Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Продолжаем нашу литературную июньскую "недельку"... Готовясь к размещению очередной главы, обнаружил, что по объёму она потянет, пожалуй, на целый авторский лист. Для печатного издания - оно бы и ничего, тем более, что драматургически это было оправдано, но для дзеновского формата, наверное, всё же многовато. Поэтому я, щадя ваше время, таки разбил злосчастную главу на две части, продлив тем самым публикацию "Счастливаго сна" по август включительно. Получилось даже немного интригующе, по канонам сериалов: дескать, дальше - в следующй серии... И, разумеется, - моя признательность всем, кто читает сие аж с самого февраля!
Счастливый сонъ
«Большинство людей счастливы настолько, насколько они решили быть счастливыми»
(Авраам Линкольн)
«Принцип «всё или ничего» обычно в России оставляет победу за «ничем».
(Николай Бердяев)
Глава 1. Отъезд
Глава 2. Дом на озере
Глава 3. Новая жизнь
Глава 4. Светская жизнь
Глава 5. «Зима!.. Крестьянин, торжествуя…»
- Эге…, - Сергей Иванович озадаченно поскреб в затылке и, обернувшись к Полли, пояснил свою мысль: - Зима, Полличка! Крестьянин, торжествуя… А как же дальше-то? Ну надо же – забыл! Помню только дальше - про лошадку «снег почуя»…
- На дровнях обновляет путь, - ровным голосом подсказала Полли, тоже подходя к окну. Снег единообразным и будто подпухающим откуда-то изнутри, а от того чуть выпуклым, слоем лежал повсюду. Все неровности и угловатые шероховатости давешнего еще рельефа сгладились, обеднив, но и по-детски приукрасив заоконные дали, избавив отныне людей от тусклой позднеосенней цветовой гаммы, взамен предлагая только один цвет – зато нарядный и стерильно-больничный, как в дорогой клинике.
- А дровней-то у нас и нет, - зачарованно протянул Сергей Иванович. Теперь они оба стояли у окна, словно ожидая чего-то и боясь обозначить это ожидаемое вслух. Неуверенный взгляд Ильина означал нечто среднее между «И что ж теперь будет?» и «Как-то я об этом не подумал». Укоризненное же и немного злорадное выражение лица Полли тоже застряло где-то посередке между «Ты этого хотел!» и всё того же «И что теперь будет?» Словно альтернатива их смятению за стеклом показалась выбежавшая из-за угла смеющаяся Нюша: она была румяна, с выбившейся из-под платка прядью русых волос и выглядела явно довольной происшедшей за ночь природной метаморфозой. Звонко хохоча, Нюша скатала увесистый снежок и от души кинулась им в Захара, ловко управляющегося единственной своей рукою с лопатой, расчищая невольным затворникам усадьбы дорожку к… Впрочем, непонятно, куда должна была вести эта дорожка, наверное, в деревню.
- Эх, девка, не балуй! – вовсе не сердито, обернувшись на звонкий хлопок снежка об его спину, отозвался Захар.
- А то что? – сверкнула белыми острыми зубками Нюша, упрямо мастеря следующий снаряд.
- Не озоруй, говорю! – усмехнулся в ответ Захар. – А то мигом в снегу всю вываляю.
- Догони сперва! – крикнула Нюша, метко, с отчетливым звуком «чпок» попав жертве прямо между лопаток и вновь скрываясь со счастливым смехом из видимости Ильиных.
- Ну… ладно…, - Захар отбросил лопату и уверенно, как крупный расчетливый матерый хищник за озорной бойкой ланью, побежал за ней, тоже исчезая из виду.
- А, какова сценка? – пожал плечами Сергей Иванович, оборачиваясь к Полли. – Может, и правда – «торжествуя»? Придется, однако, возок крытый покупать… Во Псков, что ли, ехать?
