По деревне слух разлетелся: колдун-де, что один на отшибе у старого ельника живёт, взял в дом девочку.
Бабка Хавронья, коей внук недавно из самой Столицы привёз пару индейских петухов, жутко опасалась покражи, а потому выскакивала во двор на каждый брех своего пустоголового кобеля. Она-то и заметила, как на ранней зорьке по пустынной улице двое прошли. Впереди чароплёт, две седмицы его не видать было, — мрачный, губы поджаты, зенки впавшие омутами темнеют. А за ним малышка лет четырёх отроду. Личико чистенькое, свежее, кудри золотые, глазищи васильковые в землю скромно потупила — ни дать ни взять светлый дух с небес на землю грешную спустился. Тянулась за мужчиной, точно козочка молодая на привязи.
Как положено, женщины стайкой у колодца сгрудились, пересуды сразу начались: кто такая? откуда взялась?
Тихая вдова скорняка предположила, что колдун сироту из жалости приютил. Нынче много их сирот да беженцев на дорогах развелось: третий месяц по стране мор гуляет, люд, что колос в жатву, валит. Лучшие чародеи сладить с заразой не могут, Верховный маг уже за дело собственноручно взялся. Здешние-то края глухие, от наезженных дорог далёкие — не добралась сюда беда пока и, даст Обережница, не доберётся.
Кто-то попрактичнее заметил: небось не чужое, своё забрал. Колдун — мужчина молодой, видный. Не богатырь, как кузнеца сыновья, что голыми руками на спор подковы гнут, но и не задохлик какой. Выправке аристократ иной позавидует. Волос тёмен, взор серьёзный, нрав лёгкий, незлобивый. Когда в деревне появился, многие заглядывались, пока правду не разведали. Видимо, одна не углядела — понесла, а уж после поняла, от кого. Хоть королевским указом велено чародеям всякий почёт и уважение выказывать, а честному люду всё-таки лучше поодаль держаться.
Кузька, дурачок местный, и вовсе заявил, что девчонка — дочка знатного вельможи, колдуном похищенная для обрядов мерзопакостных. На дурачка сердито зашикали и отправили гусей пасти. Чароплёта хоть и побаивались, но больше по привычке — за пять лет, что рядом жил, вреда от него не знали, один толк: кому зуб больной выдрал, кому порося от поноса вылечил, кому погреб от мышей заговорил. Волков в голодную зиму отвадил опять же.
Говорили-говорили да так и не договорились, а тут и сам колдун пожаловал. Один, похоже, девчонку дома хозяйничать оставил. Идёт, ироничная ухмылка губы кривит, соседям рассеянно кивает, на шёпотки за спиной привычно внимания не обращает. Правой ладонью тяжёлое — дно проминается — лукошко на левом предплечье придерживает. Внутри что-то шуршит, скребётся, а что — не видать.
Сплетницам снисходительно улыбнулся, к подворью старосты свернул. Кумушки переглянулись и следом засеменили — может, что интересного разузнать получится.
***
Староста Налим, мужик рачительный, хваткий, наперво о выгоде да порядке радел, а потому предрассудкам всяким верил, пока они наперекор делу не вставали. Вот и к колдуну он относился уважительно, но без лишнего шороха, как к тому же мельнику или лавочнику. Главное, чтобы человек приличный оказался, а чароплёт не чароплёт — мало ли кому какой талант Обережница отмерила: кто-то силён как бык, кто-то пронырлив, иной науку тайную ведает. Не дремучие времена, в конце концов, когда ведьм на кострах сжигали.
Колдун себе на уме был: всё помалкивал больше, если же и разговорится с кем — смеётся-отшучивается, а взгляд всё одно отсутствующий, холодный. Но народ без нужды не баламутил, а потому, когда, в избу заявившись, сказал, что срочное дело есть, староста отнёсся со всей серьёзностью. Усадил за стол, кружку ледяного морса налил — с жары-то самое оно — приготовился слушать.
Чароплёт корзинку свою рядом на лавке пристроил. К кружке дрогнувшей рукой потянулся, но передумал, замер, будто прислушиваясь к чему-то. Даже в полумраке избы заметно: лицо бледное, осунувшееся, а на лбу пот выступил, и глаза лихорадочно блестят — небось, захворал, хоть и виду не кажет.
— Так чем помочь могу, уважаемый? — кашлянул староста.
Мужчина очнулся, рукав поправил, браслет со знаком змеевика скрыв — сколько староста помнил, никогда маг с оберегом не расставался.
— Нужно письмо в город доставить. Срочно.
