В мае 1897 года в Лондоне был впервые опубликован роман ирландского писателя Брэма Стокера «Дракула». «Ъ» по следу, оставленному кровососущими монстрами в отечественной культуре, добрался до литературных классиков и попытался выяснить с их помощью, в чем секрет неизменной притягательности образа.
Женщина в белом
23 декабря 1863 года Федор Достоевский писал из Петербурга Ивану Тургеневу: «Если что в "Призраках" и можно бы покритиковать, так это то, что они не совсем вполне фантастичны. Еще бы больше надо. Тогда бы смелости больше было. У вас являющееся существо объяснено как упырь. По-моему бы не надо этого объяснения».
Повесть «Призраки» была опубликована в 1864 году в журнале братьев Достоевских «Эпоха». В первоначальном варианте повести Тургенев ясно дал понять, что Эллис — вампир: «…И я опять так повторяю: как можешь ты, без тела, без крови, любить меня?» — «У тебя есть кровь»,— промолвила моя спутница, и мне показалось, что она улыбнулась.
Герой повести томится бессонницей, да так сильно, что к нему является призрак — «белая женщина» по имени Эллис. Она признается герою в любви и убеждает отдаться ей, что тот по простоте душевной и делает. У Эллис и ее возлюбленного начинаются ночные свидания, во время которых они путешествуют по странам и эпохам — летают. Дело это утомительное, потому герой заметно чахнет. Его спутница тоже выглядит не очень здоровой: лицо Эллис «иссера-беловатое, полупрозрачное, с едва означенными тенями», а губы пахнут кровью. Развязка наступит, когда, налетавшись, оба героя рухнут на землю, что позволит толком рассмотреть призрачную гостью. На сомкнутых губах красавицы несчастный замечает алую пену. И догадывается, что этот тревожный признак не результат падения или усталости. Очнувшись, красавица страстно целует своего спутника, который бормочет о своих догадках. После этого инфернальная Эллис покидает героя. Тот заболевает, страшно худеет и желтеет, «как мертвец». Доктора решают: малокровие. И не ошибаются.
Как сотворили вампира — спецпроект «Ъ».
В книге «Граф Дракула: опыт описания» филологи Михаил Одесский и Татьяна Михайлова пишут, что образ вампирессы, пришедшей в мир погубить очередного мужчину, «вечно прекрасен и вечен в своей красоте. Контакт с ней всегда губителен, если только не удается ее вовремя опознать, разоблачить». Вампиресса не нападает на жертву ночью, действует ласково, даже нежно — как тургеневская Эллис, которая «целует» свою жертву на рассвете.
Происхождение видов
Наказывая своего персонажа встречей с дамой-кровососом, Тургенев ничего нового не изобрел. В художественной традиции европейской и русской литературы к 1860-м уже выстроился «вампирический шаблон». Но началось все гораздо раньше. И не в России. Но прежде чем изучать литературный портрет кровососа, разберемся, как он попал в литературу.
В этимологическом словаре Макса Фасмера со ссылкой на Владимира Даля сказано, что упырь — это «вампир, труп злого колдуна или ведьмы, который бродит ночью в образе волка или совы и убивает людей и животных. Чтобы избавиться от него, нужно разрыть его могилу и пробить труп колом».
Этимология слова «упырь» неясна. Некоторые считают, что оно означает «раздутый» (от крови жертв), другие полагают, что древняя форма этого слова значит «не преданный огню». Европейское слово «вампир» славянского происхождения.
В середине первого тысячелетия славянский «упырь», переселившись на европейскую почву, стал «вампиром». А примерно в XVIII веке это измененное русское слово снова вернулось в русский язык.
У вампира с упырем есть литературный «родственник» — «вурдалак». В мифологии «вурдалака» нет, есть «волколак». У древних индоевропейцев волко(д)лак— человек-волк, оборотень. Образ волколака часто смешивается с образами вампира или ведьмы: по украинским поверьям, «упыри нарождаются от блудной связи вовкулака или черта с ведьмой». Слово «вурдалак» русской литературе подарил Пушкин в 1835 году в цикле «Песни западных славян» — вольном переложении цикла баллад Проспера Мериме «Гузла». Вурдалак, как и упырь, и вампир,— мертвец, встающий из могилы и сосущий кровь живых людей.
Представления о мертвецах, сосущих по ночам кровь живых, были свойственны многим народам. Вампирами становились по разным причинам. Нередко это недолжным образом погребенные покойники, самоубийцы, колдуны.
Кровные узы
Россия оказалась укушенной модой на вампиров в 1930-х. Литература второго ряда особенно ярко это показала. Полузабытый писатель Николай Мельгунов, прочитав «Вампира» Полидори, в 1831 году отозвался жуткой повестью «Кто же он?». Ее демонический герой пусть и не выпивает кровь юной жертвы, но претендует на ее душу. Читателю предстоит самому найти ответ на вопрос героя: «Кто же этот Вашиадан? Злой дух, привидение, вампир, Мефистофель или все вместе?»
