Новгородка Эльвира Гептинг в свободное время ездит в деревни на берег Ильменя — в Поозерье, где общается с местными жителями, старожилами и записывает их говор. По образованию она филолог, работала в Новгородском музее-заповеднике, сейчас — в научно-образовательном центре «Гуманитарная урбанистика» НовГУ. «Изучаю городскую культуру, но меня тянет в деревню», — комментирует собеседница. В интервью мы поговорили о том, почему поозёры стесняются своей речи, приживается ли диалект среди молодых и что самое ценное в этих исследованиях.
— Как начинались ваши поездки в Поозерье? Почему вы решили организовать такие экспедиции?
— Своими исследованиями я начала заниматься, когда ещё работала в музее. Экскурсоводы всегда рассказывают, что у нас есть замечательный этнический уголок, такая необыкновенная территория — Поозерье, которая имела большое значение для Новгорода и Новгородской земли. И что там жили особенные люди с самобытной культурой. Но мы об этом рассказывали, как правило, по дороге в южные окрестности города. Махнём рукой направо: «Вот там Поозерье». И едем в «Витославлицы» и Юрьев монастырь. Такое ощущение, что всё время говорили о Поозерье в прошедшем времени.
Однажды моя подруга пригласила меня с детьми съездить на пляж в Сергово. Едем мимо этих деревень, я замечаю несколько старинных домиков. И возникает мысль, которую я озвучиваю: «Так интересно, а здесь проживают потомки тех поозёров или нет? Как бы было здорово с ними поговорить». И эта мысль меня не отпускает. Вот мы купаемся, а я всё думаю: «Надо же, тут рядом живут эти люди, осознают ли они себя как поозёров? Или это просто дачники?» Вот такая мысль запала.
А детям очень понравился пляж, поэтому мы через несколько дней ещё раз приехали туда. И вдруг вдалеке замечаю одного знакомого — мужа моей однокурсницы. Думаю, напишу ей. Спросила: «Не знаешь, тут старожилы проживают?» Она говорит: «Да, знаю одну старожилку в нашей деревне». «Можешь поговорить с ней? Может быть, она согласится пообщаться». И вот летом 2020 года я приехала, мы поговорили. Оказалось, что это самая пожилая женщина на территории Поозерья на данный момент — Парасковья Григорьевна, ей 96 лет. Она мне рассказала про одного рыбака, который проживает в деревне Курицко. И мы с коллегами из музея поехали на разведку. Но вместо дедушки-рыбака, мы попали к бабушке-рыбачке. И так всё закрутилось.
— Когда вы приехали к Парасковье Григорьевне, какие вопросы ей задавали?
— Мне было интересно, как она себя идентифицирует и как говорит. Парасковья Григорьевна действительно называет себя поозёркой (позёркой — местные обычно опускают вторую о). Она родом из Поозерья, а там все окают. В советское время это не приветствовалось, вообще диалекты искоренялись. А Парасковью Григорьевну назначили председателем сельсовета. И, по её рассказам, в деревню приехал какой-то важный человек из города, он её обучал «правильной» речи. И как она сама говорит, «Так-то я все слова правильно говорю, только окаю». Вот оканье, может быть, она как-то и пыталась искоренить, но у неё не получилось.
По её мнению, есть «правильные» и «неправильные» слова. Существует эта полярность. А с чего они взяли, что неправильно? И это стало одним из моих главных вопросов, который я задаю всем поозёрам, — как они относятся к своей собственной речи. И делаю неутешительные выводы. В основном, репрезентация своего говора негативная.
— Они стесняются своей речи?
— Да, есть те, кто стесняются. И некоторые поозёры рассказывали мне, как происходило формирование комплекса неполноценности. В детстве они привыкали к речи, которую слышали у родителей. А потом, когда уже приходили в школу (а это, представьте, 30-е годы – начало 40-х), то учителя им говорили: «Ты неправильно говоришь». Постоянно исправляли их речь, даже высмеивали перед классом. И поэтому уже с детства у них сформировалось такое ощущение, что их родное, речь родных — это неправильно.
Многие поозёры мне говорили: «Да, мы стеснялись». Они приезжали из Поозерья в город продавать какие-то продукты, ездили на лошади или даже пешком ходили. И их высмеивали: «Поозёры приехали», специально на «а» давили, чтобы подчеркнуть, что они «неправильно» говорят.
