Пока я пристраивала Людмилу, которая снова рвалась в театр, хотя ее будущее явно не позволит ей сделать сцену своим главным жизненным интересом – на смену придет другой, с пеленками, то бишь памперсами, мы несколько затормозились в своих поисках. Но уж когда вездесущая Валентина добыла нам адрес зарубежного дома Ирины Шиловой, то оставаться на месте было невозможно. Мы рвались в бой. Тем более что Людмила, узнав о нашем предстоящем путешествии, заявила, что без нее нам очень трудно будет обойтись, потому как она знает чешский язык. Ну, не так чтобы здорово, но сориентировать нас в чужих краях сумеет. И спросить у местных жителей что-то несложное – тоже. Ибо у ее умершего мужа мать была чешка и языком своим владела до конца жизни, что отчасти передалось и ее сыну. Я еще раз подивилась такому случайному совпадению.
Наша славная троица – мы с Людмилой и Зоя Алексеевна – оформили все необходимые документы и отправились… куда бы вы думали? Нет, неверно. Не на вокзал и не в аэропорт, а в старинный русский город Нерехту, к Кресто-Воздвиженской церкви. А все дело в том, что там, возле входа в этот храм, похоронен удивительный его батюшка, протоиерей отец Анатолий, светлая душа, человек тонко чувствовавший, умевший читать мысли собеседника, знавший, что надо ему в данную минуту. Он вряд ли называл себя экстрасенсом либо эзотериком. Скромен был до предела. Да и слова эти, думаю, его коробили. Ах, какой у меня был с ним странный, завораживающий случай! Тогда я в первый раз пришла в его церковь, впервые увидела его самого. А он вдруг прервал свое обращение к прихожанам, подошел ко мне и говорит:
- Ставь, ставь свечки-то за упокой своих родителей… Ну, чего стоишь… Антонины…
Я была в шоке. Впервые в этом городе, где никто и не знает, как звали мою маму. А он знает. Откуда? На этот вопрос мне так никто и не ответил. Отец Анатолий был болен и вскоре умер. Ему поставили замечательный памятник. И я хожу к нему как к живому, я разговариваю с ним, а он мне отвечает. Бывает, и прошу о чем-то. И он помогает. Всегда. Многие читатели сейчас усмехнутся и скажут – не может быть! Но это есть. Мне неизвестно, в каких пределах странствует душа этого священника, Анатолия Дмитриевича Коркина, но когда я подхожу к его могиле, то чувствую его тепло и участие. Он смотрит на меня с черного мрамора, а я ощущаю, как по жилам его течет кровь и воздух колышется от его дыхания… Я иду к нему за помощью и за благословением на трудные дела.
Вот и теперь мы втроем стоим и разговариваем с отцом Анатолием. Мысленно. Не хором. Так мы решили. А потом, когда вышли за ограду церкви, поделились «услышанным». И опять читателям трудно будет поверить – мы, все трое, уловили просьбу отца Анатолия – не обижать там заблудшую душу. Там – это где, в Чехии? Следовательно, Ирина Шилова жива-здорова и находится в Теплице? И мы с ней можем встретиться?
Мы давно уже перестали чему-либо удивляться в этой запутанной истории. И потому, прилетев в Прагу, с восторгом смотрели на красивые трамваи, похожие на космические корабли, на вереницы автобусов, готовых отвезти вас куда угодно.
- Нам нужен автобус с надписью – хлавни надражи, - уверенно заявила Людмила. – Это значит – на вокзал. Оттуда до Теплице идут электрички. Влак – поезд. Учите, привыкайте. Нам надо будет купить билеты – изденки. И к каждому – мистенку. Посадочный талон. Интересно, а сколько времени надо ехать до вокзала? Сейчас спрошу.
И когда мы произвели все указанные ею действия, она подошла к женщине, стоящей у кассы, и сказала:
- Тэши вас видим…
- Просим, просим, - ответила женщина.
Интересно, что она просит. Но оказалось, что у чехов это – вежливое обращение. Людмила между тем выяснила, что до вокзала – около часа езды.
Все это время мы мало разговаривали, любуясь видами чужой земли. Ухоженными дорогами, аккуратными домиками с изобретательными оградами и замечательными приспособлениями для цветников. Разговорились только в электричке. И то – не без повода. Когда мы усаживались в свои кресла, Людмилу задела, да не просто задела, а ударилась об ее локоть какая-то женщина в макияже. Такой слой краски на лицо наносят только наши российские дамы – для иных наклеенные ресницы, искусственно раздутые губы и прочая нечисть – это нонсенс. Вот почему, несмотря на обиду и недоумение, Людмиле, да и нам сразу захотелось спросить, в чем дело и не нужна ли этой красотке помощь. Но она уже пролетела мимо, потом стукнулась об какого-то мужичка и повисла у него на шее. Мы поняли, что именно его она и искала. Они уселись неподалеку от нас, в поле, так сказать, видимости. Между тем электричка плавно покатилась вперед.
