«Пьеса Вознесенского - это манифест свободы. Она поднимает вечные вопросы о назначении человека, о его праве быть собой, праве творить. В желании исследовать эти темы есть удивительная параллель между той Таганкой и нашим сегодняшним Гоголь-центром. А найти ответы на эти вопросы нам помогает наследие выдающегося художника Влада Мамышева-Монро - свободного человека с тысячью лиц» - говорит Савва Савельев, режиссер спектакля.
"Дрочить я начал в третьем классе.
В восьмом — девчонку полюбил.
Когда же служба началася,
Мне старшина в очко всадил."
Это ярчайший пример "нетленного" творчества Влада Монро, звучащий со сцены. А рядом с этим звучат стихи Андрея Вознесенского...
Вернувшись с премьеры я поймал себя на мысли: нужно было иметь богатое воображение, чтобы присобачить к Вознесенскому Мамышева-Монро...Это просто фигуры разного калибра! Парадоксально, такие герои как- Мерлин Монро, Любовь Орлова были вполне себе попсовыми персонажами своего времени, не претендуя на что то серьезное и занимаясь просто развлечением зрителя. Трагические судьбы или ранний уход, романтизация старого кино сделала этих персонажей легендами. У легенд появились дешевые подражатели, которые получали свою популярность вполне себе успешно паразитируя на любимых всеми образах- обычная вторичная пена, попса... В их числе был и Влад Монро. А теперь нам пытаются скормить третью реинкарцацию этих образов. Теперь дешёвый подражатель, по сути вор, спекулянт чужих образов, романтизируется и становится на новом витке героем этой истории, художником, творцом, страдальцем. Невольно приходит мысль об атрофии, импотенции современных авторов, которые просто паразитируют на уже придуманных и использованных много раз идеях...Еще одни проходимцы, которые пытаются урвать свой кусок популярности и монетизироваться на легендарных именах.
По всему миру, ежедневно, тысячи драг-квин королев по гей-клубам одевают парики, пластиковые сиськи, макияж выходя в женских образах на сцену. Влад Монро пытался продавать это как искусство.
Если Вы подумали, что мне не понравилось это ошибка. Классный спектакль, обязательный к просмотру по многим причинам:
- необыкновенная публика Гоголь-центра, какой сегодня не может похвастаться ни один театр;
- в этом спектакле (да и в других) театр напрямую обращается к своему зрителю, в попытке наладить диалог, разговаривать на одном языке;
- идеальный образец современного театра, корявый, неровный, но волнующий и интересный;
- напридумывали столько всего интересного, что просто не можешь переварить сразу;
-спектакль долго не отпускает, что и есть признак качества.
Сохранить лицо в наше время - не очень простая задача. Так же как и попробовать полностью его изменить. О том, что скрывается за лицом и чем вообще оно является, рассуждал Андрей Вознесенский в пьесе «Берегите ваши лица». История пьесы коротка и удивительна: в 1970 году по ней поставил спектакль Юрий Любимов в Театре на Таганке, спектакль прошел трижды и с большим успехом, после чего его запретили, а сама пьеса исчезла и больше нигде не ставилась. В спектакле участвует Вениамин Смехов, который играл и в Любимовской версии 52 года назад.
Спустя 50 с лишним лет Леонид Богуславский и Фонд Вознесенского предоставили Гоголь-центру сохранившийся экземпляр этого текста, а режиссер Савва Савельев написал по его мотивам новую инсценировку, добавив к пьесе историю художника Владислава Мамышева-Монро.
«Мне очень нравятся спектакли, где есть для зрителя обращение к сердцу, к уму, к какому-то жизненному опыту. То, чего я боялся, — что Савельев хотел, чтобы прозвучала «Охота на волков». Наверное, не буду вам объяснять, почему мне было немножко опасно. Оказалось, нет. Блестящая команда. Я читаю из того, что я буду читать, одно стихотворение из того спектакля: «Провала, прошу провала». Мы втроем читали: Золотухин, я и Высоцкий. Спектакль «Берегите ваши лица» — считается, что это был политический запрет. Но то, что вообще мы жили в те годы, вторая половина 70-х особенно — это было время застоя, время анекдотов про Брежнева и так далее. Но что касается свободы — это основное условие жизни людей в искусстве. Свобода площадки этой рифмуется с площадкой Театра на Таганке» - говорит Вениамин Смехов.
«Берегите ваши лица» Савельева — это спектакль, кино, телевидение и перформанс одновременно. Постановка наверняка привлечет поклонников известной экспериментальной группы Shortparis.
