Зараза, как же больно. – Прошипел я сквозь зубы, осматривая продранные на коленях штаны.
Ох, и влетит же мне дома. Брюки новые, как раз перед поездкой в деревню купили.Жалко, блин. С утра еще думал, надевать или нет. Уж больно хороши: коричневые, красивые. Но сильно хотелось перед пацанами порисоваться. Они-то все в замызганных трениках гоняют. Порисовался.И не зашьешь же, оба колена протер, дырок много, ткань вся разнохрятилась. На ссадины все равно, пощиплет да пройдет, а вот брюки не заживут. Что теперь делать? Даже идти домой не охота. Деду все равно, даже не заметит, а вот бабка сразу позвонит, расскажет. Мать на смене, еще работает телефонисткой, позвонить – две минуты. Расстроиться. Как бы домой раньше не отправили. Весь год мечтал о деревне, а тут такая оказия.
Поднял из дорожной пыли своего «Школьника», осмотрел. Переднему колесу хана. Обод и спицы погнуло, камеру пробил. Опять придется деда донимать. И тащить еще до деревни. Какой черт меня сюда понес. Говорили же, только по улицам кататься. Но нет, надо было показать, какой я крутой и не боюсь баек. Даже не доехал до этого дома проклятого.
Вытащил велик на грунтовку и покатил в сторону деревни, приподнимая за вилку. Сразу видно, давно здесь никто не ездит, кусты по обочинам разрослись, да колея травой по пояс заросла. Вот и не заметил булыган этот чертов. Хорошо еще, что шею не свернул. Идти тяжело, колени ноют, велосипед неподъемный стал, тащит не удобно, рамой по бедру бьет.
Зачем я сюда вообще поперся? Фиг его знает. Как первый раз в деревню приехал, так сразу эти байки про купеческий дом в лесу услыхал. Пугали друг друга, когда на сеновале ночевали. Сначала думал - детская страшилка. Но потом бабушке с дедом рассказал. Они аж побелели, как услышали. И, под страхом домашнего ареста и работы по дому на все лето, запретили не то, что приближаться, даже думать об этом доме. Зря они это. Только распалили мое любопытство. Вот только у кого не спрашивал, все либо молчали, либо матом крыли в ответ. Только Егорыч, комбайнер, рассказал. Трезвый может бы и не поведал, только подловил я его у магазина, после смены. Бабушка отправила за маслом подсолнечным, и в дверях с ним столкнулся. Он прямо на входе поллитру распечатал и с горла саданул. Забыв о масле, пошел за ним следом. Пацаны говорили, что Егорыч вообще все происходящее в деревне знает. А тут он еще и под мухой. Шел за ним долго, пока он на лавку под березой не присел, видать разобрало. Присел рядом, чтобы подозрения не вызывать.
- Ты че, малой, перегрелся? – Комбайнер опрокинул еще горькой, крякнул и вытер лицо тыльной стороной ладони.
- Да есть малек. Воды купить надо, и консервов в дорогу.
- Куда собрался? Грибов нет сейчас – жарко. Ягоде рано еще.
- Да я хочу до дома на велике, ну до этого, купеческого.
- Ты с ума сбрендил? – Егорыч словно протрезвел в момент. – На хрен тебе туда?
- Да любопытно. Столько слышал про него. Хочу посмотреть.
- Ты это любопытство свое, знаешь куда себе засунь, малец. – Мужик придвинулся ко мне ближе. – Нечего тебе там делать. Вы, зелень, норовистая, но лучше тебе взрослых послушать. Туда не просто так запрещают ходить, не из вредности.
- А что там такого-то?
-Порой бывают такие вещи, что разумом не понять и не объяснить. Это вот как в поле на комбайне едешь, и вроде прямо все время едешь, по компасу даже. А тут хоп! И на свой прокос выскочил, и опять едешь и такая же чертовщина. Только там хуже намного.
- Да чем же хуже? – Я сгорал от любопытства и разговоры вокруг да около начинали бесить.