- Вить, смотри, сейчас здесь будет очень интересное здание, - сказала своему спутнику эта девица-красавица.
- А откуда ты… О, мы начинаем прогрессировать.
Мы не придали никакого значения двусмысленности ответа. Но во мне все всколыхнулось – голос у этой женщины оказался удивительно красивым, мягким, но не растекался, как кисель, а был собран воедино и выходил в эфир осторожно, по капельке, словно понимая, что такое сокровище следует беречь. Я умею ценить хорошие голоса, я понимаю связь между ним и внутренним содержанием человека. Его душой. Да и внешность, как правило, соответствует голосу. Мне очень захотелось сесть рядом с этой женщиной и сказать про ее голос. А она в ответ, уверена, скажет, что и у меня – не хуже. И это будет правдой. Но я ничего такого не сделала – меня очень заинтересовал их диалог и так не хотелось его прерывать!
- Кать, а ты ощутила в себе что-то… новое?
- Сама не пойму.
- А дальше что будет? Помнишь?
- Парк.
- Красивый?
- Обычный.
- Кать…
- Нет! Только не Катя. А как там по паспорту-то? Ирина? Ира…
- Может, это и правильно. Оно и есть.
- Есть. Мизерная надежда, что это оно. Пока не знаю.
Что есть оно, я не поняла. Однако от ее произношения слова мизерная с ударением на первом слоге, тогда как ударять надо на втором, повеяло чем-то родным. Все наши родственники, пренебрегая правилами, ударяли по мизерному и еще по слову щавель в первом слоге. Такие вот мы упрямые. Я вытащила из сумки книгу – естественно, свою собственную – и пересела от боевых своих спутников на другое сиденье, поближе к парочке.
- Вить… А у меня уже ничего не болит…
- Вот и славно.
- И я вообще, может, самый счастливый человек.
- Ну, счастлива ты будешь тогда, когда…
- Знаю. Только и сейчас мне хочется побыть счастливой. А? Как ты на это? Кстати, намерен ли ты, уважаемый Виктор, на мне жениться? Вопрос ребром. Потому что потом это уже может показаться мне браком по расчету.
- Как же я могу жениться, если не знаю, на ком?
Этот потрясающе нелогичный вопрос поставил меня в тупик. У Виктора, очевидно, есть выбор. И он колеблется. Что ж, брак – это на всю жизнь, можно и поколебаться, проверить себя.
- На мне…
- Вот я и говорю…
Опять нет никакой логики!
Меня позвала Людмила, я, оставив книгу, на минуту подсела к ней и получила информацию о месте, мимо которого следовал поезд.
Однако по возвращении на прежнее место книги я не обнаружила. Исчезла и парочка. Конечно, их можно найти, если пройтись по вагонам. Только надо ли?
Мы увидели их в Теплице, когда они уже сошли с поезда и направлялись к вокзалу. И сердце мое екнуло вновь – женщина шла, несколько оттягивая левую ногу. То есть – левая нога у нее немного отставала от правой. Нет, она не хромала, этот разлад был неуловим для посторонних, но только не для меня, потому что почти вся наша родня по отцу вот так же чуть приволакивает левую ногу!
- Она нашлась, - тихонько сообщила я эту сногсшибательную новость своим спутникам.
- Кто?
- Девочки, вот она. Ирина Шилова. Жена вашего Ганкина. Вдова. И моя… ну, словом, родственница.
Мои дамы остановились. А потом, увидев, что Ирина Шилова и этот Виктор бодро пошли по улице, презрев транспорт, ринулись за ними. Было ясно – они знали, куда шли. Она, во всяком случае.
Мы с Ириной встречались крайне редко, в основном в детстве. И в то время она уже отличалась авантюрными проделками дворового, так сказать, масштаба. Затем масштаб, как мы знаем, значительно увеличился. Во всяком случае, рассказы родственников в этом плане были необычайно интересны. А мой дорогой друг Леонид Гаврилович Серженко, герой не одного моего повествования, изобрел для подобных дам совершенно изумительное слово, весьма подходящее для их образа жизни, поведения, отношения к окружающим, а, главное, для их степени риска на грани черты, за которую не стоит переступать. Слово, производное от… заразы. Согласитесь, назвать так женщину, пусть даже очень плохую – грубо, неинтеллигентно. Пошло. А вот если сказать – заразетта… Вот это слово уже сияет, словно звездочка, играет в пространстве, танцует под одним им слышимую музыку и прямо просится на язык. Однажды при ней я обронила это слово. Она чуть не задохнулась от восторга. Но это было давно. Помнит ли она его теперь?