Опус Саввы Савельева ломает все ожидания — и от вечера по стихам Вознесенского, и от спектакля в «Гоголь-центре»… В чём-то несуразное, нескладное, корявое, местами нудное, очень, до раздражения, неровное ритмически, с огромными видеофрагментами, рассыпающими без того хаотичную композицию— но абсолютно неожиданное, а отчасти и невозможное, рискованное даже по толерантнейшим западно-европейским стандартам, по местным же, туземным, православным, и вовсе героическое на грани безумия, первое за почти десятилетнюю историю «Гоголь-центра» по-настоящему провокативное произведение.
Лирический герой Андрея Вознесенского — свободный художник, творец, вибрирующий нерв скорее не эпохи и не страны, но вечности и космоса; таким был, ну или, по крайней мере, таким представлен Саввой Савельевым и Владислав Мамышев-Монро.
Мамышев трепетно относился и к Алле Пугачевой, для которой Вознесенский написал немало песен, в том числе знаковых (лейтмотивом через спектакль проходящие «Миллион алых роз» — о чём, подозреваю, в зале «Гоголь-центре» далеко не всем поголовно, считая и театроведов, известно — тоже Вознесенского текст).
Пролог стилизован под траурную церемонию, что-то наподобие гражданской панихиды; «убил я поэму», читает по «адресу» некий безликий «ответственный товарищ» с «иллюминированным взглядом»; гробов и венков три, но покойник один; единый в трех лицах, он восстанет с прозекторского, уже, точнее, с операционного (за экраном, где пройдет довольно продолжительный «фильм», обнаружится белая комната с соответствующими лампами-«люстрами») стола, ну то есть с трех столов, во всех своих ипостасях. От первого лица герой сам о себе расскажет — с детства его завораживали образы Мэрилин Монро и… Адольфа Гитлера; первый олицетворял, естественно, «секс»; второй «агрессию» и «власть»; но противопоставленные внешне и по сути, они в чем-то для будущего художника оказались тождественны и он «растворил их в себе».
Лучший момент спектакля это выход Саши Горчилина с "Монологом Мерлин Монро":
"Я Мерлин, Мерлин.
Я героиня
самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
Кто в костюмерной скрипит лосиной?
Невыносимо,
невыносимо, что не влюбиться,
невыносимо без рощ осиновых,
невыносимо самоубийство,
но жить гораздо
невыносимей!
Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерин
(Я помню Мерлин.
Ее глядели автомобили.
На стометровом киноэкране
в библейском небе,
меж звезд обильных,
над степью с крохотными рекламами
дышала Мерлин,
ее любили...
Изнемогают, хотят машины.
Невыносимо),
невыносимо
лицом в сиденьях, пропахших псиной!
Невыносимо,
когда насильно,
а добровольно — невыносимей!
Невыносимо прожить, не думая,
невыносимее — углубиться.
Где наша вера? Нас будто сдунули,
существованье — самоубийство,
самоубийство — бороться с дрянью,
самоубийство — мириться с ними,
невыносимо, когда бездарен,
когда талантлив — невыносимей,
мы убиваем себя карьерой,
деньгами, девками загорелыми,
ведь нам, актерам,
жить не с потомками,
а режиссеры — одни подонки,
мы наших милых в объятьях душим,
но отпечатываются подушки
на юных лицах, как след от шины,
невыносимо,
ах, мамы, мамы, зачем рождают?
Ведь знала мама — меня раздавят,
о, кинозвездное оледененье,
нам невозможно уединенье,
в метро,
в троллейбусе,
в магазине
"Приветик, вот вы!"— глядят разини,
невыносимо, когда раздеты
во всех афишах, во всех газетах,
забыв,
что сердце есть посередке,
в тебя завертывают селедки,
лицо измято,
глаза разорваны
(как страшно вспомнить во "Франс-Обзёрвере"
свой снимок с мордой
самоуверенной
на обороте у мертвой Мерлин!).
Орет продюсер, пирог уписывая:
"Вы просто дуся,
ваш лоб — как бисерный!"
А вам известно, чем пахнет бисер?!
Самоубийством!
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры —
самоубийцы,
самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо,
невыносимо все ждать,
чтоб грянуло,
а главное —
необъяснимо невыносимо,
ну, просто руки разят бензином!
невыносимо
горят на синем
твои прощальные апельсины...
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!"
Читает так, как будто хлещет плетью. Как будто написано сегодня. Прямо в сердце.
Идите в ТЕАТР!