев и участников того же дела такие дополнения и объяснения, которые могли бы впоследствии послужить для будущего историка верным пособием к восстановлению полной и точной истории Севастопольской обороны.
Все вошедшие в сборник статьи внесены по указанию Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича и печатаются в том виде, в каком они доставлены».
***
Воспоминания инженер-полковника Бульмеринга
В чине полевого инженер-подпоручика в 1855 году на долю мою выпала честь быть назначенным из старшего офицерского класса Главного инженерного училища в осажденный в то время Севастополь. По прибытии туда я в тот же день полковником флигельадъютантом (ныне генерал-адъютантом) Э.И. Тотлебеном назначен был на 4-й бастион. Это было в первых числах апреля, во время второго усиленного бомбардирования. Значительная доля этого погрома вы- пала на 4-й бастион. Поэтому первый почин моей действительной службы был истинно боевой и кровавый.
Скоро я свыкся с грозной, чуждой мне обстановкой: старые защитники 4-го бастиона: энергичный и боевой штабс-капитан (ныне полковник) Дельсаль, командиры батарей, офицеры Черноморского флота, каковы Реймерс, Костомаров и многие другие, — невольно восторгали меня пренебрежением к опасности жизни, распорядительностью и хладнокровием. Постоянно же поощряем я был нашим инженером-руководителем, историческим Тотлебеном.
Заведуя с первой же ночи работами по левому флангу бастиона (на Грибке), затем по самому 4-му бастиону, я, по приказанию полковника Тотлебена, построил в половине мая, между правым флангом бастиона и Язоновским редутом, 4-орудийную углубленную батарею для действия по французским подступам, быстро тогда подвигавшимися против редута Шварца. Батарея эта с платформами, пороховым погребом и блиндажом для прислуги окончена была мной в три ночи, и в третью же ночь поставлены орудия, а к рассвету была батарея демаскирована и открыла огонь. Скорость постройки доставила мне великую честь, ибо батарея названа «батареей Бульмеринга».
26 мая был штурм на редуты Камчатский, Селенгинский и Волынский, которые остались тогда за неприятелем. Не могу не упомянуть, что смелое заложение и возведение этих передовых укреплений во время осады составляют одну из бессмертных заслуг генерала Тотлебена, ибо тем самым он удержал неприятеля на значительном отдалении от левого фланга нашей оборонительной линии и продлил время обороны. Русское военное сословие с гордостью может указать на эту самостоятельность севастопольского гарнизона. Ничего похожего даже не было сделано ни одним из гарнизонов французских осажденных крепостей в франко-прусской недавней войне! Поразительно, что только в конце мая 1855 года, т.е. на девятом месяце осады Севастополя, тройственный против России союз понял, что ключ позиции не Южная сторона, а Малахов курган на Корабельной. До того же времени усилия неприятелей обнаруживались против правого фланга оборонительной линии и ближе всего подступы подведены были к 4-му бастиону, — минная же система, направленная на этот бастион, явно указывала на идею завладения 4-м бастионом.
К вечеру 26 мая неприятель по всей линии поднял учащенный огонь, продолжавшийся всю ночь и до утра. Эту ночь я находился на передовой линии 4-го бастиона. Исправление разрушенных мерлонов и заваленных амбразур затруднялось действием неприятельских разрывных снарядов, систематически разрушавших только что выполненные и без того нелегкие работы. Крайними усилиями и многочисленными жертвами, однако, удалось восстановить главный вал 4-го бастиона. В эту ночь я сильно утомился. По спуске рабочих войск перед рассветом, осматривая еще раз все сделанное за ночь, я был сильно контужен осколком бомбы в грудь и при этом ударе сброшен без чувств с траверза вниз. Я очнулся лишь в 5-м часу вечера, упавши с носилок в то самое время, когда один из четырех несших меня матросов, смертельно раненный, выпустил шест. Слабо припоминаю, что поздно ночью на перевязочном пункте «Благородного собрания» ставили мне рожки и что было много тяжелораненых. Впоследствии я узнал, что за множеством раненых и убитых подбирали на нашем бастионе сперва раненых, а потом убитых и что меня сперва сочли убитым.
Грудная боль, кровохаркание и обморочное состояние побудили медиков отправить меня в госпиталь на Северную сторону. Оттуда через два дня я отправлен был на подводе, в числе прочих раненых офицеров, в один из симферопольских госпиталей. В 3 недели я получил некоторое облегчение, и, хотя чувствовал себя далеко еще не окрепнувшим и здоровым, однако упросил медиков выписать меня из госпиталя. Тут желание участвовать в обороне взяло верх над физической слабостью. По выписке я на другой день уехал в Севастополь. Неполное излечение оставило пожизненный отпечаток на моем здоровье.