На стол упал конверт, сургучом запечатанный, да непростая печать стояла, зачарованная — только другой чародей и откроет. Налим задумался: и услугу колдун, видно, не просто так просит, чувствуется — дело важное; и страда в разгаре, каждый день на счету, а до города путь не близкий — кто в убыток себе поедет?
— Я заплачу.
Словно мысли прочитал. Как кулак разжал, у старосты дыхание перехватило, кровь в висках застучала. Тусклым тяжёлым золотом блеснула на столе монета, а деревенские и сребры-то редко в руках держали.
— Кыся! Папка, папка, смотри! Кыся в корзинке прячется!
Голос Манюни, младшенькой, повисшую тишину разорвал. Пока мужчины отвлеклись, подползла егоза да к лукошку потянулась. Платок, что сверху повязан был, в сторону сбился, в щель молодая кошка любопытную морду высунула. Староста отметить успел, что кошка у чароплёта самая обыкновенная — по двору две такие крысоловки бегают — разве что красивая — белая, как новый снег, с короткой шерстью.
— Не трожь! — неожиданно взвился гость, резко руку выпростал, девчонку за запястье схватил. Оттолкнул уже мягче. Манюня все равно бровки сдвинула, носом захлюпала да за дверь выскочила — мамке жаловаться побежала. Колдун платок поправил, поднялся, на старосту пристально посмотрел. — Передайте письмо лично в руки городскому магу. Если гонец быстрее седмицы обернётся, ещё один сверху добавлю.
Корзинку подхватил, вышел.
Налим расторопно монету сгрёб, повертел, разглядывая, на зуб попробовал — настоящая. В тряпицу замотал, а тряпицу в горшок запихнул, что в дальнем углу на полке паутиной зарос. Только после этого письмо взял, во двор пошёл, где сын Гришка дрова колол.
— Собирайся. В город поедешь.
Парень смышлёный и языкастый, выполнит поручение в лучшем виде. Авось заодно и выяснит, откуда у чароплёта такие деньжищи?
***
Напрасно Ратмир надеялся: к вечеру третьего дня стало только хуже — сказывались двое суток без сна и убаюкивающий, внушающий ложное чувство безопасности уют родных стен. Этот морок защиты, опоры и подвёл. Верно, следовало рисковать, в город сразу, времени понапрасну не теряя, идти, хоть попутчика такого и врагу не пожелаешь: на мгновение расслабишься, выпустишь из виду — беды не избежать.
Нет, оглушённый, затяжной чародейской схваткой измотанный, бездумно воротился обратно к дому, как возвращается к норе в поисках покоя и защиты раненный зверь. Невесело усмехнулся Ратмир точному сравнению: пагубная связь, забравшая без остатка колдовской дар, тянула капля за каплей и жизненные силы.
Вышел во двор, посмотрел на первые звёзды. Сколько придётся ждать подмоги? До ближайшего города отсюда половину седмицы добираться, а потом полдня-день — пока гонец приёма дождётся, пока телепата растолкают, пока обленившиеся на хлебных должностях магистры соберутся, пока порталы наведут... если поверят слову отлучённого. Если поверят...
Отгоняя воспоминания, с остервенением выкрутил ворот колодца, вытащил полное ведро ледяной воды. Опрокинул на себя, встряхнулся, словно дворняга.
За деревенских Ратмир не поручился бы: ишь, вечно вослед шебуршат, с опаской косятся, точно юродивый он какой. Потому и старосте ничего говорить не стал, последними деньгами из отцовской подачки, что на чёрный день берёг, откупился.
А чародеи проверить обязаны! Слишком серьёзное заявление, чтобы оставить его без внимания — иначе головы полететь могут. Только бы нынешний маг уездного городка Кисляки оказался человеком достаточно здравомыслящим, прочёл письмо, невзирая на печать. Только бы не походил на чистоплюя с крысьей улыбкой, представителя Совета, что равнодушно скучал в кабинете судебного дознавателя...
Оставляя мокрые грязные следы, мужчина вернулся в дом. Котелок, поставленный в печь, ворчливо булькал. Ратмир полез за травами. Намешал в глиняной кружке с отколотым краем иван-чай, зверобой и тысячелистник, добавил ягоды шиповника, чабрец и котовник. Залил всё крутым кипятком.
Светлоликая девочка в углу, наблюдавшая за его потугами с ехидной усмешкой, неожиданно подала голос.
— Отпусти. Отпусти, колдун, всё равно не удержишь.
Ратмир промолчал, обжигая губы о горячий отвар. Стало легче. Ночь, когда нечисть силу набирает, до третьих петухов выдюжит, а уж на рассвете и подремать в полглаза можно — опасно, но ни один человек иначе рассудок не сохранит.
В дверь постучали.