- Знаешь, что самое страшное в мире? Это боль. Нет не физическая. Её стерпеть можно, да и потом пройдет и забудешь. Вот ты помнишь, как у тебя зубы болели? Нет? Вот и никто не помнит, только смутные ощущения. А душевная боль никогда не проходит, и даже через десятки лет может так нутро свернуть, что мало не покажется. Особливо, когда дети твои страдают и умирают на твоих глазах. Ничего хуже этого нет. Такая боль даже смерти сильнее. Человек уж помер, а боль его остается, беспокойная.
- К чему вы это все?
- Ты слушай и не перебивай. – Егорыч закрутил бутылку и убрал, уставившись в уходящую за поворот дорогу. – Давно, еще в царские времена, купец там жил. Богатый, особняк у него был, семья большая, дюжина детей. Потом революция началась, раскулачивать всех начали. Пришли коммунисты, взяли мужиков с деревни в подкрепление, и к нему. Вся округа знала, что денег у него, чуть ли не все погреба забиты. Да во только строптивый он оказался. Двоих или троих голыми руками удавил, здоровый был. В отместку всю его семью в амбар заперли и сожгли заживо. А его к столбу приковали и заставили слушать, как они кричат, умирая. К вечеру, когда он обезумел от горя и лишь выл, как зверь, застрелили. Все добро изъяли, дом для государственных нужд начали использовать. Вот только быстро забросили. Во время войны пытались под больницу организовать. Да только очень быстро все бежали оттуда. Даже немцы почему-то стороной обходили. И после войны туда никто не совался. Так и стоит заброшенный. Грибники да охотники за несколько километров обходят. Были дураки редкие, кто совался, но все поплатились. Вся деревня знает про это место, нельзя туда ходить. И ты если не дурак, не попрешься.
А я – дурак, поперся. Не знаю, что такого страшного в этом месте, но вот велик я угробил и штаны порвал. Да и жара эта уже доканала. Действительно дурак, даже камеру запасную не взял, не пришлось бы переть железяку эту. До дома треклятого не доехал, брюки порвал, велосипед сломал, точно плохое место. Предупреждали же, а я, твердолобый, не послушал.
Блин, как же жарко. Аж голова раскалывается. Зря воду всю выпил. Сколько уже иду? Час точно. Должен был на дорогу выйти давно, а все по этой, заросшей, иду. Может свернул не туда? Блин, тут же поворотов нет. Что-то мне совсем плохо. Аж тошнит от головной боли.
В глазах потемнело и одновременно стало легко. А потом холодно. Прямо обжигающе холодно. Открыл глаза и почувствовал, как защипало нос от попавшей в него воды.
- Хлопец, ты как? – Звук глухой, как через ватное одеяло.
Резкость в глазах настроилась – надо мной согнулся мужик, бородатый, улыбчивый. Я лежу на клетчатом одеяле, утопающем в зелени травы, на поляне рядом с дорогой. Рядом мой велосипед лежит.
- Солнцем шибануло? Бледный ты что-то. На попей, чистая, ключевая. – Незнакомец протянул пузатый стеклянный бутыль с запотевшими боками.
Рот окатило живительной влагой, сознание прояснилось. Только сейчас подумал, о том, кто меня в себя привел. Вроде с виду нормальной мужик, но кто его знает. До деревни несколько километров, людей в округе не видел, да и не ходит сюда никто. Здоровый, я таких лапищ еще не видел, палец с два моих будет, как сарделька. Борода густучая, волосы от щек уходя сплошным покровом на грудь. На медведя чем-то похож.
- Эка ты его! Сам то цел? Ничего не сломал? – Кивнул незнакомец в сторону велосипеда.
- Да вроде цел.
- Ага, цел. Валялся на дороге, как окочурившийся. Не найди я тебя, до ночи бы пролежал. Чего это тебя сюда понесло то?
- Катался по полям, да заблудился, дорогу искал. – Соврать вышло как-то само по себе, даже не знаю зачем. – Сколько я пролежал?
- А я почем знаю. Иду себе, смотрю – лежишь. Ну я тебя в тенек. Сейчас уж три после полудня. Далеко тебя занесло же. Долго бы блукал, только по реке дорогу найти можно если не знаешь. – Незнакомец присел рядом с великом, осмотрел его, пощупал колеса, спицы. – Вроде ничего серьезного. Могу помочь.