Мы синхронно печатали шаг – они двое впереди, мы трое – за ними. Расстояние между нами было не очень большое. Во всяком случае, чтобы они нас услышали, кричать совсем не надо. Поэтому я, увидев приближающийся поворот – и дороги, и событий, - четко так, с нажимом произнесла:
- Заразетта…
Она встала как вкопанная. Одна нога впереди – успела шагнуть. Поза была такая, словно мою родственницу только что хватил радикулит. Но она обернулась. И задала мне очень странный для данной ситуации вопрос:
- Как тебя зовут?
Нет, какова наглость!
- Александра… Македонская!
- Александра… Но это неправда!
Ко мне подошел ее спутник и тихонько попросил ответить все же на поставленный вопрос.
- Я – Наталья. Наташа. Ира, а почему ты спрашиваешь? Я же вижу – ты меня узнала. Просто тянешь время.
- Ира… Виктор, ты был прав. Я – Ира. Наталья, подойди ко мне поближе. Я не могу с места сдвинуться. Шок, что ли…
Я подошла.
- Наталья, назови мою фамилию. Очень тебя прошу.
- Девичью?
- Ну да.
- Шилова.
- Шилова. Точно! Витька, я Ирина Шилова! Вот как хорошо, что мы тут встретились! Сейчас я раскачаю свои мозги и вспомню все! Все, понимаете? Все-все! И кому-то будет от этого очень, очень плохо! Это не ты меня… Ножичком-то порезала, а? А потом выследила, да здесь и выловила… Смотри, Наташка! Да и ваше лицо, мадам, мне кого-то напоминает…
Последнее обращение относилось к Зое Алексеевне. Она ответила, не моргнув глазом:
- Конечно напоминает. Ведь вы были замужем за моим братом. Актером Ганкиным. Который вдруг внезапно умер прямо в театре.
- На сцене?
- Ну почему на сцене? В коридоре, во время репетиции. И не вы ли ему в этом помогли?
- Как это? Да и не помню я никакого Ганкина. Убили меня. Вернее – думали, что убили. А я вот… жива осталась. Витя меня спас от жизни в интернате для психов. Словом, от медленной смерти. А у него, значит, была быстрая смерть… И у меня – быстрая… С ножом в груди… Но вроде как притормозила. А вы люди-то хорошие?
- Хорошие, Ира. Мимо чужого горя не пройдем.
- Так значит нам по пути. Или у вас тут свои дела?
- Да нет. Мы из-за тебя приехали. Найти тебя хотели – раз. Порадоваться за твое приобретение – два. Полюбоваться на него – три. Ну, а четвертое – понять, кто кого хотел убить. И за что. И почему.
- Что, вот не жить вам без этого, а?
- Да вот не жить, Ирка! Не быть!
- Ну так и айда с нами! Знакомь, Наталья.
Мы все представились друг другу. И тут же стали засыпать друг друга вопросами. Но выяснилось, что память у Ирины пока еще слаба. А потому мы выложили ей все, что про нее знали. Больше всех был доволен Виктор. Он рассказал, при каких обстоятельствах они познакомились и как, устроив ее побег из клиники, он в прямом смысле слова ее спас. Огорчило его лишь то, что у Ирины был муж. Мы подробно рассказали, как он умер.
- Он же вроде старенький был, - заметила Ирина.
- Почему вроде? Он действительно был старик, - отрезала я.
- Странно, но я его плохо помню, - призналась Ирина.
Я поинтересовалась, чего это она моталась в тот западный городок, где в ресторане висел ее портрет. Делать ей там вроде бы и нечего…
- Что я там делала… Что же я там делала… О, вспомнила! Я там очищалась. Ну, исправлялась. От дурных каких-то привычек.
- Что-о-о?
Этот короткий вопрос я готова была пропеть.
- Ну, мне муж…да, вроде бы именно муж сказал, что в этом городе люди очищаются от зла. Только в нем. Он признался даже, что однажды обидел там какую-то девицу. Сильно обидел. И возвращался туда не раз, вроде как молился. Но не в церкви. А, может, и в церкви. В общем, в этом городе просил прощения у высших сил. Ему это помогало. Вот и я решила действовать так же. Как только что-нибудь хреновое сделаю, так и еду туда. Даже останавливалась у одной и той же бабетты. А когда денег не было, подрабатывала там.