Колдун неохотно встал, приказал: "Обернись!" — в углу вместо девчонки белая кошка сапфировыми глазами сверкнула. Пошёл открывать.
Хмуро окинул взглядом мнущуюся на пороге вдову скорняка, раздраженно от усталости рыкнул.
— Чего тебе?
Гостья побледнела. Ратмир вздохнул, мысленно досчитал до пяти, возвращая самообладание. С детства воспитывали: не должен мужчина женщине грубить. Пусть не до деревенских ему хлопот сейчас, но, по крайней мере, выслушать надо.
— Прости, если напугал. Расскажешь, что приключилось? Коли смогу, подсоблю.
— Дык это я помощь предложить пришла, — вдова, мня подол передника, опасливо и с любопытством попыталась заглянуть ему за спину. — Бают, что у милсдаря колдуна дочка появилась. Мужику-то одному... без женской руки... с хозяйством и дитём малым сладить тяжко.
Она выразительно кивнула на грязные разводы на полу. Ратмир тихо выругался — и на себя, что через деревню решил путь скоротать, и на глазастых сплетниц, бодрствующих, когда всем честным людям почивать положено, и на доброту очень уж несвоевременную.
— Обманули вас, уважаемая, — он крепко схватил ластящуюся об ноги кошку за шкирку, отступил в сторону, впуская женщину в единственную комнату. — Смотрите. Нет здесь никого — ни девочек, ни мальчиков.
***
Нетерпеливые кумушки окружили проведчицу, словно выводок цыплят курушу, засыпали вопросами: «Что да как? Откуда девочка? Родня али приблудная?». Та, польщённая вниманием, немного помялась, но призналась, что девчонки не видала да и следов её не заметила, одна белая кошка из прибытка — изящная, как глиняные свистульки, которыми гончар на досуге малышню потешает, ласковая, на руки так и просится, жаль, колдун погладить не дал. Небось и не было никакого ребёнка, кому-то сослепу померещилось.
Хавронья тут же ополчилась, крикливо на «поклёпщицу» набросилась. У вдовы тоже голос неожиданно прорезался. Завязался спор, гвалт поднялся на пол-улицы.
Староста постоял на крыльце, послушал. Головой укоризненно покачал — сильно бабоньки разошлись, не скоро угомонятся. Хуже всего, благоверная тоже втянулась: грудь колесом, один кулак в бок уткнут, второй рукой цепко за шиворот Манюню держит. А значит, обещанных пирогов и ждать не стоит.
Досадливо кивнул идущему мимо кузнецу, сплюнул и полез за вчерашней ковригой.
Но колдун и правда что-то темнит.
***
...— Братишка? — неловко поинтересовался Ратмир, смотря на шестилетнего зашуганного мальчугана, зябко кутающегося в плащ не по росту.
— Вроде того. Сын знакомых. Попросили вечёрок приглядеть, а тут срочный вызов, отказать, сам понимаешь, никак, — небрежно отозвался Виктор, легонько подталкивая ребёнка к бричке. — Прокатишь нас за город?
Виктор... Лучший друг, брат названный, которого всегда не доставало Ратмиру, выросшему в «женском» царстве четырёх сестёр, он был старше на три года и в отличие от новоиспечённого «колдуна», только неделю назад получившего диплом, давно обзавёлся собственной практикой.
Магом Виктор был сильным, даже гениальным — звание лучшего выпускника года и королевскую стипендию за красивые глаза и длинный язык не дают. Сам Верховный чародей обратил на него внимание, предлагал освобождающееся место подмастерья — предрекали, войдёт лет эдак через десять безродный самородок из глубинки в Совет Магистров. А пока парень практиковал в столице, оказывая породистым дамам и их влиятельным мужьям деликатные услуги разного рода. Обаятельный блондин с чуть нагловатым лицом, он легко сходился с людьми, обрастая нужными связями.
Над Ратмиром Виктор взял покровительство с первого семестра академии, разом оградив от нападок сокурсников — не простили те знатному недорослю пустого кичения родословной. Многим молодой маг был старшему товарищу обязан: и колдовские премудрости ему Виктор объяснял, интерес к наукам привил, с чем все надомные учителя не сладили; и с семьёй, считающей, что из наследничка ничего уже путного не выйдет, помог примириться; и спесивую дурь из головы выбил, настоящей жизни научил, которая из-за обтянутых бархатом стен, блюдец с золотой каёмочкой и не виделась.
Потому и Ратмир охотно мелкие услуги другу оказывал, вроде денег ссудить, перед знакомыми отца слово замолвить, обедом угостить или, как сейчас, на семейной бричке на ночь глядя по делам отвезти...