- Да нужен ли нам возок? – решительно возразила Полли, которой процесс обрастания их сугубо деревенскими вещами явно не нравился и даже более того – пугал. За последние полгода она не купила себе ни одного платья, ни единой шляпки, вообще – ничего! Все было направлено только на дом, все средства аккумулировались только сюда, дом стал членом их семьи и отъедал львиную долю их бюджета, существуя в основном за счет бедной Полли, отказывавшей себе теперь во всем том, что раньше составляло довольно существенную часть ее прежней жизни. – Нет, помилуй, зачем же нам твой возок? Купи какие-нибудь сани, если уж так непременно надо что-то покупать. Или эти... - Она задумалась, припоминая смешное слово из детства. - ... Пошевни! А еще лучше – одолжи их у этого ужасного Зыбина, у него наверняка их не меньше десятка!
- А и то верно! – обрадовался Сергей Иванович, которого на самом деле отнюдь не радовала перспектива дополнительных расходов. Он как-то посчитал, что, живя в деревне, они стали меньше тратить на еду, одежду, извозчиков и светскую жизнь, зато появились совершенно другие статьи издержек: фураж лошадям, жалованье Анны Власьевны и Захара, свечи, дрова, постоянный ремонт и всевозможные доделки им же в доме и хозяйственных пристройках. Опять же – нужно переправлять как-то библиотеку, по всей видимости, это встанет в копеечку. Если учесть, что петербуржскую квартиру Ильин оставил за собою, то все вместе выглядело весьма и весьма печально. Надо было срочно дописывать проклятый роман, но как назло тот никак не желал близиться к концу, словно упрямое живое существо то обрастая постоянно какими-то новыми сюжетными поворотами и персонажами, а то и вовсе замирая в приступе авторского кризиса. Аванс, полученный за него Сергеем Ивановичем, давно уже иссяк, они начали проживать старые его – и вовсе невеликие - накопления, и это откровенно тревожило. Ежемесячно высылаемые отцом Полли сто рублей дело несколько поправляли, но не спасали. Хорошо, что хоть Полли, верно, догадываясь об истинном состоянии дел, не просила для себя ни обновок, ни выездов в тот же Псков или – не дай Бог! – навестить знакомых в Петербурге. – Надо Захара отрядить: вполне сгодятся и какие-нибудь розвальни, да?
Вскинувшись бровями при слове «розвальни», Полли юмористически наморщила хорошенький носик и со вздохом кивнула.
Выслушав Сергея Ивановича, рассудительный Захар посмотрел на него как на неразумное дитя и, стараясь быть как можно деликатнее, ответил:
- Да я уж с неделю как Зыбина улещиваю. Есть у него подходящие сани – правда, подработать надо кое-где, да подкрасить, а так – вполне даже ничего себе! Но цену, выжига, заламывает – сто рублей хочет…
- Сто рублей! – воскликнул Сергей Иванович, скорее, для разговора, ибо названная Захаром сумма приятно его обрадовала: он предполагал, что всё выйдет значительно дороже.
- Вот и я говорю: ты, говорю, Игнат Прокофьевич, бога-то побойся, ведь совсем в сарае-то у тебя вещь пропадет, а так – готов за сорок рублей сторговаться, - продолжил Захар.
- Да, за сорок-то оно неплохо бы…, - Сергей Иванович и вовсе впал в эйфорию от таких известий. – Ты уж стой на своем.
- Вот сегодня как раз к нему, мироеду, собираюсь, - подытожил Захар, почти игнорируя комментарии Ильина. – Только он, скряга такой, говорит: пусть лучше за сорок рублей и в самом деле сгниет, мне от них ни тепло, ни холодно. Вещь, говорит, добротная, сто рублей для них и то дешево. Давайте, Сергей Иванович, мне восемьдесят рублей, но это – на крайний случай, полагаю, что в шестьдесят должен уложиться. Кулак в деревне – что восточник на базаре, ему торговаться – милее денег.
Выдав Захару запрошенное, Сергей Иванович в самом преотличнейшем расположении духа вошел в комнату к Полли и радостно продекламировал:
- …Скользя по утреннему снегу, друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня и навестим поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег, милый для меня… Эх, Полличка, скоро кататься будем – да по морозцу, да с ветерком! Все-таки Захар у нас – чистое золото. Я еще только подумал, а он уж, оказывается, сам все и сделал.
- Может быть, кто-то просто очень поздно подумал? – уточнила Полли, с досадою разглядывая в зеркало еле заметный прыщик на подбородке.
