Эдуард Лимонов – русский писатель, поэт, пророк, юродивый. Сам он себя называл – еретиком. И этим гордился. Отсюда и на паперти, и в царских палатах, в тюрьме, и на баррикадах в кожаной косухе он смотрится вполне органично. Везде свой. Правильно сказал Прилепин на презентации сборника Лимоновских стихов – он везде и во всех сразу, и в тоже время, Лимонов, ни в ком и ни где. Кстати, Захар Прилепин не согласился, что Лимонов похож по складу на протопопа Аввакума. Хотя по мне так – это один тип. И по складу ума, и по твердолобому характеру, и по литературному слогу, что-то есть у Лимонова протопоповского.
Такой, вот, чудесный, застрявший, где-то во времени, над временем возвысившийся Эдуард Лимонов. Ему и голь, и шуба царская – все к лицу подлецу, как говорят. Из него и Федор Карамазов смотрит своими поросячьими глазками на нас; и тут же в нем и Ставрогин затаился – в безумной задумчивости присматривается к уху чиновника. Что-то есть у него от Жириновского, Маяковского, и кроткого Алексея Михайловича Романова, царя русского. Что-то даже от Горшнева есть, что-то от Розанова мелькает. То Булгаковский кот пробежит, то Ленин говорит из него революционную речь свою, то он спокоен и основателен, как Цой, и везде он – Лимонов. Подлинный. Какой есть.
Одного не хватает Эдуарду Лимонову – Христа, это чувствуется. Какое-то внутреннее религиозное отупение, от гордыни, от недомыслия, что-ли. Все ушло в сок. На то чтобы быть вкусным во вне, проглядывается в нем какая-то ущербность, инфантильность внутри. Хотя может в этом и есть замысел, диалектика. Поди теперь и угадай в нехристе Христа. А в нем Он есть, как бы там ни было. В нем, еретике, больше Христа, чем в некоторых прилизанных ортодоксальных. Еретик невозлюбленный, названный возлюбленной (из послания к Римлянам ап. Павла) – одним словом. Лимонов весь цельный – весь в одной точке, пронизывающий природу, историю собирающий, рассыпанный на части мир: жжет, режет, ржет, пророчествует: глубоко, по-детски, спонтанно.
И смотришь наш Эдичка-то уже не там, где-то далеко сам для себя страдает в плену весь, а здесь, совсем рядом в нас уже сидит, с ногами забравшись в душу, ест свои щи, чавкает, плюётся прямо на мостовую, и плевать ему на то, что о нем скажут. Хотя именно от того что – не плевать, так и ведет себя. Все мы Эдички. Все. В любом возрасте, в любом настроении, в глупости, гениальности – везде найдешь в себе Лимонова. Везде он твой – личный, потому что всепланетарный: до еврейских корней Адамовых, до начала времен существующий, где-то там у Бога в замыслах – до мозга костей русский. Он хотел быть легальным, принятым, возвеличенным. Но он был русским, поэтому при жизни недозамеченный, отвергнутый. Он обязательно добьется славы, признания в самых верхах, но опять же, по-русски: после смерти. У нас все становятся легальными, любимыми и востребованными, отойдя ко Господу. «Не скажу про живых, а покойников мы бережём» – пел Высоцкий. Хотя тому досталось на сем свете по боле.
И поэзия его будут востребована только старыми испитыми нацболами – всеми иванушками-дурачками: всей самовлюбленной, умной, гениальной и отважной, – краеугольной частью человечества, – всей грозной Россиией; и какие-нибудь тетки бальзаковского возраста, с неестественно накрашенными губами, будут томно поглядывать на мужика с козлиной бородкой и острыми глазками, размноженного по книжным полкам Буквоедов, тайно будут завидовать его бабам, то есть, – все ярые, страстные, безумные женщины мира будут читать Лимоновские книги.
Лимонов, вывернувший и оголивший до зубной боли в себе тщеславие и гордыню: до детскости, до карикатурности, до помешательства, – то, что умело внутри себя прячет бездарность, и бессовестно выпячивает наружу гениальность: обманывает, исхитряется, вырывается, сбросив одежды, нагишом стоит и смотрит на порок свой в упор, грозно, сведя брови, сохраняет свое золото: кротость, милосердие и искренность. Обидчивость и ранимость – это все признаки его чистоты, детскости и этой самой подлинности, что отличает Эдуарда Лимонова от бездарных собратов. Вторичность, срединность, прихлебальность – все, к кому можно приставать «полу» и «не до» не могут простить юродивому, ни правду, услышанную в свой адрес из его беззубых уст, ни морду его противную; не может простить ремесло гениальности именно эту одержимость смелостью, энергию, незваисимость и бесстыдство в раздевании себя до гола, до порока, до самого нутра, от куда и просвечивает на мир свет Божий.