Очнулся колдун, вздрогнул, посмотрел на лучину — двух минут не дремал. Кошка как сидела в углу, так и сидит — белое пятно в затопившей комнату ночной мгле светлеет. Стянул с руки браслет-оберег, сжал в кулаке, острые грани в ладонь впились.
— Отпусти, колдун, — девчонка оскалилась. — Думаешь, выслужишься? Вернуть потерянное сможешь? Прошлое оживить не получится!..
Усмехнулся Ратмир, пошёл во двор за колодезной водой. Напрасно старается: он не тот чванливый щенок, которым был когда-то, давно уж, благодаря Виктору, не тот. Понимает, что к прошлому нет возврата — разбилось оно на осколки, словно дорогое блюдце с золотой каёмкой.
***
До города Гришка так и не добрался. Наткнулся на заслон, перекрывший тракт: две телеги поперёк моста раскорячились, рядом королевская гвардия, чуть поодаль в поле за рекой шатры, ветер знамёна треплет.
Поначалу оробел гонец: уж больно грозно стражники выглядели — в полном доспехе, в скрывающих лица шеломах, с алебардами наперевес. Но недаром его сметливым считали да пробивным. Разговорился с дозорными, те вполне свойскими парнями оказались и языками почесать были не прочь — приказа молчать не давали, а на часах стоять скучно: безлюдная пустошь, раз в полдня редкий путник появится.
Слово за слово, выяснилось: дальше по дороге повозку чумную нашли, всех болезнь прибрала — и возницу, и семью его, и даже старую кобылу. Гришка сердцем похолодел: это ж надо! чуть-чуть до родной деревни зараза не доползла! Служивый успокоил: вместе с солдатами целая толпа магов из Столицы прибыла, серьёзно настроены колдуны с мором покончить. Стражник тут оглянулся и заговорщицки прошептал: «Сам Верховный чародей здесь».
Гришка обрадовался: вот удача подвернулась порученное выполнить. Верховный маг небось даже лучше городского! Уболтал, уговорил стражу его пропустить. Проводили гонца до палаток.
— Милсдарь колдун, уделите внимание. Тут посыльный из соседней деревни. Говорит, у тамошнего ведуна есть важное сообщение для Совета.
Мужчина, что из шатра спустя пять минут показался, если и старше деревенского колдуна был, то не намного — не Верховный чародей, скорее, ученик или помощник. А голову, всё одно, высоко держит. Улыбнулся Гришке снисходительно и ободряюще, руку протянул.
— Ну, давай сюда своё послание, посмотрю, стоит ли тревожить Его Магичество.
Небрежно перевернул конверт, увидел печать. Гришка не робкого десятка, а перетрусил чуть ли не до мокрых штанов, как мгновенно изменилось лицо милорда: губы сжались в жёсткую линию, взгляд острым клинком пронзил посыльного.
— Оборзел, детоубийца! Не угомонился до сих пор, время выждал!
Гришка отчаянно головой замотал, не сразу поняв: не ему гнев предназначен. Скомкал чародей письмо.
— Небось опять о прощении просит, на глупость и неведение ссылается? — Вспыхнула бумага, через секунду и пепла не осталось. — Возвращайся и передай! Не пятнать чернокнижнику светлое имя Ордена! Пусть благодарен будет, что его вместе с дружком закадычным не сожгли, и не скулит о иной милости.
Маг кивнул страже, развернулся и скрылся в шатре. На плечо посыльного легла тяжёлая рука в кожаной перчатке.
— Иди-ка ты, парень, домой подобру-поздорову. Видишь, милсдарь чародей не в духе.
Но Гришка не дурак и сам спорить не собирался. Не терпелось ему в деревню вернуться да с отцом новостями поделиться. Громкое дело было, вести даже до их глухомани докатились. Сын Хавроньи в Столице в то время обживаться начал, он-то и рассказывал (а Гришка, десятилетний пацан, с открытым ртом слушал, путая в мыслях реальных душегубцев с злыднями из побасенок, мамкой сочинённых).
Схватили, в общем, чернокнижников, против всех законов людских и небесных пошедших. Посреди обряда схватили, над ещё теплым телом шестилетнего мальчишки — чуть-чуть королевские гвардейцы не успели ребёнка спасти. Всю шайку повязали, судили наскоро да на городской площади казнили — всех, окромя одного, что в похищении участвовал, а к обряду не причастен был. Вроде как не по злому умыслу нечестивцам помог, а по неведению.
Шептали, правда, что папаша у того вражины знатный, за сынка беспутного вступился: где связи задействовал, кому кошель с золотом сунул — вот и отпустили убивца на волю.
Но неужто их колдун и есть тот самый?!
***
— ...смотрю ты ещё не потерял безделушку, что я тебе подарил? — кивнул Виктор на оберег-змеевик на правом запястье Ратмира. — Носишь, не снимая, — точь-в-точь девка влюблённая.