И так постепенно, по словам поозёров, они отвыкали от своей речи, деревенской, и учились нормам, учились говорить «по-книжному». Но всё равно, так или иначе, продолжали между собой говорить на диалекте. Можно сказать, у них ситуация двуязычия возникла. То есть в официальных ситуациях они пытались говорить «по-книжному», как «правильно», пользуясь кодифицированным русским языком. А в бытовых ситуациях использовали диалект, и до сих пор используют. И это так прекрасно. Для меня-то это вообще эстетическое наслаждение. Их дети в основном проживают в городе. И, например, дочь одной бабушки-поозёрки признаётся: «Когда в городе живу, начинаю говорить по-городскому. А когда в деревню приезжаю, тут же перестраиваюсь, и все интонации уже как у мамы». И мне, конечно, так жаль, что это всё уходит.
Но есть старожилы, гордящиеся своей речью. Одна прекрасная информантка рассказывала, что даже когда работала в городе, не пыталась избавиться от диалекта: «Мне всё говорили Валя да Марина: «Как же это так-то: ты всё по-деревенски говоришь!» А я всё говорю: «Я — истинная крестьянка, позёрка с молоком матери, и я с богом и со мной бог». Они говорят: «паехали», а я говорю: «поихали».
— О чём ещё вы спрашиваете старожилов?
— Как правило, о жизни. Я спрашиваю, как в школу ходили, как праздники отмечали, как в колхозе работали. Это и с точки зрения истории интересно. А когда они взахлёб о чем-то рассказывают, то, естественно, все языковые особенности хорошо высвечиваются, в этом неконтролируемом потоке речи диалектные словечки и вылезают. А потом я их прошу пояснить, что то или иное слово означает, потому что не все слова понятны. Говорю: «Простите, что вы сказали? Что означает это слово?»
— Что вам запомнилось из диалектизмов?
— Например, опотрать — запачкать, скоропыриться — заболеть, забольшный — красивый, хороший, помшиться — умереть. «Все помшились, одна я осталась». Как образно и красиво. Все слова, которые я записываю, проверяю в «Новгородском областном словаре». Бывает так, что там нет, и тогда я смотрю в «Словаре русских народных говоров».
— В молодой среде диалект не приживается? Только среди пожилых людей можно встретить такой говор?
— Практически. Диалекты, конечно, будут выживать. Просто не в таком объёме. Может быть, это последние бабушки, у которых я слышу угурцы, угород — там, где «о» в начале слова, зачастую «у». Уперация вместо операция.
У детей вряд ли такое можно услышать. Но зато очень живуча такая диалектная черта, как перфект (использование причастия в роли сказуемого). Было интересно, когда мы общались в деревне Заболотье с бабушкой и дедушкой, уже под конец нашей беседы дверь открывается, в избу входит внук. Говорит: «Ой, а где мама?». Ему отвечают: «А мамы нет». Он спрашивает: «А что она уехавши?». Мне с детства прививали мысль, что это неграмотно, не надо так говорить. Хотя сейчас я понимаю, — а почему не могу сказать? Порой перфект очень даже оправдан. Например, если сказать «мама приехала», непонятно, приехала и осталась или приехала и куда-то снова ушла? «Мама приехавши» значит, что она точно приехала и здесь. У нас сейчас в русском языке нет такой формы, которая бы это отражала.
И думаю, почему я вообще должна стесняться использовать в речи некоторые диалектные черты, которые свойственны жителям Северо-Запада? Моя бабушка, естественно, так говорила. Понимаю, что иногда у меня в голове звучит этот перфект, мне его хочется сказать, но я себя перебарываю и говорю «правильно».
Молодёжь впитывает какие-то черты. Я, конечно, не знаю, нужно было потом с этим молодым человеком поговорить, почему он это слово использовал? Может быть, это средство коммуникации именно с дедушкой и бабушкой, ему так легче с ними общаться, и его понимают. Может быть, в городе он и не использует перфект. Это пища для дальнейших размышлений и исследований. Я сейчас два лета занималась тем, что встречалась именно с самыми пожилыми жителями. Понятно, что они могут уйти в любой момент, хочется их речь зафиксировать, сохранить. А так, конечно, очень интересно и с их детьми поговорить, и с внуками. На сегодняшний день я ещё даже не всех старожилов Поозерья опросила.
— Когда начинались ваши поездки, как вы для себя формулировали задачи и цели? Зачем вы поехали?
— Мной двигал исключительно интерес. У меня не было задания. Есть такое расхожее мнение, что делать там нечего: бабушки, которые родились в XIX веке, уже умерли.