Эту подлинность нельзя воспитать, этому не научиться, ее не купить, и не заработать, она, или – есть, или – нет. И в смехе в этом сиплом дурацком плюет наш юродивый всем грехам в морду, и, сморишь, пошел весь крылатый на полусогнутых «най-най-най-най», напевая мотивчик, закинув нимб на голову, как кепарь, никого не с просясь, не оглядываясь назад – на восход идет, возвышаясь над миром и над самим собой. «Не законом всяка плоть оправдывается…» знает он, и не боится ничего, принимает себя целиком, пускает в одну точку все свое существо, и максимально сжавшись, сфокусировавшись, как через лупу солнечные лучи собирает в себе солнце целиком, и как лазером сжигает все на своем пути. От сюда и искрометная его мысль, режущая, беспощадная, но в мгновение улетучивающаяся в погоне за мотыльком, пролетающим случайно мимо. И, вот, он уже с сочком бегает, как ребенок, кричит и радуется. А как же война? – спрашиваем мы, - а как же революция, а как же – «все сжечь»? И отвечает: мотыльки они такие разные, такие прекрасные, пушистенькие, крылышки узорные – шлепнуть бы хоть одного падлу, разлетался тут…
Бывает такое – бьешь по какой-нибудь оборзевшей, костлявой морде, уже руки все сбил, а ему хоть бы хны, и физически вроде слабее, и физиономия у него противная, наглая, бил бы и бил бы по ней, а он только разгорячается – гад, все прыгает и прыгает перед тобой, как бес вертлявый, и несет еще сильнее свою ахинею на тебя – лезет, визжит, кусается, царапается, матерится, а из-под глаза что-то ужасное, совсем большое приглядывает за тобой, что уже и самому становиться страшно. Такое ощущение, что он и боли не чувствует, а морщится только для виду, только как будто претворяется, что не может тебя одолеть; и ты понимаешь: его – или убить, как протопопа Аввакума, как Гришку Распутина – только сжечь или утопить, или убежать в конце концов самому прочь, от греха подальше. Сильные, кулакастые, зубастые, с красными губами на выворот его боятся, бегут по сторонам. А некоторые даже крестятся, как будто беса увидели. И ничего с ним сделать не могут. И по сей день боятся. Потому что вся Россия – это и есть сплошной: солнечный, яркий, кислый, брызжущий в разные стороны, глаз разъедающий: ароматный, кожуристый, витаминный, когда все кругом болеют необходимый, в ковид непомерно дорогой – ЛимонOV.
И слышит варвар голос его с сипотцой, где-то совсем рядом, в себе:
Апостол Павел кривоногий,
худой, немолодой еврей,
свой ужин ест один, убогий,
присел на камни у дороги,
и бурно чавкает скорей...
А рыбы вкус уже несвежий,
прогорклый вкус у овощей,
но Павел дёснами их режет,
поскольку выбили зубей.....
Ему "Послание к галатам"
с утра покоя не даёт...
Кирпич конечно, церкви атом,
но он христианство создаёт,
и варвар нам подходит братом...
И Церковь Божия растёт...
Поел, и лёг. Приплыл на лодке
его забрать Мельхишиэк.
Апостол Павел... куст бородки,
босой, немытый человек...
Сектант по сути бомжеватый,
но в глубине его сумы,
лежит "Послание к галатам".
И вот его читаем мы.....
«Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную». Послание к галатам апостола Павла. Каких-то шесть глав.
Эй, немысленные! Кто прельстил вас не покорятся истине, вас, у которых перед глазами был предначертан Иисус Христос, как бы у вас распятый. Эй, смесь кельтских союзов, союзов славян, и вех кого только не принесло сюда, кто назван братом – не борзейте. По благодати получили даром в раз и отберется. Если морда ты славянская по количеству крови будешь считать свое достоинство и благородство, первородство; и по закону, как магическому заклинанию – без покаяния и перерождения, без претворения воды в вино в сердце своем, силу захочешь получать Божию; из кирпичей холодных земляных строить церковь свою соберешься, забыв про огонь и дух; забыв про то, кто ты есть и откуда взят; кто усыновил тебя бомжа галатского – сгинешь, как собака с лица земли. Не борзей варвар, не возноси себя. Ты братом назван, будь благодарен за это. Цени это. Из камней появятся дети Аврааму, если надо, в один щелчок. Не борзей! Всем русским, и не русским, всем православным и не православным посвящается – «Апостол Павел», коротенький стих Эдуарда Лимонова.