Двери и по сей день в деревнях не запирают, а уж тогда и вовсе привычки такой не водилось. Домовой весь люд с раннего утра по трудам-заботам разбредётся, в доме старая мать-свекровь одна и останется.
По летам-немощам ни в поле не выйти, ни на ферме не справиться. Постелю приберёт, нехитрый обед-ужин какой затеет.
А коль и ей нужда со двора отлучиться приспичит, так дверь чем придётся приткнёт и отправится. Кто мимо идёт, видит – дверь-то приткнута, чего соваться - нет никого.
Да, кроме того, в каждом дворе свой “звоночек” водился. Какой чужой человек в улицу свернёт, так звонко встретят-проводят от дома к дому, что, хоть прочь беги, не то, что к двери подойти да поинтересоваться…
Наташка к этому году десятилетку окончила. Такой вишнёвой спелостью к июню налилась, какой у настоящей ягоды и в августе не встретишь.
В августе вишенка что? Какая на ветке вышней недоступной задержится, соком-сахаром растолстеет, того гляди лопнет, которая и лопнет. Солнце шрамик по кожице затянет, так пчёлы-осы распорют да сладостью напитаются.
Шурка в это лето соседскую Наташку только и увидел-разглядел.
Сколь годов летом в тёплом мелководье местной речки чуть не нагишом плескались, сколь зим укутанными задами её берега полировали до звонкого льда. По три четверти каждого года в попутный трактор какой на одноместное сиденье утискивались, чтобы в поселок в школу добраться. Портфелей не носил, записочек не писал, за косички не дёргал. Не водилось что ль тогда или именно там?
В это лето ромашек луговых уродилась тьма. Будто белыми кучевыми облаками всю окрестность укутало. В густом пряном аромате пчёлы валились прям в цветы , объедались-наливались нектаром и чуть могли донести, каждая до своего места.
Парень как-то узнал-проведал: Наташка ромашки любит. Ночью в ближайшее поле бежал, влажную податливую россыпь под рубашку прятал и в приоткрытое оконце на подоконник складывал.
Ранним утром пчела жужжала и жужжала.
Теперь каждое утро Наташку будили жужжание пчелы и аромат луговых ромашек.
В октябре Шурку всей деревней провожали в армию. Последние лет пять парень жил с тёткой. Мамка с папкой его рано перебрались из дому на берег речки на старинное кладбище.
На прощанье Шурка несмело согрел Наташкину щёку сухими губами, ничего не сказал. Писем не было. Никогда .Призывов и обещаний тоже. Наташка и не ждала, помнила только мелкую белую россыпь по подоконнику да нечаянное жужжание.
Тетка Шуркина за время служения племянника померла, тому к местным пенатам и возвращаться было некуда и не к кому. Больше он в деревне и не объявлялся.
Наталья прожила жизнь как сумела, как Бог дал.
В сегодняшнее утро она, как всегда, встала рано, часов в пять. По утренней прохладе и запасу сил передела необходимые дела. Поздно позавтракала, требы домашние, самые необходимые только и справила и пристроилась на кухонном диванчике передохнуть.
Шурка впервые за полвека ехал с внуком мимо деревни своей. Выпросил время немного. Свернул в знакомую улицу, в знакомый дом. Двери не заперты…
Она спала на диванчике. Шурка метнулся было:
- Встану на колени перед диванчиком и поцелую в щёку!- вмиг одумался:
- Ещё инфаркт хватит! Немолодые уж мы!
Будить было жалко да и чего сказать? Увидел и на том спасибо!
Наталья всё недоумевала потом, каким ветром занесло три полевых ромашки на её давно стылый подоконник…
Надежда.
Всем здоровья, мира и добра!