У нас есть исследователи, которые занимались Поозерьем: «Вот я ещё с бабками, которые в 90-х годах XIX века родились, общался. Их уже нет, никого не осталось, неинтересно». А почему неинтересно? Кто сказал, что неинтересно общаться с теми, кто живёт сейчас? Кто сказал, что эта тема закрыта? Мне кажется, это такая иллюзия, что всё исчезает. У меня сейчас тоже есть такое ощущение, что я с последними носителями разговариваю, и всё. Но в каком-то объёме диалект всё равно будет сохраняться, да и история местности любого исторического периода представляет интерес.
Не знаю, как я для себя это формулировала. Мне хотелось узнать просто, для себя, как эти люди себя идентифицируют, ощущают ли они принадлежность к этому месту. И оказалось, что они себя называют поозёрами. «Мы позёры», — они все говорят об этом. Часто у них слышится гордость за принадлежность к поозёрам. Одна бабушка рассказывала, как выругала одного дачника, купившего там дом, за то, что назвал себя поозёром: «Каки вы позёры?! Не смейте так себя называть!».
И стало интересно: кто может называть себя поозёром, а кто нет? И оказалось, что есть различия во мнениях. Например, жители деревни Курицко говорят: «Ну, мы-то поозёры, потому что мы живём на побережье. А Липицы не поозёры». Хотя там 500 метров до этой деревни. Конечно, те, кто в Липицах живёт, считают, что они тоже поозёры. Те, кто в Заболотье, почему-то меряют территорию Поозерья деревнями, входившими в колхоз «Искра», и не считают «своими» тех, кто трудился в другом колхозе. То есть у них разные критерии.
— Как вы потом обрабатываете собранный материал? Сколько на это уходит времени?
— Это моя беда. Я не могу полностью взять и погрузиться в процесс обработки. Я транскрибирую. Стараюсь, конечно, в первый же вечер сесть. Но поскольку чаще всего общение вечером и происходит, я приезжаю ночью. Полночи могу просидеть, слушать и транскрибировать. Не всегда у меня есть время, чтобы затранскрибировать полностью, поэтому я делаю кусочками. Иногда делаю метки на записи и эти моменты потом переслушиваю и их транскрибирую. Ну и слова потом проверяю по словарям.
У меня, наверное, больше социолингвистические экспедиции. Я же не диалектолог, может быть, что-то и не слышу из того, что слышали бы профессионалы. Но мне интересно их собственное отношение к говору. Отношение детей к речи родителей, как они взаимодействуют. Потому что иногда детям кажется, что, если к родителям приехали брать интервью, они должны себя продемонстрировать с лучшей стороны. И прям тут же говорят: «Ты неправильно говоришь», поправляют их. А я-то ради этого и приехала. Бабушки могут сказать: «Може, нашлёпала я вам не дило» или «Вы хоть поняли, что я вам набредила?» Иногда не верят, когда говорю, что мне, наоборот, очень нравится их говор. Им кажется, что они какие-то косноязычные, и у них некрасивая, грубая речь. А я наоборот их переубеждаю: знаете, говорю, я получаю большое удовольствие, слушая вас.
Я заметила, что всем пожилым людям хочется о себе рассказать. Понятно, что они не речевыми оборотами хотят поделиться. Им хочется рассказать о своей жизни. И когда они видят искреннюю заинтересованность, когда их ещё переспрашивают, они с удвоенным желанием общаются. Может быть, действительно мало людей, которые интересуются жизнью пожилых людей, и для них это необычно.
Наверное, только один раз нас не пустили. Однажды бабушка уже открыла нам дверь, но боялась нас пускать. И я её прекрасно могу понять, потому что деревня прямо на трассе, практически никого в деревне в этот период не было, мы приезжали поздней осенью. И дети ей, естественно, говорят, что нужно всё время закрывать дверь. Но когда мы называли имена людей, с которыми она в одном колхозе работала, она поняла, что мы не какие-то проходимцы, и потом уже сама не хотела нас отпускать. Так нас часто и кормят, и поят, и песни поют.
— Вы поддерживаете отношения с вашими собеседниками после встречи? Есть ли какое-то продолжение у этого общения?
— Есть общая рекомендация не углубляться в отношения с информантами, отстраняться. Но с некоторыми душевная связь сразу же устанавливается, есть те, к кому я приезжаю и кому звоню. Есть три информанта, с которыми я и повторно встречалась. Они все очень открытые. К одной бабушке приезжали летом, хотели выразить соболезнования — дедушка умер.