На этот простейший вопрос мужу было нечего отвечать, он по привычке сделал озабоченное лицо и отправился в кабинет – писать уже ненавидимый им роман. По его расчетам, в романе из двадцати листов (а с издателем был оговорен именно такой объем) не хватало еще листов семи, закончить их в срок он точно не поспевал. «Я же не Достоевский!» - оправдывался Сергей Иванович сам себе, припоминая знаменитую историю, когда прижатый в угол кабальным договором Федор Михайлович за месяц без малого написал целого «Игрока». «Если заставлять себя в день по странице», - задумчиво высчитывал Сергей Иванович, сидя за столом и как карась шевеля губами, - «то в неделю будет пять страниц. По субботам и воскресеньям надобно отдыхать. И то – по странице в день! Тоже – попробуй, коли не пишется! Придется просить Александра Михайловича, чтобы обождал…».
Александр Михайлович и был его издателем, недурно платившим за права на все сочинения Сергея Ивановича аж до 1910-го года с обязательством последнего выдавать по роману в полтора года. Год 1905-й уже подходил к завершению и становилось совершенно очевидным, что к Рождеству рукопись сдана не будет. Человек Александр Михайлович был, слава Богу, нестрогий, лишний месяц отсрочки дать мог, но не больше… Подводить его сильно было нельзя. Писательский труд, когда Ильин в него погрузился полностью, оказался прибыльным лишь поначалу. Первые гонорары и в самом деле вскружили ему голову до такой степени, что, забросив чиновное поприще, он решил, что отныне прокормит себя и семью, не служа нигде. Это было огромным заблуждением: чтобы жить одним сочинительством, нужно было писать много, не брезговать литературной поденщиной в журналах и, помимо того, не терять популярности. Ничего этого Ильин не умел, если не считать завоевание некоторой известности в качестве беллетристического выскочки «не без дарований» - не более того. Если бы не Полли, сумевшая убедить отца в необходимости регулярной финансовой поддержки их семьи на ближайшие несколько лет, дела были бы совсем скверные… Ильину - взрослому уже человеку - было невыносимо стыдно принимать деньги от не очень-то жаловавшего его тестя, но Полли каким-то образом преподнесла ему это в самом безобидном и невинном свете - как личные средства и как сущие пустяки, и Сергей Иванович охотно принял правила игры, решив для себя, что, как только встанет на прочную финансовую почву, всё до рубля отдаст. «Надо писать!» - вздохнул Сергей Иванович, придвинул к себе чистый лист, сурово сжав губы, мелко вывел: «Глава пятнадцатая» и замер, будто в ожидании чего-то.
- Да хоть шестнадцатая! – через минуту с мукою в голосе воскликнул Сергей Иванович и откинулся в отчаянии на спинку кресла. Где было то былое вдохновение, с которым он легко, будто кто-то за него играючи, написал первую его повесть? Куда подевалось то удовольствие, которое он получал, сочиняя с невероятной быстротою «Дыхание ангела»: тогда рука не поспевала переносить на бумагу мысли и фразы, сами собою приходившие в голову? Отчего сейчас все написанное кажется вымученным и жалким, а выбранная им стезя – роковою ошибкой? Что он, Сергей Иванович Ильин, сорока трех лет от роду, бывший чиновник, может сказать людям, ожидающим от него чего-то необычайного, легкого в чтении и в то же время глубокого по сути? Какой он властитель дум? Недаром Щапов так осторожен в похвалах и даже в оценке трудов Сергея Ивановича! Тургенев, Чехов, Толстой, Куприн даже из современных – вот это истинные властители дум, а Сергей Иванович Ильин – лишь словесный престидижитатор, игрок словесами, вообразивший себе, что сиюмоментный успех у пятисот дамочек – это и есть признание всей России!
- Нет, нет, я не мог так ошибиться, мне надо просто отдохнуть, просто прерваться на какое-то время, обдумать всё еще раз…, - пробормотал в отчаянии Сергей Иванович, стиснув виски ладонями.