- В ресторане, - добавила я.
- Ну да. А ты откуда знаешь?
- Шла по следам. От твоего портрета в том питейном заведении.
- А-а-а…
- Ганкина-то вспомнила? Мужа своего?
- Вроде вспомнила. И какие-то девицы перед глазами… С ножами… Блин!
- А город родной не снился? Где тебя нашли, раненую, и в морг отправили?
- А, так вот как я там очутилась. А знаешь, Наталья, и вы все – я ничего не хочу помнить. Я жизнь начинаю заново. Вот с Витей моим. Со спасителем. И будем считать, что не было у меня никакого прошлого. Ни хорошего, ни плохого.
- Но разве ты не хочешь узнать, кто тебя убивал? Не хотел убить, подчеркиваю, а - убивал! Этот человек, эти люди должны понести справедливое наказание.
- Перестань, Наташка! Это только там, наверху, могут решать, что справедливо, а что нет. Я-то ведь не подарок. А вот для Витеньки моего хочу именно подарком стать. Как ты на это смотришь, Вить? Не передумал брать меня в жены в связи с открывшимися обстоятельствами?
- А знаете, как по-чешки сказать – создать семью? Упадете сейчас!- засмеялась Людмила. – Заложить родину!
- О, так вот почему, Вить, меня на этих словах тогда словно перевернуло всю! Представляете, Витюша мне рассказывал, как деньги хотел добыть, чтоб хозяйство свое завести. Кто-то ему в шутку это и произнес. Без всякого чешского смысла.
- Вообще-то я представляю себе семейную жизнь тихой, спокойной, в трудах и заботах. В работе на земле. Чтобы вместе рассвет встречать. Отдыхать, на вечернюю зарю любоваться. А тут детектив какой-то… Я, Катерина… То есть – Ирина, боюсь чего-то… Вдруг ты еще чего вспомнишь, а я не смогу это вынести…
- Есть, есть такая опасность, - не преминула заметить я. – Не все гладко было в биографии нашей девицы-красавицы. Но твое намерение, Ира, начать все с чистого листа мне нравится. Только чистый лист предполагает чистые помыслы. Без обмана. Иначе сразу появятся грязные пятна на белом…
- Ох, ты права. Уже. Я ведь приехала сюда по чужому паспорту.
Между тем мы дружно приближались к улице, на которой находился дом в статусе отцовского подарка Ирине. Но память все же ее подвела и мы оказались на широкой улице с новыми девятиэтажками. Нас выручила Людмила, спросив дорогу у местных жителей. Она вообще взяла бразды правления в свои руки и повела нас, шагая впереди – как воспитательница с детьми. Наконец мы свернули на небольшую улицу с почти одинаковыми светлыми и какими-то солнечными домиками, радующими уже одним своим видом. У нас, как вы знаете, был точный адрес, но мне лично хотелось, чтобы Ирина сама вспомнила, нашла свой дом – ведь мы знали, что она тут бывала. Она же шла медленно, оглядывая изгороди, окна, крыши, деревья… Возле одной калитки остановилась, словно принюхиваясь. Потом пошла дальше. Постояла и у следующего дома, положив руку на штакетник. Видимо, ждала какого-то сигнала. А между тем ее дом, судя по нумерации, приближался. И вот мы уже оказались рядом с ним. Мы думали, что Ирина как-то разволнуется, с трепетом откроет калитку и так далее, но она спокойно, не оглядываясь на нас, одним движением отперла дверь палисадника, откинула ее и по-хозяйски зашагала к крыльцу. У входа висел колокольчик. Она заставила его прозвенеть несколько раз. Звук был мелодичен и печален. Никто на него не ответил. Не вышел.
- А у меня ключа нет, - призналась Ирина.
- Ну… Я-то на что… Сейчас попытаемся проникнуть в твои владения…
- В наши, Витя. В наши.
Стараниями единственного нашего мужчины мы вошли в дом. Я очень люблю старинные деревенские вещи, мебель – разные там сундуки, горки, резные комоды, всего этого в русских деревнях пока еще немало. Однако чешская мебель, которую мы увидели, сильно отличалась от нашей. И не только своими орнаментами. Шкаф тут, например, был очень широкий и рослый. Стол – с очень толстыми ножками. Горка увита деревянной резьбой, олицетворяющей гроздья винограда. С мебелью, значит, папа дом-то купил. И с половиками домоткаными. И в этот старинный интерьер никак не вписывался современный холодильник. Да и не надо ему было ни во что вписываться – он стоял в прихожей, в уголке, и лишь при входе в дом попадал в поле зрения и оказывался частью общего интерьера. А так его и видно не было. Вся старина – в большой комнате, а он – рядом с современными вешалками и ящиками для обуви. А еще в доме была спальня. И кухня. Именно там мы сели и перевели дух.
