Это было в ту давнюю пору, когда в определённые вечера, наш двор (а может и весь город?) ждал машину под названием "мусорка." "Безконтейнерное" время, а почему - я не знаю.
На детвору эту ответственную заботу не вешали. Домоуправ лично расклеил внутриподъездные объявления: "Мусорные вёдра доверять детям до 14 лет запрещается!" Не с потолка взято, а из-за случаев, когда заигравшиеся ребятишки, мусоровоз пропускали.
А чтоб взрослые не заругали, в лучшем варианте, опрокидывали вёдра в дворовые мусорки. В худшем - под кусты, на завтрашнюю "радость" дворнику. Так, что дожидаться машину стало исключительно делом женским.
Это никого не тяготило, воспринимаясь, мамами, бабушками и просто "тётями," как лишний повод для общения. Возле ног, вставших кружком хозяек, стояли ведра с тем, от чего не только не жалко, а просто необходимо избавиться.
Вокруг бегали мы - девчонки, мальчишки, краем уха улавливая взрослую трепотню. Среди прочих, приходила тётя Люба с прилепившейся к её боку дочкой Женей. Они в нашем доме появились около года назад и, например мне, казались, ужасно скучными.
У обеих плоские лица, реденькие волосики на прямой пробор. У Жени - хвостик, у тёти Любы "гулька," да ещё коричневая гребёнка зачем-то. Моргали бледно голубыми глазками две мышки - норушки. Жене шёл девятый год.
Странная девочка подружиться с дворовой ребятнёй не стремилась: выйдет, постоит у подъезда и обратно зайдёт. Однажды, по поручению мамы, я была у них дома (что-то следовало передать) и ещё больше уверилась в "серости" мамы и дочки.
Большая железная кровать с высокой периной и горкой подушек, два сундука, стол, накрытый клеёнкой, да пара грубо сколоченных табуреток. Мы с мамой тоже полированными "мебелями" похвастаться не могли, но всё же, какой-то уют и нафталином не пахло. И книг у них не было. Говорю ж: серый народ!
Тем не менее, Люба стала бойчее вести разговор. Потом у неё муж появился и живот округлился. Подруги "по мусорным делам" Любу похваливали:"Молодец, что разбудила своих чертенят!" Довольная Люба сияла, всем видом говоря:"Да, я такая!"
Аист принёс Женьке брата. Отчим, называемый девочкой "папа," подолгу гулял с малышом. А Люба, "на свободе," отдыхала или занималась делами. И опять, вечерком, женская команда одобрительно ворковала:"Всё-таки, как хорошо ты, Люба, сумела устроиться! "
А я всеобщее восхищение не понимала: самая обычная тётя Люба стала женой такого же дяди Пети. Родила мальчика, очень схожего с тихоней Женькой. И что? Повод подбрасывать чепчики?
Неожиданно "мышиное" семейство подалось в деревню и, лично мной, позабылось.
Спустя много лет, вспоминая моменты из той нашей жизни, мама заикнулась о Любе, как о заслуживающей внимания. Я брякнула, что ничего в ней, Жене, да и Петре не нахожу. Мама хитренько усмехнулась:
"Не скажи. Любаша пример классического тихого омута. Только не черти в нём водились, а скромные чертенята. Им захотелось получше пожить, потому и растормошили хозяйку."
И рассказала историю Любы, на всю жизнь меня научившую пониманию: всякий человек интересен. Вот, сами судите.
Отца своего Люба не помнила: он ушёл, едва она ходить начала. Мать, разведёнка, грезила новым браком. Активно знакомилась с мужиками, ездила без дочки отдыхать на море. Моталась к гадалке, чтоб порчу на безбрачие снять.
И нудела, подрастающей Любе: "Женщина без мужа, как пересохший колодец. Куда бы женщина не пришла, все, первым делом на её правую руку смотрят: есть обручальное кольцо или нет. Если нет - второй сорт, а с дитём - третий." Бедная Антонина, мать Любы, жила "пересохшей" двенадцать лет.
Наконец, свершилось: к ним переехал её новый супруг. В принципе, неплохой: не пьяница, работник завода. А что разведённый и алименты платит - холостых, после тридцати днём с огнём не найти! Отчима звали Леонид, и Любе он сразу сказал:"Не обижу. Главное - не лезь ко мне!"
Так что, в основном, девочка росла в своей комнатке. Училась на троечки, подруг не приводила и единственная тема на которую мать в разговорах с ней не скупилась, это - "поскорей бы тебя замуж спихнуть." Внешностью бог Любу обидел и вслед ей, уже восемнадцатилетней девушке, никто не смотрел.