Перед ним внезапно открылась вся бездна трагизма его заблуждений. Кто, кто сказал ему, что он вообще имеет право чему-то поучать своих сограждан? Что он может сказать людям государства, стоящего на краю глобальнейших социальных перемен? Не он ли сам водил желваками и говорил, что ему стыдно за произошедшее в роковое январское воскресенье? Не он ли плакал тайком над сотнями безвинно погибших тогда людей? И как после этого возможно совместить лежащие перед ним мелко исписанные листы с романом о переживаниях выдуманных им ничтожных, карикатурных, страдающих смешными выдуманными страданиями человеков с тем, что нынче действительно происходит в России, с тем, что самой России, вполне вероятно, вскоре может уже не быть – в том понимании, в каком он сам, и Полли, и Щапов, и еще многие миллионы русских людей привыкли принимать, и знать, и любить, и ненавидеть ее? Господи, как стыдно!
- Так вот что! – по-толстовски, словами Ивана Ильича, озаренного божественным прозрением на грани Жизни и Смерти, ахнул Сергей Иванович. - Вот о чем я должен писать! Щапов, Витт, Гертель, Захар, даже Зыбин и Филатьев – вот истинные и выпуклые герои, представляющие Россию нынешнюю, вот характеры, составляющие ее кислород. Именно это нужно сейчас, а не…, - и Сергей Иванович с отвращением приподнял незаконченный роман с явным желанием раскидать его по кабинету. Если бы здесь был камин, плоды его годовых трудов отправились бы в огонь, чтобы навсегда сокрыть от мира этот позор, которым мнящий себя писателем Ильин собирался обнажить перед читающей публикой свою несостоятельность. Поборов в себе первый приступ негодования, Сергей Иванович все же вспомнил про издателя Александра Михайловича, про свой с ним договор, густо покраснел и небрежно кинул роман на прежнее место. «Дописать всё же, по-видимому, придется!» - подумал он, - «но это – последнее, что я пишу в таком роде. И надо еще попытаться как-то спасти вещь, надо подобно повару – прикрыть ее пресный вкус остросоциальными специями и приправами политических параллелей. Шестидесятые года прошлого века у меня в романе должны всеми восприниматься, как время нынешнее. Надо подумать – как… Надо подумать!»
Окрыленный этим решением и просветленный произошедшим с ним в последние полчаса, Сергей Иванович поднялся и, открыв дверцу шкафа, налил себе из графинчика стопку брусничной. Рубиновая жидкость приятно обожгла горло и разгорячила кровь, будто наполнив всего Сергея Ивановича новым содержанием и омолодив его. Из кабинета вышел уже совершенно новый Сергей Иванович Ильин – обретший смысл жизни и крылья, долженствующие вознести его к горним высям Истинного Познания, откуда он уже вскоре расскажет всему миру о заблуждениях, ввергающих его, мир, в пучину гибели.
- Что-то ты сегодня быстро, - такими словами, бегло окинув его взглядом, встретила мужа Полли. Она сидела у камина вместе с дремлющим по обыкновению Эрнестом и что-то читала, держа разлохмаченный том на коленях. – Не пишется?
- Отчего же! – несколько иначе, чем всегда, с особою какой-то интонацией, даже гордо ответил Сергей Иванович. – Пишется. И даже очень пишется.
Он решил не рассказывать Полли о собственном прозрении и о том, кем именно он только что явился к ней. Зачем? Пусть уже после она станет судить о нем по поступкам его и пусть после оценит и поймет, да!
Последующие полтора месяца Сергей Иванович работал как каторжный. Привычный уклад жизни Ильиных изменился полностью. Из прежних обычаев остались только завтраки, да и то во время них Сергей Иванович был рассеян, на вопросы отвечал невпопад, всё думая о чем-то. Кушал он торопливо, обжигаясь кофе и явно не замечая вкуса съедаемого, после чего целовал Полли в щеку и спешно поднимался к себе в кабинет, из которого не выходил часов до четырех, время от времени требуя принести чаю. Даже приобретение Захаром зыбинских саней не сумело отвлечь его от работы, и на них теперь почти каждый день Захар катал Полли - то одну, то с Нюшей. Она теперь и в Плюсскую раз в неделю ездила вместе с Нюшей – за газетами, в местные лавки – за книгами, мелочами по хозяйству, отправить и получить почту… Раз, не выдержав, Полли поднялась к Сергею Ивановичу и, усевшись на диванчике, долго смотрела, как он пишет, после чего спросила:
- У тебя Болдинская осень?