- Господи, и это все мое… – прошептала Ирина.
- Конечно. Потому тебя и хотели убить…
- Не надо, Наталья! Ты мешаешь мне быть счастливой.
- Надо, Ира, надо, - заверила ее Зоя Алексеевна. – Только так ты будешь чувствовать себя в безопасности.
- Да я с Витей и так чувствую себя в безопасности, - прошептала она.
- А надо, чтобы вы оба были свободны от всех подозрений, опасений, тяжелых дум. Чтобы жили здесь с легким сердцем.
- Как это – жили? – вскинулся Виктор. А моя деревня? Хозяйство? Овцы мои, козы? Недавно завели. Корова…
- Малинка, - добавила Ирина.
- Да малину вы и тут насажаете, - заметила Людмила.
- Корову зовут – Малинка. Умная и с челочкой. Красавица. Продавать придется…
- Не придется, - твердо сказал Виктор. – Знаете, песня есть старинная. Пелагея поет с актрисой этой… Дарьей Мороз… «Золотая рожь, да кудрявый лен… Я влюблен в тебя, Россия, влюблен»…
- Ну и как же мы… Одной ногой – здесь, другой – там… Не дело, Витя.
- Да нешто мы не придумаем! Поживем тут, оглядимся. Не сейчас, конечно. А когда ты вновь себя обретешь. И бояться ничего не будешь… Когда те, кто зла тебе желал, покаются перед тобой… А вы знаете, кто эти люди? – обратился к нам Виктор.
- Думаем, что да. Муж, скорее всего, нанес ей удар…
- В смысле – развестись хотел, что ли?
- Да нет. В прямом смысле. Ножом. Так мы думаем. Так получается по всем свидетельствам. И девица одна с ним была. Актриса. Она помогла. То ли подстраховывала, то ли именно она нож в ход пустила… Пока не знаем. И еще одна дама постаралась. Но та – не из-за дома этого зарубежного, дорогого. Для нее дороже всего был молодой человек… Брат Ирины. Родной. Юрий. И она считала и считает, что этот юноша погиб из-за тебя, Ира, и не может простить. Она тоже могла взять в руки нож…
- Юрочка… Сколько я слез из-за него пролила… Виновата… Прошлое мое виновато… Вот ты, Витенька, сказал, что если узнаешь про меня еще что плохое, то и повернешь назад. От меня, значит. Так вот, хуже смерти Юрика и нет ничего. Я ведь сейчас не просто вспоминаю себя… И не просто раны свои залечиваю… Я – перед судом. И ножи эти, и морг, и вся моя боль, скитания – это суд. Знаю я девушку эту, Олю. Они с Юрой хотели пожениться. В ноги ей упаду… Руки ее целовать буду… А перед мужем не виновата. Ведь он как узнал про этот дом, так его словно подменили. Вот уж перед ним виниться бы не стала… А его-то не убили? Нет?
- Нет. Сердце. Инфаркт.
- Ну, значит, моя жизнь стала как-то попроще… Эх, скорее бы весна! Вы не представляете, как тут красиво! Сколько цветов! Какие краски! В воздухе – блаженство неземное… Преображает, завораживает…
Наша, наша порода! Такими вот словами описывать совершенно земную красоту, которой у нас в России – хоть вагонами грузи!
Мы прожили у Ирины более недели, несколько раз съездили в Прагу, осмотрели все достопримечательности. Пили знаменитое чешское пиво. Нашли знакомых, приехавших лечиться в местный санаторий. Они уверяли, что лечат здесь не хуже, чем в Карловых Варах. Виктор сумел оформить все необходимые платежи за дом. Никто из соседей к нам не заглядывал, это здесь не принято. Не то что у нас. Когда мы с мужем купили дом в деревне, к нам каждый день наведывались ближние и дальние жители с вопросами – кто мы, откуда, да почему поселились именно здесь. И это хорошо, это правильно.
Все эти дни Ирина говорила только о настоящем. И о будущем. И ничего – о прошлом. Как отрезало ее от этого прошлого. Наверное, правильно. Чистый лист был бел, как снег у нас в России. А здесь за окнами были лишь подтаявшие серые пятна.
Обратно мы отправились все вместе, дав друг другу обещание не расставаться надолго и все проблемы решать сообща. Забегая вперед, скажу, что нам это прекрасно удалось.