"Ты бы, хоть на залёт кого-то поймала, что ли,"- вздыхала Антонина, пестующая младшую, любимую дочку, рождённую от Леонида. Люба, закончив после школы курсы машинописи, работала в школе секретарём. И кого ей прикажете ловить "на залёт? Военрука, физрука или трудовика?
Время не стояло на месте и только в однообразной судьбе Любы ничего не менялось. Как-то встретила одноклассника бывшего, Тольку. Слегка поддатый, шальной, он хвастливо продемонстрировал ей наколки, намекая, что уже много чего повидал. Разглагольствовал:
"Не армия школа жизни, а тюряга, Любаня. Я за базар отвечаю. По правильному, туда каждого парнишу сразу после выпускного отправлять надо." "А за что ты сидел?"- робко поинтересовалась девушка, ёжась под тяжестью пьяной руки.
Толя ответил уклончиво: "Да за разное. Шили четыре года, но я примерным притворился, и по УДО вышел недавно." Очень предсказуемо, к себе утянул.
А утром вдруг замуж позвал: "Я себе, Любаня, слово дал: как порядочная девка встретится: в жёны возьму. Надо ведь себе передачки обеспечить в будущем." И ни слова о любви. Но Люба помня слова матери о "пересохшем колодце," согласно головой кивнула.
Ей казалось, что бывший одноклассник больше понтуется, а сам неплохой. Конечно, никакой фаты. Расписались, посидели за накрытым столом в квартире свекрови (отчим дома с дочкой остался) и здесь же зажили.
Люба, уже "в залёте," родила девочку. Толян наследника ждал, но заготовленное имя "Евгений," пришлось дочери передать. Описывать брак Любы с Толькой, всё равно, что водку из одного стакана в другой переливать - сладким соком не станет.
Толя пил, дебоширил. Свекровь сына боялась и дома, казалась немой. Любе тоже никто лишнего слова сказать не давал. Только два года в тишине пожила, когда муженёк за мелкую кражу сидел. Но передачки, деньги возила.
Давно не секретарь, трудилась на хлебозаводе. Новая профессия - "бараночница," вызывала улыбчивые ассоциации, но была нелёгкой весьма. Добавьте сюда подработку уборщицей (Люба мыла подъезды) и поймёте, что за счастливый билет она вытянула.
Женька росла испуганным, заикающимся ребёнком и начинала плакать, едва отец входил в дом. Толян называл дочь полудурочной, а жену дурой. Отчего не уходила? А куда? Мать Любу даже в гости не приглашала. Родни нет, как и подруг. Люба и раньше не шибко задорная, стала совершенно забитой.
Из этой трясины её выдернул страшный случай. Толян проиграл в карты приличную сумму. Отдавать неохота и нечем. Предложил не особо крутым корешкам развлечение в обмен на списание долга: Люба выйдет на балкон обнажённой и простоит пять минут.
Балконы, кто помнит, не имели никаких рам - полный обзор. Стояла зима. Но даже не в холоде дело: позор! Отказалась, уйти дёрнулась вместе с ребёнком.
Изверг не отпустил, пообещав Женьку выставить на балкон в одном летнем платьишке: "Будет стоять пока ты не заменишь! Подумаешь, пять минут обнажёнки! Зато мужа спасёшь."
Она подчинилась. Второй этаж. Внизу осклабившиеся кореша Толяна. Потом он с ними прощённый долг пошёл обмывать, а Люба, собрав свои и дочкины вещи, покинула опостылевший дом.
Без выбора, с зарёванной Женей, вернулась к матери. Их вынужденно впустили: у Любы сохранилась прописка. Толян не доставал, вскоре срок получив, да и развод объявил их чужими людьми. Но жизнь на новом месте не задалась: дочка и внучка здесь были лишними.
Все три комнаты распределены: тут спальня Антонины с мужем, там их доченьки,, а третья - нарядная гостинная. Отчим заявил, что Люба с Женей хуже тараканов: "Тех, хоть тапком прихлопнуть можно, а этих куда?"
Но внутри Любы, пока она голая на мёрзлом балконе стояла, образовался огненный шар. Сначала размером со сливу, он разрастался и, порог квартиры "добрых родных," она переступила с полыхающим факелом. В душе женщины - тихом, смиренном омуте, чертята забеспокоились.
Перебиваясь то в одном углу квартиры, то в другом, Люба обратилась к юристу из городского отдела по вопросам семьи с единственным вопросом: есть у неё, у Любы, хоть, какие-то права? Например, на долю в трёхкомнатной квартире, образовавшуюся, благодаря давнему съезду её матери и отца.