- Представь себе – нечто вроде этого, - торжествующе отозвался Сергей Иванович. – Я знаю, Полличка, что виноват перед тобой, очень виноват: совсем тебя, бедную, без компании оставил! Но, поверь: это того стоит! Потерпи немножечко, я уже почти закончил, еще неделя, ну – две, и – конец.
- Ты стал много курить! – Полли строго указала пальчиком с изящным розовым ноготком в набитую доверху окурками пепельницу. – И глаза у тебя – безумные. И есть стал неряшливо - как этот… сумасшедший Гертель. Иногда кажется, что если тебе картофельных очистков положить, ты и их в рот как в топку закинешь, не заметишь, и побежишь, дожевывая, тотчас в кабинет – писать. Я в Петербурге одного такого видела – он народ к чему-то нехорошему призывал. Глаза – точь-в-точь как у тебя в последнее время – будто внутрь себя повернуты. Кричит что-то, руками машет, и как плохой артист – даже не заботится: слушает его кто-нибудь или нет.
- Ну, спасибо…, - чуть обиженно засмеялся Ильин.
- Ну, пожалуйста, - Полли лениво встала, потянулась всем своим небольшим ладным телом, забрала дурно пахнущую пепельницу и, уже от двери, не оборачиваясь, безразличным голосом вспомнила: - В Плюсской, кстати, встретилась с молодым Виттом. Он – забавный. Всячески заигрывал и всё спрашивал разрешения заехать к нам.
- И ты…, – машинально откликнулся Сергей Иванович, не поднимая головы от написанного. Ответа не последовало, вместо него по лестнице зацокали Поллины каблучки. Сергей Иванович почти забыл об этом разговоре, да вспомнил о нем как-то за ужином через несколько дней. Работа шла споро, в голове уже всё сложилось в целостную картинку, осталось только вылить это в слова и буквы. Настроение у него было отличное, а потому Сергей Иванович тем вечером «позволил» себе, чего не делал уже давненько.
- Кстати, запамятовал: а что ты там говорила про Витта, кажется? Он что же – и впрямь заигрывал с тобою и в самом деле заедет? – поглаживая себя по заметно отросшей уже бородке, вполне оправдывающей летнее еще предсказание Щапова, спросил Ильин. Бородка ему нравилась: на ощупь она была пушистая и приятная, так же солидно смотрелась и на лице Сергея Ивановича. Он даже удивлялся: как это мысль носить бороду не пришла ему раньше?
- Ну уж… заигрывал…, - пожала плечиками Полли, и, внезапно посмотрев с дерзостью и вызовом, выпалила: - Хотя – да, пожалуй, заигрывал! Все зазывал в трактир, соблазнял налимьей печенкой и настоящей Veuve Clicquot. И бровями еще играл – по-гусарски, манко так, - и Полли выразительно продемонстрировала, как именно играл бровями молодой Витт: получилось одновременно пошло и комично. Так на провинциальных сценах изображали волокит-офицеров в оперетках.
Сергей Иванович фыркнул, хотел было засмеяться, да так и замер, будто собираясь чихнуть: двери внезапно отворились, впустив внутрь холодный воздух и клубы пара, и в проеме возникла фигура самого Федора Витта – в волчьей шубе и с непокрытой, присыпанной снегом, головою. В руках барон держал корзину, из которой, как из рога изобилия, свешивались зеленые гроздья винограда и горделиво возвышались золотые головки шампанского.
- Добрейший вам вечер, дорогой Сергей Иванович! – лучезарно светясь улыбкой как Феб, вкрадчиво поздоровался гость. – А вам, Аполлинария Витальевна, мысленно целую ручку. Мысленно – потому что с холода! Вот, решил заехать!
- И очень даже правильно, - непонятно с чего, а вернее всего – просто спьяну, обрадовался Ильин, подскочив к барону и радушно пожимая его, и в самом деле, ледяную руку. – Экая у вас шуба роскошная, позвольте-ка…
- Между прочим, из местных волчар, - сообщил Витт, охотно скидывая шубу на руки Сергея Ивановича. – Сейчас-то они уже не так лютуют, а вот отец мне рассказывал – опять же со слов деда – лет пятьдесят назад жути нагоняли – не приведи Господь! Аполлинария Витальевна, обещанная «вдовушка» доставлена!