Младший маг, смутившись, попытался спрятать «улику» и чуть поводья не выпустил — в последнюю секунду подхватил. Хлестнул, подгоняя, задумавшуюся каурую.
Стучали копыта по мостовой. Скрипели рессоры. Дрожали фонари, отражаясь в чёрных лужах. Бричка катилась по ночному городу.
— Не сердись, шучу! — Виктор, небрежно облокотившись о борт, задумчиво смотрел на проплывающие мимо дома. Влажный ветер трепал пепельные пряди. — Я тут одно любопытнейшее изыскание начал касательно духов. Ты, например, знаешь, как рождаются светлые алеры? Почему появление их — событие редкое, не побоюсь этого слова, уникальное. Между тем, всё до обидного просто. Для воплощения духа-охранителя нужно невероятно сильное осознанное желание защитить кого-то, доходящая до безрассудства жертвенность во имя чужого благополучия. Готовность бескорыстно отдать собственную жизнь и посмертие ради спасения другого человека и тем принять ответственность за его дальнейшую судьбу. На такое способны редкие матери да, пожалуй, собаки.
Он легонько потрепал сидящего рядом мальчишку по плечу. Тот сжался, нахохлился. Навстречу промаршировал отряд королевской гвардии, капитан скользнул взглядом по гербу на борту брички и равнодушно отвернулся: пламенный сокол Рарог был прекрасно известен каждому стражу столицы.
— Виесу, ту же морунью, разносчицу чумы, создать гораздо проще, — показалось, недобрые угольки загорелись в глазах старшего мага. Или фонари бликнули. — Достаточно нескольких подготовительных ритуалов и мучительной смерти, долгой агонии, чтобы на свет вылезла исковерканная сущность, одержимая жаждой мщения создателю... и всему роду человеческому.
Светловолосый колдун нахмурился, сделал пару пассов правой рукой, то ли разминая запястье, то ли демонстрируя магическую формулу.
— Вот удержать озлобленную душу в узде, заставить подчиняться — сложнее. С самим заклинанием справится даже первогодка, но цена, которую придётся заплатить за подобную связь, знаешь ли, большинство посчитает неоправданной...
Тварью оказался Виктор, но тварью талантливой: многому научил, о чём даже не все наставники академии ведали. От него узнал и как хвори людские исцелять-насылать, и как с тёмными духами управляться. И как силу из чужой крови черпать.
Ратмир до сих пор удивлялся, что раньше не понял, не угадал истинную суть «друга». До конца жизни теперь за «слепоту» будет расплачиваться, и поделом.
Мор в углу, поймав угрюмый взгляд, затянула неизменную песню.
— Отпусти, колдун. Какое дело тебе до других людей, что готов ты жертвовать годом своей жизни за день моего заточения?
Не сдержался, прошипел сквозь стиснутые зубы, хотя и знал, что, отвечая, только ей сил придаёт.
— Не дождёшься.
Или он не дождётся? Два дня назад письмо отправил, ещё столько же продержаться. Задумался, на стену посмотрел, будто насквозь видел, как в клети несушки на насестах топчутся. Немного с птицы силы, но даже маленький камешек чашу весов в нужную сторону способен опрокинуть.
С отвращением сплюнул. Взял нож, вышел во двор. Не хотелось кровавые уроки Виктора вспоминать, а, видно, придётся.
***
Кузька-дурак по лесную ягоду ходил. В овраг провалился, рубаху разлохматил, репьёв нахватал, зато полный туесок набрал да заплутал чутка в зарослях, вышел прямо к подворью колдуна. Решил быстренько вдоль плетня прошмыгнуть, пока его не заметили, и запнулся — по траве перед домом девчонка гуляла, о которой на днях вредная бабка Хавронья трындела. Красивая, как в сказке про полозов и храбрых рыцарей.
— Дяденька! — позвала.
Кузька разулыбался, внимание не обращая, что слюна с подбородка на землю капает. Пузо почесал. Девчонка к самому плетню подошла, пальцами-прутиками в ограду вцепилась, испуганно на затаившуюся избу оглянулась, голос понизила.
— Дяденька, помогите мне, пожалуйста.
Кузька тут совсем уверился: похищенная принцесса она, которую чароплёт в заточении держит. Осерчал, палку узловатую поднял, решительно к калитке направился. Как колдуна коварного пришибёт, принцессу в замок воротит, король на радостях его в рыцари посвятит, коня боевого подарит и меч настоящий — все деревенские обзавидуются, пожалеют, что дурачком кликали. Будет Кузька по землям разъезжать да подвиги творить. А принцесса вырастет, женится на ней Кузька, тогда король может и золотую корону с каменьями поносить разрешит... корона-то, наверно, ой какая тяжёлая...