Подковавшись, объявила матери, что в судебном порядке разменяет жильё, если по договорённости не получится. Квартира была после ремонта и нужно было быть последней негодяйкой, чтобы такое требовать!
Антонина взбеленилась:"Ни на один вариант не соглашусь! Надо было при разводе свою часть требовать, а не меня, мать родную, обирать!" Люба, себя не узнавая, припугнула:"А я в свою комнату буду мужиков водить из тех, что побуйнее. Сами с Женей пропадём, но и вам небо с овчинку покажется!"
Антонина сдалась и потребовала неделю на "подумать." Закрывались на кухне с мужем, шушукались злыми голосами. Важен итог. Отчим "вспомнил" про свою добрачную однокомнатную квартиру. Он в ней с прабабкой жил после развода с первой женой.
Старушка отдала богу душу, а он на Антонине женился. Квартиру стали негласно сдавать вместе с "мебелью" (выше я описывала, как она выглядит). Люба, как дочь законной жены мужчины, там прописалась с Женей, а отчим выписался.
Вот так "мышки-норушки" стали жиличками нашего дома. Женя, наконец, попала к неврологу детскому и было установлено некоторое отставание в развитии, вполне возможно, из-за условий, в которых она росла.
Девочку записали в школу с коррекционными классами. Там с ребятами занимались психолог, логопед и программа оказалась щадящей. Алименты не предвиделись, но Люба терпимо зарабатывала, в качестве бараночницы, а от поломойства отказалась, чтоб дочери больше внимания уделять.
Жизнь мамы и дочки приобрела течение - спокойное, как никогда. Чертята Любиного омута снова уснули. Компаньонки по "мусорному" вопросу, женщину, а особенно её девочку, жалели: столько досталось!
Хвалили за решительность, но не считали той, кто сможет, как-то расцветить свою жизнь. Уверены были, что снулая, невзрачная Люба достигла пика отмеренного ей благоденствия.
Казалось, и она так считает: дом-работа-дочка. Не признавала макияж, почему-то избегала парикмахерскую и в одежде её отсутствовал, хоть какой-то намёк на моду. Такая женщина - тётушка, в свои тридцать с "запятой."
И вдруг, "бум!" В существовании Любы, случились невероятные события, потом долго обсуждаемые, в ожидании мусоровоза.
В одно из воскресений, ближе к обеду, кто-то робко обеспокоил звонок на двери Любиной квартиры. Она, как раз, вынула из духовки картошку в яичной заливке, собираясь позвать Женю за стол.
Спросила строго:"Кто там?" Мужской тенорок ответил:"Я знакомиться - по договорённости, ваша же знакомая адрес дала." Люба удивилась: "Неужели, кто-то, знающий моё одиночество, решил сюрпризно помочь с устройством судьбы?"
Открыла и увидела приземистого, молодого мужчину с круглым, румяным лицом: такой, наверняка, не пьёт, а может даже не курит! В груди стало горячо и волнительно. Пригласила: "Проходите, пожалуйста! Я Люба." Мужчина озадачился:"А я к Наташе. Это восемнадцатый дом?"
С дома № 18, начинался "малосемейный рай." Шли одна за другой четыре пятиэтажки. Те, кто попадал в наш "курмыш" впервые, иногда путались, не предполагая, что самый первый дом - "полноценный," с квартирами, принимая его за восемнадцатый, с малосемейными секциями.
Люба уже поняла, что ошибочка вышла, но румяного незнакомца упускать не захотела. Её помог аппетитный запах запеканки, сдобренной чесноком: мужчинка, сглотнув слюну, похвалил:
"Как вкусно пахнет! Я уж и забыл вкус домашней еды!" "А давайте - вспомните и потом уж к Наташе пойдёте. Чай, не убежит! Или вам прямо час назначен?"
Сидели на чистенькой Любиной кухне втроём: Женя, на диво, не дичилась. "Не их гость," представившийся Петром, показал девочке фокус с "исчезающим" большим пальцем, вызвав улыбку несмелую.
Ел он с большим аппетитом и для чая попросил блюдце. В мужчине присутствовала приятная глазу Любы простота, выдававшая деревенского человека. Женя ушла в свой уголок между сундуками, а взрослые разговорились.
Пётр в город приехал три года назад, вынужденно. Его старший брат, много лет живший в Сургуте, вернулся в родительский дом с женой и детьми. Деньги позволяли: обложил дом кирпичом, провёл удобства. Словом, вложился.
