Как это всё неспроста так выстроено, и выверено, и проложено, - невольно думаешь, когда вышагиваешь по прибитой чьими-то стопами поверхности лесных тропинок. Кстати, мне никогда не доводилось встречать никаких попутчиков. Они – эти тропинки, как бы, созданы для пребывания в уединении. Странное слово я невольно употребил. Можно ли так сказать о тропинках – «созданы». Более подходящим было бы: протоптаны, проложены, или что то подобное. Но к этим лесным тропинкам в пчелиновском лесу такие прозаические термины не лепятся. Они, именно, созданы или сотворены по неким загадочным наветам художественности.
Представьте. За огородами крайних дворов за дорогой, полукругом распростерся луг, уходящий грудью к лесу. Однородный вид зеленого травяного ковра тут и там оживляется то островками луговых цветов: розовых, бордовых и голубых; то возвышается сноп шиповника в ярких оранжевых ягодах; то в другом месте шелестят темно-бурыми верхушками островки осоки.
С одного края луга три, оставшиеся от старого сада дичающие, но каждый год обильно плодоносящие яблони - ярко желтыми, подрумяненными красными и зелеными яблоками; а под яблонями и рядом – культурные садовые мальвы: белые и розовые, невесть как сохранившиеся. В деревне обращаешь внимание на такие мелочи.
От яблонь начинается тропинка; она прячется за шеренгой растущих в один - два ряда деревьев невысоких пород: вязов, кленов и осин; и так и идет с полкилометра между шеренгой этих деревьев с одной стороны и, с другой - темнеющим лесом; до окончательного своего спуска в этот лес.
С этой тропинки уже начинается ощущение намеренности, специального устроения этого пути ради любования окружающей красотой. Ты идешь и видишь за шеренгой стволов как за полупрозрачной ширмой: как по одну руку разворачивается спокойный тихий живописный луг, дарящий настроение милой умиротворенности, по другую как для намеренного контраста – сгущающийся кустарником и спускающийся книзу сурово темнеющий лес. Но вот, резкий поворот, и по гребню холма тропинка начинает спускаться вниз.
Этот спуск дарит уже совсем другое настроение. С обеих сторон от тропинки веселый ковер серо-зеленой низкой травки (которая может соперничать с лучшими садовыми цветочно - травяными коврами), встречающейся в этом лесу редко, лишь на некоторых склонах. Чуть ниже с обеих сторон начинаются долгие пологие скаты, украшенные редко растущими теперь уже мощными деревьями и такими же редкими кустарниками на фоне прошлогодней желто-бежево-бурой листвы. Сверху высоко над головой сводами смыкаются кроны. А при ходьбе холм гудит - гулко отражает даже легкую поступь, и кажется, что до самой своей глубины; указывая на пустоты в почве, возможно образовавшиеся от мощных корней. На этом гребне холма под сводами ветвей, наблюдая с обеих сторон скаты холма, с редкими деревьями и редкими кустарниками на фоне прошлогодней листвы чувствуешь себя как на пьедестале: ощущение замирания и радостного ликования.
Сколько раз доводилось здесь ходить и каждый раз неожиданно обнаруживалось это настроение.
Эти два уровня тропинки как-то архитектурно организованны и связаны между собой: сначала из-за колонн деревьев как из галереи ты созерцаешь милый живописный луг, как бы размеченный разноцветными цветистыми пучками, редкими единичными снопами шиповника и осоки. Затем с тихим ликованием движешься под сводами деревьев по гребню холма с двух сторон открывающимися видами на редкие деревья, редкие кустарники с их зеленью, контрастирующей с прошлогодней побуревшей листвой.
Но вот, спуск заканчивается и начинается ровная пологая поверхность: лес с уже откровенно исполинскими ясенями и дубами, кустарниками орешника, бузины, лозняка. Прежняя архитектурность нарушается и растворяется, превращаясь в относительное однообразие леса: деревьев, кустарников, склонов холма. На склонах тоже прошлогодняя листва, дающая запах здорового и крепкого, низинно-прохладного древесного настоя. А там впереди дальше по равнине топкие места с осокой, кочками, ольшаником, бобриными хатками. Тропинка продолжает движение, разделяя сухую и влажную части низинного леса. Ощущается уже иная стихия, иной дух. Там за топями, недоступные лесные озера, откуда приходят грациозные рыжие косули. С вершин лесных холмов можно услышать исходящие с озер клики журавлей. А на утренней и вечерней заре с этих озер журавлиные семьи - по трое - прилетают на ближайшие к лесу поля кормиться павшей после покоса пшеницей. Там неведомая недоступная земля, овеянная тишиной загадочной жизни дикой природы, тайных дум лесных озер, звериных и птичьих надежд и забот, взаимоотношений. Мир шелеста камыша, клекота, кряка, всплеска.
Пятнадцать минут ходьбы, а какое разнообразие ландшафта: сначала взгляд как из зрительного зала на красоты милого луга, затем, величественно ликующий спуск в лес; как бы растворяющего двери самого леса, и, наконец, приближение того неведомого озерного дикого и загадочного края, что простирается дальше за лесными топями, населенного косулями, журавлями, цаплями, дикими утками.
Когда то в юности, интересуясь философской наукой, я читал, что есть в ней особый раздел о понимании – герменевтика. Там утверждалось, что, вообще, одним их высших человеческих пониманий является понимание природы, наряду с пониманием жизни. Тогда меня удивило, и поэтому хорошо запомнилось, это утверждение. Как можно целиком понимать природу? Вот ползет букашка, вот стоит дерево, вот трава шелохнулась от дуновения ветерка… Разумом явно это все не охватить, не объединить в разуме, не охватить взглядом. Вряд ли неплохое знание ботаники, зоологии, геологии здесь могут всерьез помочь и что–то определить. Да, и вообще, функция ли это только разума – понимание природы? Думаю теперь, что может, благоговейное удивление красотой, разнообразием настроения и духа разных мест стоит в начале, ближе к этому философскому феномену - обретению понимания. Думаю, что понимание природы начинается не с изучения ботаники и зоологии, а с удивления красотой, соразмерностью, целесообразностью, протрясающим разнообразием, удивленным и благодарным отзвуком всему этому в человеческой душе.
Струков С.Н. Август 2016.