Далеко бы мечты Кузьку увели, но тут колдун на крыльцо выскочил — взбудораженный, растрёпанный, глаза краснющие, свирепый, аки сотня степняков. К девчонке бросился, за воротник схватил, от плетня отшвыривая. На Кузьку замахнулся, дурачок дубину выронил, голову в плечи втянул, глаза зажмурил, залепетал, оправдываясь: а то ведь как молоньей шарахнет!
Не ударил! Девчонку за руку цапнул и в избу уволок. Кузька, Обережницы заступничество восхваляя — Обережница, она всегда за правых заступается — портки подтянул, щеколду с калитки тихонечко снял да к окошку подкрался. У, пусть только колдун попробует принцессу обидеть, тогда Кузька точно ему спуску не даст!
***
Ругал Ратмир себя последними словами. За халатность ругал. Не удержался, уснул и чуть беду не проворонил — ещё немного, и коснулась бы виеса руки Кузьмы, проклятье передавая. Злился колдун — и на Мор, и на Кузьку, но больше всего на собственную оплошность.
— Дяденька, больно! Мне страшно, дяденька! — билась в припадке девчонка, схваченная за запястье. И померещилось на миг Ратмиру, что это и не Мор вовсе, а тот малец шестилетний, который с Виктором ушёл. — Дяденька, не убивай меня!
Не стерпел, швырнул об стену со всей дури — на пол белая кошка приземлилась. Сел на лавку, голову руками обхватил, чувствуя, как с ума сходит.
Не было этого. Не было! Не молил тот мальчишка о пощаде, слова не сказал на прощание. А взгляд... что взгляд? Кто умеет читать мысли, что за зеркалами глаз сокрыты?
Кого Ратмир обманывает? Чуял ведь неладное, напряжение, что в воздухе разлилось. Ловил хищную испытующую улыбку Виктора, будто предлагавшего присоединиться к ритуалу, понимал намёки, которыми старший колдун весь вечер щедро сыпал.
Догадывался, обо всём догадывался... Но испугался. Правды испугался. Истины жестокой, что с лучшим другом биться насмерть заставила бы, гибели верной в безызвестности: безлюдные поля ночь чёрными крыльями накрыла, за кованой оградой заброшенная усадьба слепыми окнами добычу выслеживала — приключится беда, и следов не найдут. Струсил Ратмир. Не стал спрашивать. Убедил себя, что всё причудилось. Только лошадь до самых городских ворот галопом гнал, и после, уже дома, в безопасности, никак успокоиться не мог.
А наутро королевская стража в спальню вломилась...
***
Новость, которую Гришка привёз, всколыхнула деревню, словно брошенный в воду камень. Бабка Хавронья развернулась, благо голос позволял, вовсю, столичные сплетни шестилетней давности пересказывала в красочных деталях — что услышала, что сама придумала и тут же поверила, так оно и было.
Женщины ахали-охали, Обережницу в заступницы призывали. Как рассказчица выдохлась, галдёж подняли, всё-всё припомнили.
— То-то я диву далась, когда он про мальчиков заговорил, — звенела вдова скорняка. — Не поняла тогда. Вон оно в чём дело оказывается.
— А уж с каким бешенством он на Манюню из-за кошки своей драной смотрел, будто загрызть собирался! — напирала жена старосты. — На всю жизнь, не дай Обережница, малая заикой останется.
— Я сразу предупреждала, только он в деревне появился: нельзя к нему детей близко подпускать! Нельзя! Как сердцем чуяла...
Мужчины подтянулись. Староста утихомирить всех пытался, к благоразумию взывал. Жена на него грудь тараном выпятила, рассерженной змеюкой зашипела.
— А ты, старый хрыч, лучше помолчи! Продал нас колдуну, думаешь, не знаю? Кровавые деньги взял и в ус не дует! Язык-то прикуси, а то в глотку тот золотой заколочу!..
Налим попятился: кто в здравом уме со взбесившейся бабой рискнёт связываться? Охолонится, тогда и побеседуют. Огляделся с опаской: хорошо жена тихо бурчала — в общем гвалте и не слышал никто.
— А с девчуркой что? Девочкой, которую Хавронья видела? — воскликнул кто-то. — Вдруг Кузька-то прав был, своровал её колдун? Не даром же говорят: устами блаженных небеса иной раз истину глаголят...
Только о словах дурачка вспомнили, тут он сам поспел. Рубаха рваная, лицо красное, пот глаза заливает — знамо, скоро улепётывал откуда-то. В руке туесок, полный волчьей ягоды. В глазах — ужас. Мычит, слова вымолвить не может. Отдышался, успокоился чутка, тогда поведал, как колдун девку о стену приложил — а она кошкой обернулась!
Дураку подобную нелепицу сочинить ума не хватит, а значит, взаправду видел. Тут уж и мужики взбеленились, дрыны да факелы похватали. Староста в доме заперся, Обережницу прося, пусть колдуна надоумит мчаться отсюда без оглядки.
Разбушевавшийся народ остановить уже никто б не смог.
***
Когда тихие вечерние сумерки за окном разорвали искры факелов и утробное рычание толпы, понял Ратмир, что подмога наконец явилась, да только не к нему.
— Награду твою принесли, колдун, масло да огонь, — злорадно прошипела Мор, раскачиваясь на лавке.
По крыше ударил камень, застучал по тёсу, скатился на землю. За первым второй, третий. Приглушенный стенами и ставнями донёсся зычный голос кузнеца, что горн затрубил.
— Выходи, колдун! Отдай девку по-хорошему, не бери лишний грех на душу.
Ратмир измождёно привалился к стене, зажмурился на мгновение, вслушался в нарастающий гул.
— Отпусти, колдун, — назойливо жужжала Мор. — Разорви гибельную связь. Видишь же, не нужно им твое спасение.
Вновь в окно выглянул, вздрогнул от пахнувшей в лицо ненависти: стоят, выжидают. Давно бы «красного петуха» пустили, да «девке» проклятой вред причинить боятся. Перевёл взгляд — вплотную подошла, щенком-цуциком в глаза смотрит, шепчет, искушая.
— Силу свою вернув, мороком укроешься да лесными тропами схоронишься. По твоему следу не пойду — не бойся. Мне и здесь разгуляться места хватит.
Права она, да только... Недобро усмехнулся, решился. Вцепился в хрупкое горло, встряхнул словно тряпичную куклу. Пылью девчонка осыпалась, а пыль в кожу впилась, внутрь просочилась — разом омертвевшую длань будто серой перчаткой обволокло. Пока жив, никому Мор причинить вред не сможет, но и у Ратмира пути назад больше не было — слишком близко виесу подпустил, открылся: оставшийся счёт даже не на дни, на часы пошёл.
— Ой, дурак ты, колдун, — насмешливо прозвенело в голове. — Тебе дела нет до всех этих людей. Ты же просто давнюю ошибку загладить хочешь.
Понимал, что дурак, что помощи ждать больше не стоит, что лишь оттягивает неизбежное: съест Мор его изнутри, а затем всё одно на волю вырвется. Понимал, но снова бежать не собирался. Потому молодцов, что дверь вышибли, встречал с горькой улыбкой, сопротивляться не думая.
***
Колдун, которого приволокли к дому старосты, на куль с мукой походил: изрядно его сыновья кузнеца поколотили, чтоб чародействовать даже не пробовал, удивительно, как дух не вышибли — кулаки у добрых молодцов знатные, тяжёлые. На ногах стоял лишь потому, что за плечи удерживали; взгляд, как у пьяного, блуждал по лицам, ни одно не видя.
— Ну хватит! Полноте вам непотребство чинить! — неуверенно попытался урезонить односельчан Налим. — В подполе пока посидит. Гришка за королевской стражей отправился, дознаватель прибудет, разберётся, в чем вина-умысел.
— Пусть скажет сначала, изверг, куда дитя дел? — взвилась Хавронья, наябедничала. — В проклятой избе все полы кровью залиты, звёздами да иными нечестивыми символами расписаны.
Заклокотала толпа. Вдова скорняка, что среди немногих в деревне выжидала, охнула и без чувств на землю осела. Кумушки вокруг неё захлопотали, водой брызгая и платками обмахивая.
— Что с девкой сотворил, признавайся!
Один из кузнецовых молодцов чароплёту оплеуху для сговорчивости отвесил. Колдун дёрнулся — рукав, что и так на живой нитке висел, в лапище второго богатыря остался. Враз обнажились язвы, гнойной лозой обвившие предплечье. Поклясться могли, полчаса назад не было их.
Народ отшатнулся — и от чумного, и от тех, кто рядом стоял. Бабы заголосили, как по покойнику. Собственно, все они покойники и есть: коли «чёрная смерть» объявилась, не уйдёт, щедро урожай душ не собрав. Староста припомнил, ещё три дня назад колдун ему болезным показался. Небось знал, сволочь, что костлявая метку оставила, а всё равно в деревню вернулся. Да и письмо, видать, неспроста посылал. Кто скажет, что там было? А как приказ всю деревню запалить?
Сглотнул Налим горький комок, велел.
— Сжечь заразу!