Младший брат стал казаться лишним: а вдруг ещё и жену приведёт? Рассорились не на шутку. Пётр подался в город. Тракторист, нашёл работу по специальности и получил место в общаге. Делился горестно с Любой, с большим вниманием слушавшей:
"Живём вчетвером. Соседи шумливые, выпить не дураки. Жениться давно бы надо. Но я, Любаша, драму сердечную пережил: невеста из армии не дождалась. Сейчас уж угомонилось сердце, конечно, но на знакомство иду тяжело, тем более с городскими. Вот одна, со стройки, где я работаю, дала мне адрес одинокой знакомой. Мы друг для друга кошаки в мешке. Но мне лишь бы добрая оказалась."
Язык Любы просился сказать:"Так и я безмужняя! Она "в мешке," а я, как на ладошке и ... добрая." Но только проронила:"Если у вас там не сложится - приходите ещё, на запеканочку!" Уходя, Пётр умилился обстановке большой комнаты:
"Очень мне напоминает родительский дом, до возвращения брата. Сундуки с мамкиным добром, гора подушек вот на такой же кровати! Хорошо у вас, Люба. И дочка хорошая, но отчего заикается и, будто дрожит?" Женщина, в трёх словах обрисовала свою прошлую жизнь.
У Петра даже глаза повлажнели: такой чувствительный! Вынул из тканевой сумки, что на обувной полке оставил, кулёк конфет и протянул Любе: "Это Женечке! Не спорьте. У меня ещё бутылка портвейна - хватит для знакомства с Наташей."
Ушёл, без обнадёживающего обещания. А Люба огорчительно думала: "Наверняка эта Наташа уж получше меня. Малосемейка, но претендентка бездетная." Миновала неделя, другая. Всё про Петю было понятно, но Люба его забыть не могла.
Такое - чтоб о мужике грезить, случилось впервые. В ней затолкались чертята:"Не сиди квашнёй, действуй! Твой это мужичок, мы чуем!" Адрес общежития, в котором проживал Пётр, был Любе известен. Нажарила пирожков и пошла, как героиня известной сказки.
Строгий вахтёр встретил её фразой, переводимой, как: "Много вас тут Красных Шапочек ходит!" Но время стояло дневное и воспрепятствовать он Любе не мог. Пётр в комнате оказался один. Гостье или угощению, но обрадовался.
Простецки честно признался, что Наташа из дома №18, ему понравилась, а он ей - нет. Слегка обнадёжил: "А вас с Женей я вспоминал." Люба руками всплеснула: "Вспоминать толку нет. Вы к нам приходите." "На запеканку?" Улыбчивое настроение вошло в обоих.
Пётр пошёл провожать Любу и они погуляли, как на свидании. Разговор складывался без затруднения и, получив повторное приглашение заходить, он стал у Любы бывать. Непременно с гостинцем для Жени.
... Как законный супруг Любы, Петя первым делом шифоньер купил и кровать для девочки. Говорил, подмигивая жене:"Негоже перед ребёнком взрослую жизнь выставлять напоказ!"
У Любани появилась белая пуховая шаль, у Женьки фасонистое клетчатое пальто на зиму. Когда втроём шли куда-то, девочка держалась за руку Петра, а не за мамкину.
Потом животик у Любы начал расти и, она говорила подругам "по мусорным вечерам:"Очень хочется мальчишку родить по Петиному заказу." За неё радовались и восхищались: "Омут ты наш тихий, с чертятами! А вообще, молодчина, не растерялась."
На родившегося сына Пётр надышаться не мог, но и Женьку лаской не обделял: она уже папой его называла. Супруга Любы тянуло к деревенской земле.
В газете "Сельская жизнь" печатались адреса - приглашения из совхозов-колхозов, где ждали новые рабочие руки, обещая, по заслугам, конечно, помочь с жильём и обзаведением хозяйства.
Пётр на понравившееся предложение отозвался письмом. Потом съездил, чтоб лично убедиться в перспективах, наличии детского сада и школы. Он был готовый тракторист, а Люба - к любому делу. Семейство уехало. Квартира долго стояла с плотно зашторенными окнами, а потом кто-то вселился, но на каких правах мы не знали.
Вот так, Люба (тётя Люба, когда-то) для меня откровенной мышкой-норушкой быть перестала. Тихий омут - так говорят про тех, кто живёт-живёт с тихой затаённостью, а потом вдруг выдаст всем на удивление нечто неожиданное.
Чертята из Любиного омута были непритязательными. Им просто захотелось, хоть немножечко счастья. Без больших претензий, но непременно трезвого и доброго.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина