Есть одна загадка, которая давно уже не дает покоя многим историкам и литературоведам: почему Достоевский и Толстой, два классика, так ни разу не встретились и не познакомились лично? А ведь они почти что ровесники: Достоевский родился в 1821 году, Толстой — в 1828-м. Их мог познакомить общий знакомый – философ и литературный критик Николай Николаевич Страхов. Толстой редко бывал в Петербурге, где в основном жил Достоевский. В марте 1878 года Толстой, по делам находившийся в северной столице, посетил публичную лекцию популярного тогда философа Владимира Сергеевича Соловьева. На ней были и Достоевский со Страховым. Николай Николаевич мог их познакомить, но не сделал этого. Он даже не сказал Достоевскому о том, что на лекции присутствует Толстой. Хотя Лев Николаевич в письме к Страхову говорил, что «Записки из Мёртвого дома» – лучшая книга «изо всей новой литературы», и добавлял: «Если увидите Достоевского, скажите ему, что я его люблю».
Однако Анна Григорьевна Достоевская в воспоминаниях говорит, что именно сам Толстой просил Страхова ни с кем его не знакомить.
Почему Толстой устранился от встречи с Достоевским? Интересную версию по поводу этого нежелания Льва Николаевича высказал литературовед Игорь Волгин в своей книге «Последний год Достоевского»: «Глубоко захваченный переживаемым им духовным переворотом… он инстинктивно отстраняет от себя все, могущее поколебать эту рождающуюся в муках веру. Встреча (и неизбежное духовное противоборство) с таким могучим оппонентом, как автор "Дневника" (имеется в виду Достоевский и его «Дневник писателя» – мое прим.), грозит разрушить целостность столь трудно воздвигнутого толстовского мира, потрясти его сокровенные основы».
По воспоминаниям графини Александры Андреевны Толстой, родственницы обитателя Ясной Поляны, Достоевского «Лев Николаевич... страшно интересовал. Первый его вопрос был о нём:
“Можете ли вы мне истолковать его новое направление? Я вижу в этом что-то особенное и мне ещё непонятное”».
Александра Андреевна прочитала Достоевскому вслух одно из писем Толстого, в котором он излагает свои нравственно-религиозные взгляды: «Вижу ещё теперь перед собой Достоевского, как он хватался за голову и отчаянным голосом повторял: “Не то, не то!..”».
Толстой говорил о том, что церковь отдаляется от Христа, а итоге создал новое этико-религиозное учение – толстовство. Псевдорелигию, для которой, в сущности, не нужен Христос. Достоевский этого принять, конечно же, не мог. Он даже как-то написал: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
В 1876 году в «Дневнике писателя» он говорил: «Любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой. Те же, которые отняв у человека веру в его бессмертие, хотят заменить эту веру, в смысле высшей цели жизни, «любовью к человечеству», те, говорю я, подымают руки на самих себя; ибо вместо любви к человечеству насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству».
А вот Толстой в бессмертие души не верил – он верил в то, что сейчас называется эвтаназией...
Но у Страхова были и свои резоны не знакомить Толстого с Достоевским. Он понимал, что будет третьим лишним, всего лишь хронографом жизни и встречи двух великих. И он, по-своему, отомстил. В свое время скандальную известность получили его «Воспоминания о Ф.М. Достоевском» и письма к Толстому. В 1883 году Страхов, которого Федор Михайлович считал близким человеком, писал в Ясную Поляну: «Движение истинной доброты, искра настоящей сердечной теплоты, даже одна минута настоящего раскаяния — может все загладить; и если бы я вспомнил что-нибудь подобное у Д<остоевского>, я бы простил его и радовался бы за него. Но одно возведение себя в прекрасного человека, одна головная и литературная гуманность — Боже, как это противно!
Это был истинно несчастный и дурной человек, который воображал себя счастливцем, героем и нежно любил одного себя.
Так как я про себя знаю, что могу возбуждать сам отвращение, и научился понимать и прощать в других это чувство, то я думал, что найду выход и по отношения к Д<остоевскому>. Но не нахожу и не нахожу!».
Страхов даже пошел дальше, сказав, что Достоевский чуть ли не самого себя описал в герое «Записок из подполья», в Свидригайлове из «Преступления и наказания» и в Ставрогине в «Бесах» и обвинил покойного писателя во всяких непристойностях. И при этом Страхов ссылается на свидетельства каких-то людей, с которыми Достоевский был знаком лишь внешне. Впрочем, Страхов своей цели не достиг: Толстой, как и большинство современников, ему не поверил. Он вообще относился к Николаю Николаевичу с предубеждением...
Вторая упущенная возможность познакомиться двум великим писателям – это Пушкинский праздник в Москве в 1880 году по случаю открытия памятника поэту.
Но Толстой не приехал на торжества, по разным причинам. По словам его биографа Павла Ивановича Бирюкова, «когда после Пушкинского праздника Федор Михайлович Достоевский собирался приехать из Москвы к Льву Николаевичу и стал советоваться об этом с Тургеневым, тот изобразил настроение Льва Николаевича в таких красках, что Достоевский испугался и отложил исполнение своей заветной мечты».
Сказано деликатно. Хотя на самом деле, по воспоминаниям, Тургенев, воротившийся из Ясной Поляны, объявил ни много ни мало о том, что «Толстой почти с ума сошёл и даже, может быть, совсем сошёл».
Конечно, эти слова были весьма субъективны, если учесть, что у Тургенева с Толстым были весьма противоречивые и напряженные отношения, дело даже в свое время чуть не дошло до дуэли. Хотя внешне, после улаживания недоразумений, они считались приятелями. Тургенев тоже не принимал новую философию Толстого. Для него это было отступничество от аристократическо-сословных и нравственных идеалов, которые они оба впитали с самого детства.
Достоевский вряд ли поверил в сумасшествие Толстого, однако, видимо, почувствовал, что его запланированная поездка в Ясную Поляну будет не ко времени. Он никогда ни к кому не хотел навязываться, быть докукой. А вскоре Федор Михайлович умер. И сразу после его смерти Толстой написал все тому же Страхову: «Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек... И никогда мне в голову не приходило меряться с ним — никогда. Всё, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца — только радость. Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся, и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом — я один обедал, опоздал — читаю: умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал, и теперь плачу».
А последней книгой, которую читал Толстой перед своим уходом из Ясной Поляны и смертью, были «Братья Карамазовы».