Федор Витт был, кажется, несколько нетрезв, вернее, что называется, «на кураже»: от него пахло коньяком, сигарами и морозом. Под шубой внезапного гостя оказался изысканнейшего кроя смокинг с кокетливой красной гвоздикой в петличке: то ли барон уже где-то покутил и решил продлить веселье в компании Полли и ее мужа, то ли разоделся так специально, решив, видно, поразить их воображение.
- А я, знаете ли, уже бывал здесь разок, - Витт благодушно осмотрелся и привычном жестом бабахнул пробкой в потолок. – При прежнем хозяине. Охотился с друзьями в этих местах, ну и забрели. Престранный, доложу, экземплярчик был этот Филатьев, вам не показалось? Ну да Бог с ним, давайте, господа, выпьем за встречу! Аполлинария Витальевна, ну что ж вы все молчите-то?
- Шампанское пью, - сверкнув лукаво глазами, лаконично ответила Полли. – И вас слушаю. Вы, барон, не обращайте внимания, мы тут с Сергеем Ивановичем дичаем понемногу, друг друга уже с полуслова понимаем, так что вы – ведите, а уж мы – подхватим, да? Лучше расскажите, что в свете нового? Вы же наверняка всё знаете!
- Да вот, представьте, во Псков ездил. Вернее, под Псков. Вице-губернатор наш, барон Николай Николаевич Медем, прием у себя в Березках устраивал. Обожаю провинциальные балы, есть в них что-то трогательное, вы не находите, Аполлинария Витальевна? Вам непременно надо познакомиться со здешним la haute societe, это преступление – затворить себя здесь. Да, если хотите, во всей губернии лишь пара дам могут соперничать с вами в красоте и умении подать себя, но точно – проиграют! Уж поверьте…
- Дорогой Федор Родионович, до вас пару месяцев назад господин Филатьев тоже пытался нас с кем-нибудь свести, - Сергея Ивановича несколько покоробила фривольность обращения барона с женой, но, подумав, он решил не замечать этого. – Начал с местного батюшки, затем продолжил деревенским богатеем…
- … а закончил вашим родителем - ко взаимному удовольствию, - в отличии от мужа все же отомстила за развязный тон гостя Полли.
- Так, значит, я Филатьеву должен быть обязан за нашу встречу? Беру свои слова в его адрес назад, - Витт, кажется, не уловил не очень-то и тонкой иронии в словах Полли. – Нет, Сергей Иванович, право, давайте на Рождество выберемся в город: беру на себя организацию пышной встречи почитателей вашего таланта с их кумиром!
- Ой, Федор Родионович, увольте, - Ильин даже покраснел от таких эпитетов и гвардейского натиска барона. – Я – человек непубличный, да и преувеличиваете вы – насчет почитателей-то…
- Да отнюдь же! – Барон даже подскочил на стуле от возмущения. – Вы не верите, а вот супруга Медема Татьяна Ивановна вас читала! Да-да, представьте! И приятно удивилась, когда узнала, что вы теперь живете почти по соседству. Так что, можно сказать, и от нее имею поручение вывести вас в свет, и не противьтесь – это бесполезно!
- Что у вице-губернатора говорят о политике? – весьма бесцеремонно, видя затруднительное положение мужа, перебила его Полли, противу обыкновения поинтересовавшись ненавистным ей вопросом. – Чем все это кончится?
- Да! – обрадованно продолжил Сергей Иванович. – Газеты читаешь будто и не российские, даже не верится! Красноярская республика, Старобуянская какая-то республика, Новороссийская, восстание на «Очакове»… Это же конец, разве не так?