- У вас камера запасная есть?
- Нет, но знаю хороший способ. Так помочь? – Мужик пристально посмотрел на меня.
- Ну если вам не сложно конечно.
- Да не сложно, потом сочтемся.
- Хорошо, должен буду. – Улыбнулся я. Сделал еще несколько глотков из бутылки и подошел ближе, посмотреть, что он будет делать.
Выглядел он сильным, но то что я увидел, действительно поражало. Лихо, одними пальцами, раскрутил болт, крепящий колесо. Об колено, двумя руками, выпрямил обод и натянул спицы. Так же руками, одним легким движением снял покрышку, накачал насосом камеру и нашел место прокола. Мне было очень интересно, что он будет делать дальше, так как ни заплаток, ни чего любо, что могло бы залатать у меня не было. Порывшись в кармане, мужик достал монету, обыкновенную, железную. Через край рубахи, заложил ее в ладонь и надавил со всей силы. На бычьей шее выступили жилы, лицо покраснело от натуги. Сказать, что я обалдел, когда увидел согнутые почти напополам два рубля, значить ничего не сказать. Сколько же дури в нем? Зажав между половинками рубля место прокола, незнакомец придавил еще раз, прижав к раме велосипеда. Получилась своеобразная железная латка. Собрал колесо обратно, несколько движений насосом и тишина. Нет звука спускающего колеса.
- Держи, пацан. Теперь доедешь, только проверяй каждый полчаса, подкачивай. Может малеха травить.
- Офигеть, я и не знал, что так можно.
- Да ничего, так бы ты не дотопал. Тем более после теплового удара. Но вот, яблоко съешь, голодный, наверное, и воды возьми с собой.
- Спасибо огромное! Век обязан буду.
- Будешь, будешь. – Как-то хитро улыбнулся незнакомец. – Тебя как звать то?
- Митька… Дима Скворцов.
- Из Ольховников?
- Нет, я в городе живу. В Ольховниках бабушка с дедом.
- Ну родом то все равно отсюда выходит. Скворцовы говоришь. Знаю, знаю.
- А вам зачем? – Спросил я настороженно, поднимая велосипед из травы. – И как вас зовут?
- Любопытство. Семеном меня звать. – Все так же улыбнулся мужик. – Тебе дорогу то подсказать?
- Конечно. – Вспомнил, что соврал, хотя дорогу прекрасно знал.
- Прямо километров пять проедешь, там дорога будет по лесу, по ней на лево, едешь никуда не сворачиваешь, три поворота проехать надо, на четвертом направо и до трассы, а там уже найдешь, не заблудишься. – Незнакомец отряхнул руки, закинул на плечо покрывало и сумку.
- Спасибо еще раз!
Выкатив «школьника» на дорогу, толкнулся и закрутил педали. Обернулся, но мужика уже не было, только пустая поляна с примятой травой.
Ехать намного легче, чем идти. Легкий ветерок приятно холодит кожу. Сильно не разгоняюсь, внимательно всматриваясь в дорогу, не хватало еще раз врезается в камень. И колени не позволяют сильно крутить, запекшаяся корка трескается от резких движений. Через полчаса остановился, подкачал колесо и выпил воды. В голову лезли разные мысли. Все никак не мог не мог понять, откуда этот Семен в лесу взялся. Хоть он мне и помог, но какое-то гадливое чувство внутри поселилось.
До Ольховников добрался почти на закате. На въезде в деревню тревога только усилилось, без видимой на то причины. Чем ближе к дому, тем страшнее. По любому потеряли. Весь день где-то шарахался. На обед не пришел. Уже обыскались, наверное. Матери позвонили. Еще брюки эти порванные. Ох и влетит же мне сейчас.
Как только свернул на свою улицу, увидел толпу народа в ворот. Сердце замерло. Надавил на педали сильнее. Люди галдели, слышно было на всю округу. Бросил велик на обочине и подбежал к калитке, проталкиваясь между собравшимися.
- О, смотри, появился. – Кто-то меня уже заметил.
- Где его черти носили, тут такое, а он шлындрает не пойми где.
- Да оставьте вы мальчишку, гулял он, почем ему знать.
На крыльце несколько старух, подруги бабушки. Причитают, плачу. Морщинистые щеки и опухшие глаза блестят от слез. На пороге гора обуви. В комнате пахнет больницей. Воздух тяжелый, давящий. Темно, словно свет с улицы почти не попадает, или мне просто так кажется. По среди комнаты – кровать. На стуле сидит бабушка и рыдает навзрыд. Рядом врач в белом халате с уставшими глазами, держит ее за плечо и пытается утешить. На постели – дедушка. Кожа серо-белая, черты лица заострились, глаза закрыты, не дышит. Бабушка на секунду замолчала, подняла на меня взгляд.
- Ой, Митька! Помер Коленька, нету больше дедушки! – Снова сорвалась в надрывный плач.
Дыхание сбило, словно под дых дали. Я начала хвать ртом, как выброшенная на сушу рыба. Голова закружилась. Понял – еще минуту в доме, и я упаду в обморок. Ринулся к выходу, споткнувшись об чьи-то ботинки. Мимо старух на крыльце, мимо толпы у калитки.
- Ох Коля-Коля! Как же так-то! Только утром говорили! – Продолжали галдеть в толпе.
- Сердце у него встало говорят.
- Да какое сердце, здоров как бык был, мы только месяц назад баню вместе сложили.
- Врач сказал сердце. Тромб какой-то.
Хапнул свежего воздуха, и из глаз хлынули слезы. Заревел. Плач перебивал дыхание, скручивая пополам. В голове – каша из мыслей, ни за одну не могу ухватиться, полная сумятица. Перед глазами мешанина из событий дня: сбитые колени, порванные штаны, пробитое колесо, запотевшая бутылка с холодной водой, камера, зажатая монетой, и слова: «потом сочтемся…», «век должен буду», «будешь, будешь». Убитый горем разум связал события в цепочку, но тут же отбросил эту мысль. Что за бред? Мужик просто помог мне. Может по лесу гулял или на речку ходил. Наслушался история от Егорыча, и сам придумывать начал.
- Говорил же я тебе. – Услышал знакомый голос.
Поднял голову, и сквозь пелену слез разглядел комбайнера. Сидит на лавочке, под забором. Лицо угрюмое, взгляд тяжелый, из-под бровей.
- Говорил же я тебе, дурню – не ходи туда, нечего там делать. Не послушал, поперся. Доволен? Что он тебе дал? Чем помог?
Я вспомнил про монету, которой незнакомец колесо починил, но ничего говорить не стал. Да и не смог бы - слезы душили. Да и не только монета, еще бутылка воды, яблоко. Но это же просто житейские мелочи, ничего ценного он мне не давал.
- Да какая уж разница, нет больше дяди Коли. А тебе теперь жить с этим. Зная, что из-за своего любопытства деда потерял. – Егорыч тяжело вздохнул и махнул рукой, отвернувшись в сторону.
Я сжал рукой майку на груди. Хотелось выцарапать сердце. Первый раз почувствовал, как оно может болеть. Сквозь зубы прорвался не то стон, не то рев. Рухнул на колени прямо в дорожную пыль. Вспомнил слова комбайнера про боль. Действительно, душевная боль, намного страшнее физической. Вон колени утром содрал и забыл уже. А сейчас болит так, что лучше бы весь до мяса ободрался, чем хоть минута такого чувства. Осознание того, что по моей вине все случилось, усиливало горе. Лучше бы я, чем дед. Я же не послушал, я поперся, любознательный болван. Захотелось отмотать весь день назад, и остаться дома, выкинув из головы глупую затею. Разум зацепился за эту мысль, хоть я и осознавал всю ее абсурдность. Надежда, что все это сон или еще что-то можно изменить, никак не уходила из головы.
- Ты только не вздумай опять туда ехать. Не вернет он его. Он ему и не нужен. Ему нужно то, что ты чувствуешь сейчас. А поедешь, еще кого нить заберет. Я-то знаю. – Комбайнер стянул с головы кепку, потер кулаком зажмуренные глаза и сплюнул под ноги. – Три раза у него был…