Чаще всего с информантами складываются душевные отношения. У меня нет никакого корыстного интереса, кроме как интересную информацию получить. У меня же не оплачиваемый проект. А когда вот эта душевность появляется, они и сами готовы раскрываться, и что-то такое происходит, что не хочется даже иногда уходить. Вроде бы ты получил уже всю информацию, на которую рассчитывал, а уходить не хочется. Так тепло, хорошо.
— Что для вас самое ценное в этих экспедициях?
— Сложный вопрос. То, что я собрала вот эту уходящую речь? Да, конечно, это ценность. Или то, что я общаюсь с необыкновенно интересными людьми и в этот момент чувствую тепло, заинтересованность, желание поделиться и какой-то привет из далёкого прошлого. Хотя у людей, даже если они живут в деревне, уже во многом городской образ жизни. И всё равно понимаешь, что нюансы традиционного уклада есть. Приобщение к уходящей старине, личное общение, доброта — мне всё это ценно. Плюс сам собранный материал для меня просто бесценный. И свои личные истории, когда они рассказывают, это тоже очень здорово и интересно. И важно, что тебе открываются, доверяют.
— Как вы работаете с собранным материалом?
— Я пока что выступила на двух конференциях. В прошлом году в Екатеринбурге была конференция «Локальное прошлое», где обсуждали вопросы идентичности. Недавно выступала на Санкт-Петербургской филологической конференции, рассказывала о репрезентации собственного говора в сознании старожилов Поозерья.
Потихоньку начинаю писать статьи. Один текст у меня уже есть, но его ещё не опубликовали. Для меня это, честно говоря, не было самоцелью. Мне очень хотелось делиться тем, что я насобирала, поэтому я делилась в соцсетях. Вот съезжу в деревню и опубликую пост, где описываю самые яркие моменты беседы. Рассказываю об этом, потому что это наше общее достояние, которое находится буквально в нескольких километрах от Новгорода, а это же уже другая жизнь, и мы об этом ничего не знаем.
И я поняла, что людям это очень интересно. Сидела как-то в очереди к врачу, девушка говорит: «А я ваши заметки читала про бабушек. Что-то давно у вас новых публикаций не было. Так интересно». Вижу по отклику, что людям интересно, что они вспоминают своих бабушек, дедушек. Для меня тоже это в какой-то степени, может быть, компенсация того, что я когда-то свою бабушку активно не расспрашивала. Вернее, мне всегда это было интересно, с детства. «Бабушка, а как вы раньше жили? А что у вас там в деревне было?». Приезжать с ней в деревню мне очень нравилось, я обожала деревню. Но была бы я поумнее и позаинтересованнее тогда, конечно, бабушку бы записала. А сейчас чувствую горечь: ну как же так, бабушка ушла, а я ничего толком не успела у неё узнать. Но живы еще люди, её ровесники, я могу с ними общаться. Поэтому, наверное, это какая-то моя компенсация этого недостатка.
— Каким вы видите будущее своего проекта? Это будет серия публикаций, докладов на конференциях или, может быть, подкаст, чтобы люди услышали эту речь? У вас есть идеи?
— Первоначально у меня не было идеи научной работы. Потом, конечно, я поняла, что нужно об этом рассказывать. На последней конференции в СПбГУ мой доклад вызвал интерес. Было много вопросов, очень много благодарили. Надо сейчас хотя бы не прекращать попытки делать публикации. Для меня это действительно сложно. Чтобы написать статью, мне надо сидеть в тишине, работать с книгами и словарями, чтобы мне никто не мешал. У меня трое детей, которые хоть и большие уже, но требуют внимания. Конечно, очень сложно собраться, сесть и погрузиться в работу над материалом. Важно, чтобы я не прекращала писать и исследовать, ездить, насколько это возможно. У меня нет своего транспорта. Я периодически беру такси, но это не очень дёшево. Чаще всего езжу с друзьями, кто-то из них тоже заинтересован. Они и сами предлагают съездить вместе, и, конечно, друзья в таком восторге после поездок!
Пока не думала насчёт подкаста. Хотя очень многие просят: «А дай послушать». Я всегда спрашиваю у информантов, можно ли опубликовать собранный материал, хотя была у одной бабушки-информантки, которая сказала: «Только моё имя нигде не упоминайте». Некоторые не хотят светиться. Но если они дадут согласие, то почему бы и нет. Тут сопряжено с некоторыми трудностями этического характера. Поэтому про подкаст пока не думала, хотя я понимаю, что это интересно.
Если вам понравился этот материал, поставьте 👍 и подписывайтесь на наш канал.
#новгородика #поозерье #ильмень #история #русский язык #диалект #исследования #краеведение