- Э, политика…, - скривился Витт, так что сразу стало ясно: политика никогда не была его «коньком». – Николай Николаевич заверил нас в том духе, что, мол, успокойтесь, господа, Псковской республики нет и никогда не будет, у нас в губернии с этим жестко. А, если вы в общем смысле, то… Да черт его знает, что там будет! Аполлинария Витальевна! – вскричал барон, откупоривая новую бутылку. – Ангел вы наш! Вы-то, господи, вы-то зачем интересуетесь этой вакханалией? С вашей-то красотой – да о таком, прости Господи, непотребстве спрашивать? Политика – дело лысых старых скучных мужчин, которым уже не по чину и не по возрасту интересоваться другими, более занятными вещами. Эх, Аполлинария Витальевна, давайте выпьем за год грядущий, что несет нам массу приятного и незабываемого: вот такие вот встречи, визиты, друзья, общество, сюрпризы… А, господа, хорошо у вас! Нет ли случайно граммофона, хозяева мои любезные? Что, нет? Какая жалость! Я, господа, в Петербурге у Нарышкиных слышал такую новомодную штукенцию – танго называется, танец креолов: чувственно – до неприличия, черт побери! Эх, жаль, что у вас нет граммофона, вы, Сергей Иванович, приобретите непременно! Как же можно – в нашей глуши, да без музыки?
Дальше захмелевший еще с вице-губернаторских дрожжей барон понес такую околесицу, что Полли только фыркала в сторонку, а Ильин, глупо улыбаясь, отставил шампанское и перешел к водочке. Внезапно Федору Родионовичу будто бы всё это надоело, и он абсолютно трезвым голосом жестко произнес:
- Пришло время, любезнейший Сергей Иванович, определиться – на чьей вы стороне, да… Пусть Николай Романов – не наш идеал Государя, но он – Помазанник Божий, черт возьми. Бог миловал – у нас сильный и опытный губернатор, чуждый либеральных сюсюканий, и он может владеть ситуацией, да. Точка кипения настала, мы заигрались, и надобно себе в этом дать отчет. Именно теперь необходимо, чтобы каждый здравый русский человек сказал себе: я – патриот России и должен сделать все, от меня зависящее, чтобы страна не полетела в тартатары, да! И вы, литераторы, вроде бы стоящие посередке между дворянством и народом, обязаны сделать выбор и громогласно, во всеуслышанье заявить об этом, да так, чтобы уши у тех, кто рядом стоит, позакладывало. Вы вот, смотрю, газетки читаете, водочку пьете, наверное, вслух что-то Аполлинарии Витальевне цитируете, верно? И каких же, позвольте, взглядов придерживаетесь? Или никаких? Дескать, пусть их там бунтуют, авось, что-то, да и выйдет? Ничего, любезнейший Сергей Иванович, не выйдет, если все будут по сурчиным норам сидеть и газетки комментировать! Ну, так – какого вы мнения?
Сергей Иванович, несколько покоробленный разительной переменой, произошедшей вдруг в милейшем светском госте, молча налил себе еще водки, но, передумав, отставил рюмку и честно сказал:
- Я – патриот России, господин барон, но не той, что стреляет в свой народ. Не той, что бездумно, неподготовленной, влезает на «авось» в никому не нужную войну и так же бездарно ее проигрывает, угробив флот и тысячи солдат и матросов. Не той, что вынуждает толпы рабочих выходить на площади, чтобы поведать власти о своем унизительном и убийственном положении. И если ситуация сейчас такова – значит, нарыв назрел. Нужна операция. Иначе – конец.
Витт удивленно откинулся, с интересом рассматривая Сергея Ивановича, долго молчал, будто решая, как ему поступить с человеком, озвучившим столь крамольные для него и в его обществе мысли, после чего протянул:
- Эге, господин литератор… Вот оно как!
- Да, так, - твердо отвечал Ильин, чувствуя себя неловко под неморгающим взглядом барона, будто не барон был у него в гостях, а он, Ильин приехал простодушно в имение Виттов с либеральной пропагандой. – Мне жаль, если разочаровал вас, но это – моя точка зрения, мои убеждения, если угодно.