Я назначен был на 2-й бастион, а через несколько недель, в начале августа, на достройку возвышенной батареи (Геннериха) во второй линии 2-го бастиона. Строившие эту батарею два офицера убиты один после другого; а третий строитель Ден (поручик Л.-гв. саперного батальона) при мне сильно ранен там же. Батарею эту я достроил благополучно, хотя и немало было жертв из молодых солдат-молодцов 2-го корпуса, недавно прибывшего в Крым. На этой же батарее я находился до конца обороны.
Приложенная к этому краткому описанию участия моего в обороне Севастополя зрительная труба находилась при мне постоянно, в продолжение апреля и мая месяцев, на 4-м бастионе, для наблюдения за ходом неприятельских осадных работ.
Но не этим она достойна внимания, а тем, что часто бывала в руках нашего героя-адмирала П.С. Нахимова, расположением которого я пользовался. Начало моего знакомства с этой замечательной личностью было следующее. Вскоре по прибытии на 4-й бастион, после одной из утомительных рабочих ночей, я был разбужен и узнал, что требует меня «адмирал». Выбежавши из блиндажа по траншеям бастиона, я увидел неизвестного мне адмирала, который, спросив меня, знаю ли я дорогу на редут Шварца, просил провести его туда кратчайшим путем. Я направился на правый фланг бастиона, а адмирал с незначительной свитой шел за мной. Затем я не пошел по наружной ограде, тянувшейся к редуту Шварца, а повернул за линию батарей, так как упомянутая стенка была ниже грудной высоты и я счел неуместным провести адмирала со свитой его, под выстрелами французских стрелков, неотступно стороживших тут каждую появлявшуюся голову. Адмирал громким голосом остановил меня: «Куда вы меня ведете-с?» Я заметил, что по стенке придется идти совершенно открыто, между тем как за батареями безопаснее. «Вас извиняет, молодой человек, только то-с, что не знаете, кого вы ведете-с. Я Нахимов-с и по трущобам не хожу-с». Слова эти были сказаны резко. Он добавил:
«Извольте идти по стенке-с!» Мы прошли по стенке, где один из боцманов, шедших за адмиралом, убит был на месте штуцерной пулей. Французские пули провожали нас учащенным огнем до самого редута. На редуте адмирал попросил у меня трубу и долго рассматривал положение неприятельских подступов, спрашивая изредка мое мнение. Затем, обратившись ко мне, ласково подал мне руку, спросил мою фамилию и сказал: «Теперь знакомы-с мы с вами — уж больше ссориться не будем-с».
После того я встречал почти ежедневно знаменитого адмирала на 4-м бастионе, и всегда по утрам, нередко преодолевая утомление после рабочих ночей. Каждый раз Павел Степанович брал у меня трубу и внимательно рассматривал новые неприятельские работы, интересуясь каждым моим замечанием по ходу этих работ и обвораживая меня простой речью и меткими замечаниями. В каждой фразе Нахимова обнаруживалось понимание всех последствий неприятельских работ и стремление к изучению способов противодействия неприятелю... его слова дышали сердечным желанием отстоять родной ему Севастополь.
Последний раз я видел Нахимова 25 мая. Прошло с того времени почти 16 лет; но твердо я помню это число. Последние слова его ко мне, сопровожденные искренним пожатием моей руки, были: «Отстоим или помрем с честью, любезнейший-с». Как известно, на другой день Нахимов принимал деятельное участие в выбитии французов из Камчатского редута, причем едва не попал в плен. 27 мая я был контужен, и во время моего нахождения в госпитале Нахимова уже не стало. Весть о его смерти меня истинно поразила. Я не знавал более благородного, боевого труженика. Но Нахимов не умер... С гордостью имя его будет произноситься и в будущих поколениях Русской армии, обожавшего его Черноморского флота и всего великого Русского народа!
При отступлении на Северную сторону я не заботился о моем незначительном имуществе, но трубу, как вещественную память о покойном Нахимове, я не выпустил из рук. Почту себя счастливым, если труба эта принята будет в Севастопольский музей, как память о нашем отечественном герое.
Военный инженер, полковник Бульмеринг.
10 апреля 1871 года., г. Тифлис.