В России герой-вампир с самого начала подменяется «байроническим героем», причем трагедия часто соседствует с комедией.
Но вурдалаков Пушкина помнят гораздо лучше, чем Валериана Олина, опубликовавшего в 1833-м рассказ «Вампир». Это стилизованная под хронику история двух норманнских вождей. Умер один из них, и второй, Асмонд, повелел похоронить себя заживо рядом с товарищем. Когда вандалы спустя столетие решают ограбить склеп, они обнаружат окровавленного, но вполне живого Асмонда, который целый век в склепе бился с вампиром, которым оказался его покойный друг.
Читайте лучшие статьи «Коммерсантъ» на kommersant.ru
Вампиризм буквально вошел в моду. Читающие мужчины увлеченно «косплеили» холодность Вампира и тренировались в цинизме, дамы млели, литераторы продолжали всматриваться в фольклорную толщу. Так, украинские предания стали основой для вампирских сюжетов в «Вечере накануне Ивана Купала» Гоголя и «Киевских ведьм» Ореста Сомова.
Русская фантастика стремилась выстроить собственную фантастическую традицию, а не просто подражать европейской. Отсюда интерес к «корням», национальной мифологии, фольклору, обычаям «национальной старины» — и русской, и малороссийской. Например, лексикограф Владимир Даль, обрабатывая сказку об упыре и красавице Марусе из сборника Александра Афанасьева, определяет ее как «украинское предание». В сказке Маруся встречается с загадочным незнакомцем, который к ней сватается. Выследив парня, девушка видит, как суженый в церкви «мертвого жрет». У Даля сцена разыгрывается на погосте. Строго говоря, речь не столько об упыре, сколько о нечистом, защититься от которого можно святой водой и правдой. Маруся малодушно умалчивает об увиденном, нежить ее наказывает, а она, прельщенная чертом, не ценит истинное чувство любящего парня, что и подчеркивает Даль.
«Киевские ведьмы» Ореста Сомова были опубликованы в 1833 году под псевдонимом Порфирий Байский. В повести описана история казака Бурульбаша и его жены Катруси. После того как казак с ужасом раскрыл тайну отлучек Катруси, та с его согласия выпила кровь из его сердца. «Катруся припала к его сердцу, прильнула к нему губами; и между тем как Федор истаивал в неге какого-то роскошного усыпления, Катруся, ласкаясь, спросила у него: "Сладко ли так засыпать?" — Сладко!..— отвечал он чуть слышным лепетом — и уснул навеки». Любовь и смерть тесно переплетены — не об этом ли мечтают читать во все времена?
Когда твоя бабушка упырь
Постепенно в русской вампирической прозе наметились две линии — «европейская» (Алексей Толстой, Иван Тургенев и другие) и «фольклорно-славянская» (Николай Гоголь, Орест Сомов, Владимир Даль, Алексей Ремизов и прочие). И конечно, ничто не помешало этим линиям связать крепкий сюжетный узел.
Соединить их сумел Алексей Толстой — родственник и литературный восприемник Антония Погорельского, переводчик баллады Гете «Коринфская невеста». «Семья вурдалака» Алексея Толстого 1839 года — своего рода продолжение одной из пушкинских «Песен западных славян»: история, приключившаяся в молодости с французским аристократом в сербской деревне. Старик в доме, где остановился герой, умирает и превращается в вурдалака, заражая все селение. Что интересно, повесть написана по-французски.
Интерес Алексея Константиновича к вампирам столь высок, что в 1841-м он пишет причудливую повесть «Упырь»: «Вы их, бог знает почему, называете вампирами, но <…> им настоящее русское название: упырь»,— горячится один из ее героев.
Толстой под псевдонимом Краснорогский создал буквально программное «вампирическое произведение». Действие повести, выстроенной по канонам европейского готического романа, отсылает к мистике Гофмана, в ней многопланово переплетаются три сюжетные линии, объединенные темой родового проклятья, по которому «бабушка внучкину высосет кровь». Так бы и случилось, если бы любящий герой не решился противостоять силам зла, которые вознамерились погубить юную Дашу. Кровососы Толстого меньше всего похожи на клишированный образ демонического монстра: это не лощеные денди, а «старосветские помещики» — московская барыня бригадирша Сугробина и статский советник Теляев, имеющий неприятную привычку цокать языком.
Автор не просто русифицирует героя, но и включает «мертвого» в мир живых. Упыри разъезжают по балам и нюхают табак с донником: добро и зло тесно соседствуют, что осложняет борьбу с ними. Родовое проклятье, кровавое преступление, оживший портрет, невинная сирота, мрачный замок — Толстой бережно нанизывает бусины мотивов готического романа на сюжет своей повести, о которой лестно отзывались Виссарион Белинский и Владимир Соловьев.
Как в дальнейшем развивался образ вампира в русской литературе, читайте на сайте «КоммерсантЪ».
Мария Башмакова