***
Безразличие овладело Ратмиром.
Словно наблюдал он за происходящем со стороны, не понимал, что это его запястья выкручивают за спину и намертво стягивают путами, это его грудь и горло охватывают толстой бечёвой, привязывая к врытому наспех столбу. Это к его ногам опасливо, прикрываясь рукавами и стараясь держаться поодаль, бросают вязанки хвороста.
Сгущались сумерки, чернильной мглой заливали лица, превращая их в расплывающиеся пятна — не отличить одного от другого. Сгущалась тишина, звенела натянутой тетивой.
Словно от дурного сна опомниться никак не мог — собственное тело, безвольный студень, чужим казалось.
— Вот она людская благодарность, колдун, — злорадно шептала над ухом Мор. — Вот она истинная суть. Ты всё ещё считаешь, что они заслуживают твоей жертвы?
Упали искры — алые звёзды в ночи. Бездымно занялась солома, пламя оголодавшим зверем рванулось к ногам.
— Гори...
Чей-то неуверенный голос разорвал безмолвие. Будто только и ждала отмашки, подхватила, зарычала толпа.
— Гори! Гори, тварь!
...Гори, тварь! — так кричали на площади, где казнили Виктора. Так кричали вслед оправданному дрожащему от страха юнцу, что в закрытой карете везли прочь из города слуги отца — последняя милость запятнавшему честь отпрыску, от которого отказалась и семья, и маги.
И до того это было обидно и несправедливо, что мужчина очнулся, рванулся, забился словно рыба в сетях, то ли не понимая бесполезность, то ли не желая сдаваться смерти без борьбы.
Колючая верёвка впилась в шею. В лицо дохнуло режущим, вышибающим слезу жаром, опалило брови. От едкой гари перехватило горло, сломав крик, грудь сдавило в тисках кашля.
— Прокляни их, колдун! — смеялась Мор. Знала, окаянная, всё о нем знала теперь. Как и он о ней. — Прокляни! Ты же не виноват ни в чем! Снова тебя даже понять не попытались. Снова за слухи да домыслы осудили. Снова всё против тебя за так ополчились...
С его посмертным проклятием Мор небывалую силу обретёт, даже Совет магистров сладить с ней не сможет.
Пламя жадно вцепилось в добычу. Глаза застила багровая пелена дыма напополам с болью. Задыхаясь, теряя сознание, Ратмир то ли просипел сожженными губами, то ли успел подумать.
— Прости... За то, что с тобой сделали... прости убийц своих, Мор.
***
Верховный маг добрался до деревни к утру, когда угли уже остыли.
В глазах жителей, хмуро, исподлобья изучающих конный отряд, затаилась враждебность, вызванная виной пополам со страхом: а как спалят селенье дотла на всякий случай, чумы опасаясь и за самосуд над колдуном мстя.
Чародей посмотрел на кострище, удручённо покачал головой: дикость! Держащийся рядом подмастерье позеленел, наклонился вперёд, с дурнотой борясь. Осознавая наконец, что натворил. Посредственность, цену словам не знающая, — трудно нынче с толковыми помощниками! Тот же Виктор, чтоб ему садов Обережницы никогда не видать, гораздо смышлёнее был. Жаль, с худыми людьми связался.
— Милсдарь волшебник... Ваше Магичество, девочка...
Долгий тяжелый взгляд, и староста запнулся, бледнея. По закону бы повесить его да главных зачинщиков — для острастки: если каждый крестьянин себя судьей возомнит и произвол начнёт творить, порядка в королевстве не останется.
По коньку за спинами селян прошлась кошка, повернула светлую морду с чёрным знаком змеевика на лбу, лукаво сверкнула сапфировыми глазами, словно предупреждая: «Не тронь! Самому плохо будет!».
Верховный чародей усмехнулся.
— Даже так? Защищаешь их?
Задумчиво потеребил длинный ус, коротко, жёстко приказал.
— Колдуна похоронить, как положено, все обряды соблюдая. В качестве повинности на общие деньги тотемный столб поставить белой кошке-охранительнице. О произошедшем не болтать, — магистр кивнул капитану стражи. — Возвращаемся в столицу. Здесь нам больше делать нечего.
— А как же... — заикнулся подмастерье. — Нужно жителей проверить, вдруг зараза...
Кошка спрыгнула вниз, скрылась в зарослях крапивы. Маг проводил её задумчивым взглядом, прикрыл глаза, наслаждаясь погожим летним днём, теплом солнечных лучей на коже. Долгожданным спокойствием.
— Сдаётся мне, всё обошлось. Мор нас больше не потревожит.
#колдун #магия #расплата #подвиг #самопожертвование #рассказ #фэнтези