По дороге домой Валька все решила. Теперь она знала, куда скрыться от сочувственных взглядов родных, насмешек недоброжелателей и вопросов знакомых. Она едет к бабушке. В конце концов, жизнь продолжается, и Валька еще докажет всем, что поступить в медицинский институт можно и собственными силами. Была бы голова на плечах. Сдаваться девушка не собиралась, вот только надо было как-то пережить первые два месяца, когда все будут спрашивать, студентка она уже или нет.
Село встретило девушку теплом и спокойствием. Млели под августовским солнцем огороды, копошились в пыли разбойники воробьи, глазами восточных одалисок лениво поглядывали коровы. Поднимая облака пыли, какой-то босоногий мальчишка катил обруч от кадки. Увидев Вальку, на мгновение остановился, подтянул штанишки, сказал важно «Слава Богу!» и, шмыгнув носом, побежал прочь босыми пятками по теплой и мягкой пыли.
Боже, будто и не XXI век теперь, – Валька и сама сняла босоножки. Нагретая солнцем земля нежно приласкала утомленные долгой дорогой ноги.
«И чего это говорят, что земля грешная, – улыбнулась мысленно, – это у нас в городе она грешна, а тут святая. – Наклонилась, сорвала стебель мяты, растерла пальцами. – И духов не надо», – вдохнула полной грудью и засмеялась весело и звонко, забыв мгновенно про все трудности и неприятности последних месяцев.
- Эй, есть кто дома? – нарочно громко хлопнула калиткой. На окне качнулась занавеска, и из него выглянуло доброе бабушкино лицо. А через мгновение старушка, вытирая руки о фартук, уже семенила по тропинке навстречу к Вале.
Потом, когда они пили теплое молоко и ели вкуснейшие блины с медом, девушка рассказала бабушке, что приехала на месяц-два, готовиться к поступлению и будет помогать в хозяйстве.
- Я, бабушка, и на дольше осталась бы у вас, но ведь не сидеть мне на вашей и маминой шее?! Буду искать работу в городе.
И где-то через месяц, когда уже собрали овощи, бабушка сообщила новость:
- Валя, слышишь меня? И отложи ты свои талмуды! – отодвинула книжки на край стола. – Старый Павел, знаешь, тот, что почту у нас носил... Ну, рябой такой, – нетерпеливо объясняла, – уехал вот к сыну, и теперь у нас почтальона нет. Вот меня Петрович спрашивал, ты бы вот немного почту по селу не поносила бы, пока кого-то другого найдет. И людям польза, и тебе копейка...
Так Валька и стала сельским почтальоном. Село небольшое. И с работой можно было бы справиться за два-три часа. Но Вальке так никогда не удавалось. В селе почти одни пенсионеры, молодежь в города уехала или за границу на заработки. Десятки домов пустыми стоят и смотрят пустыми окнами, как сова на солнце. Школу закрыли, учеников (шестерых!) в соседнее село возят на учебу. А старые с внуками и детьми скучают. Целый день в хозяйстве работают, а вечером и поговорить, кроме телевизора, не с кем. Поэтому Вальке за всех «отдуваться» приходится: с дедом Тимошей – о политике, с дядей Петром – о погоде, а со старушкой и полуглухой бабой Стефанидою – о конце света».
Старая баба Лидия каждый день ждала Вальку возле калитки:
– Ну что, нет ли нам письма? – спрашивала, теребя в дрожащих руках платок, которым вытирала слезливые и уже несколько лет незрячие глаза.
– Нет, баба Лида, – вздыхала Валька.
Не пишет Степочка. Времени нет. Оно и да. Он же теперь директор! На авиационном заводе! Это тебе, Валька, не огород копать или газетки разносить, – поднимала вверх палец бабушка и кивала девушке - Дочь моя с зятем, царство им небесное, на машине разбились, внук еще карапузом был. Вот мы его с дедом и растили. Ох и смышленый был... А теперь директор, – гордо улыбалась баба, а через мгновение вздыхала тоскливо, – " Вот только не пишет и не приезжает..."
Временами баба допытывалась, не бывает ли так, чтобы на почте письма терялись, и все просила Вальку следить: «как придет им письмо от Степки, то и среди ночи нести». Для нее, мол, что ночь, что не ночь, все время темно, потому что уже шестой год как ослепла.
Приедет Степочка, а я, Валя, и увидеть не смогу: забрал Господь глаза. И я его, голубчика, хоть по головке поглажу. Он, знаешь, какие имел кудри, все девки за ним бегали. Я воды, было, погрею, крапивки запарю, ромашечки добавлю, – баба Лида улыбалась воспоминаниям, как роженица младенцу. – "А теперь бы хоть дотронуться..."
Старый дед Матвей, когда разговор затягивался, тоже подходил к калитке. Нахмуренный и неприветливый, буркнет «добрый день», возьмет газеты, иногда и на бабу он наорет, чтобы человека не задерживала.
Иди себе, Валька, иди. Тебе за разговоры деньги не платят. А ты, старая, возвращайся в дом, сейчас новости тебе почитаю.
Валька деда боялась, а жалела бабу и письма от того непутевого Степки ждала не меньше, чем она.
В середине декабря баба Лида слегла:
- Ты же, Валечка, заходи, – просила бабушка, – оно веселее, когда есть кто-то в доме. А как письмо придет, то будет кому и прочитать сразу. Мне бы только Рождества дождаться, Степка на Рождество всегда пишет. Слушай, деда нет? – спросила, вдруг больно сжав девушке руку.
- Нет, баба, пошел дрова рубить.
- Вот и славно. Как придет, то ты кашляни, потому что он не хочет, чтобы я кому рассказывала. Вот на прошлогоднее Рождество, – оживилась баба, – пришла открытка. Поздравив нас внук и написал, что переезжает на новую квартиру. Дед отписал, а письмо вернулось, адресат выбыл. Может, какая-то беда теперь у Степочки, а мы и адреса не знаем? – зашлась старушка тихим плачем.
Перед Рождеством Валя ходила как в воду опущенная.
- Сглазил кто-то внучку, – жаловалась бабушка, то и дело прикладывая руку девушке ко лбу.
- Да здоровая я, – отмахивалась Валька, в голове которой зародилась одна странная идея и не давала девушке покоя. Валька отгоняла ее и так, и сяк, а она вновь и вновь возвращалась – надоедливая, как муха в августе. И только посетив старых Лидию и Матвея, девушка все-таки уехала в город, купила открытку, сама написала поздравление «от Степана» и бросила в ящик. На следующий день послание было уже на сельской почте. Валька смотрела на свое «творение» и не знала, что с ним делать: порвать или отнести старушке. Наконец, запихнула в сумку, на месте выяснит.
– А... это ты, Валечка, заходи. Почту принесла, – ссутулившийся дед Матвей поднялся со скамейки, забрал газеты. – А моя старая, ишь, умирать собралась... – махнул обреченно рукой.
Баба Лида лежала и тихо стонала – маленькая, худенькая – время от времени досадный кашель рвал старческую грудь. Услышав, что зашла почтальон, встрепенулась, подняла голову:
– Нет письма? – то ли спросила, то ли утвердила.
- Как нет, есть, – Валька пыталась говорить радостно и бодро, чтобы не выдать себя. – Ну-ка вставайте и танцуйте.
Открытку «от Степана» пришлось читать раз десять, а потом старушка прижала ее к груди и долго молча гладила, словно это не лист бумаги, а голова любимого внука.
После «открытки» бабу Лиду немного попустило. Она уже поднималась с постели и даже изредка выходила на улицу. Валю иначе, как доченькой, теперь не называла:
- Ох и хорошо же написал, – хвасталась каждый раз девушке. – А основное – обещался еще писать. Почитай еще разок, побалуй бабушку.
И Валька читала. А потом, проклиная себя на чем свет стоит, написала бабе «открытку» от Степана и на Восьмое марта, и на Пасху.
Умерла баба Лида через неделю после Пасхи – тихо и безболезненно, уснула и не проснулась больше. В гробу лежала умиротворенная и спокойная. Когда девушка подошла ближе, чтобы попрощаться с покойницей, то увидела, что под сморщенной стариковской рукой аккуратно перевязанные голубой лентой лежат «открытки».
После похорон Валька решительно сообщила Петровичу, что едет в город, потому что приближаются экзамены и ей надо учиться. На самом деле причина была в другом. Не могла она больше оставаться в селе. Когда заходила на подворье бабы Лиды и видела осиротевшего старика Матвея, готова была сквозь землю провалиться и больше всего боялась, что теперь уже он спросит ее, нет ли писем.
Письмо от Степана деду Матвею пришло в последний Валин рабочий день. Настоящее письмо от настоящего Степана. Надеясь на то, что дед не слишком будет ссориться, когда она расскажет ему всю правду, едва сдерживая страх и волнение, девушка робко переступила порог:
Деда, письмо вам, – сказала тихо, – от внука вашего, от Степана.
Старик пристально взглянул на Вальку из-под нахмуренных бровей, взял конверт:
- Что, настоящее?
- Настоящее... – прошептала Валька, щеки которой мгновенно вспыхнули маками. – Я... понимаете... баба Лида... она так ждала... и я тогда... а вы знали, сразу знали, что это я пишу? – спросила, едва сдерживая слезы и не смея поднять глаза на деда.
Знал, – на голову Вале легла жесткая старческая ладонь. – Не плачь, Валя, ты все сделала правильно. А это... – мужчина повертел в руках конверт, – это уже теперь никому не нужно. Свое сокровище, внука письма, – усмехнулся горько, – баба моя в могилу унесла... С легким сердцем к Богу пошла. А я уже как-то теперь сам.
Дед вздохнул и порвал письмо на мелкие клочки.