Неловкая пауза серо-черным кучевым облаком повисла в гостиной Ильиных, грозя пролиться на всех троих обильным эмоциональным дождем. Полли хотела было выступить в роли громоотвода, ляпнув что-нибудь безобидно-женское и весьма далекое от темы беседы, но почему-то передумала и с любопытством поглядывала на Витта, который сегодня ей явно не нравился: в отличии от прошлых встреч с ним нынче он был слишком пьян, агрессивен и тривиален как столичный гвардионус-корнет. Давно, еще до знакомства с Сергеем Ивановичем, Полли любила вращаться в кругу военных и довольно хорошо изучила все архетипы этого вида мужчин: сегодняшний Федор Родионович ярко вписывался в самый ее нелюбимый, который она для себя именовала «преторианцами». Это они, такие как барон, служили только в столицах, считали себя элитой и нередко со вздохами поминали былые времена, когда императоров можно было свергать, менять и даже убивать.
- Однако, я, кажется, засиделся у вас, - натужно зевнул Витт, с хрустом в плечах потянулся и, натянув на лицо прежнюю, ту самую, с которой появился в доме Ильиных, улыбку, обратился к Полли:
- Аполлинария Витальевна, голубушка, ваш супруг – скучнейший тип и анархист. Вы после на чердаке проверьте – может, он по ночам бомбы собирает. Шучу, конечно. Хо-хо! – «Хо-хо» было произнесено уже без тени улыбки, а от того прозвучало даже вызывающе.
Прощаясь, барон холодно и вяло пожал руку Сергея Ивановича, поулыбался одними губами и усами Полли и оставил после себя странное, необъяснимое словами чувство, когда в доме все вроде бы осталось на своих местах, а делать с удовольствием то, что делал пару часов назад, уже как-то не хочется или просто не получается.
- Нет, но каков негодяй! – вяло возмутился Ильин, но, натолкнувшись на скептически сложенный рот жены, замолчал.
В середине декабря роман был закончен и Сергей Иванович решил везти его в Петербург сам: во-первых, необходимо было переговорить с издателем, чтобы он не упал в обморок по прочтении внезапно поменявшего изначальную концепцию произведения, а во-вторых – к Рождеству подобрать какой-нибудь подарок Полли, разумеется, в тайне от нее.
- Как это мило! – возмутилась она, узнав, что Сергей Иванович собирается уезжать один. – И вы полагаете это совершенно нормальным – бросать меня в вашей любимой деревне, а самому ехать развлекаться в столицу?
У них в семье был заведен переход на «вы» в тех случаях, когда другие бьют посуду и бурно выясняют отношения. Оба замечательно умели пользоваться словом как оружием, и нередко сами раскаивались в излишне острых выпадах в адрес друг друга, случавшихся при подобных пикировках.
- Помилуй, Полличка, ну кто же говорит, что развлекаться! – довольно твердо возразил Сергей Иванович, упорно не желая переходить на «вы», демонстрируя тем самым свое миролюбие в данном случае. – Ты же знаешь: я едва не подвел Александра Михайловича, и должен с ним объясниться. И потом – в Петербурге неспокойно, я просто не хочу подвергать тебя опасности! Я буквально на пару дней – и сразу назад.
- Вы вольны ехать хоть на неделю, - сухо отвечала Полли, всем видом показывая, что обижена. – И даже Рождество можете встречать со своим Щаповым и его бесконечными Временами Года.
Помириться в этот вечер не удалось, на утро Полли тоже не вышла к завтраку, и Сергей Иванович отправился с Захаром в Плюсскую в самых расстроенных чувствах: он не любил ссор, а любил, когда все было спокойно и хорошо. Когда Полли обижалась, он ощущал себя скверно и будто лишенным какой-то подпорки. Обычно, даже если неправа была она, мириться шел Сергей Иванович, а Полли, посопротивлявшись для приличия, охотно принимала «мирную депутацию» в лице одного-единственного супруга.
- Эх, как прихватило! – мотнул головой Захар, заботливо накидывая на ежащегося в пальто Сергея Ивановича овчинную полость. – Вы нос-то трите, трите почаще, а то отморозите не дай Бог!
Утро выдалось безоблачным и звездным, восход по-декабрьски сильно запаздывал и ощущение было такое, что выехали в ночь: лютый холод лишь усиливал это впечатление. Сергей Иванович шмыгнул носом, борясь с навязчивым желанием отсрочить поездку до какого-нибудь другого, более теплого времени, и с излишней бодрецой в голосе крикнул молодечески:
- Трогай, чего там!..
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