«Только современный западный человек, со всей жесткостью (негибкостью) своего эго, со своей верой в сознание может не увидеть экзистенциальную зависимость человека от того, что мистически изменяет его, от того, благодаря чему он живёт и что живёт в нём в качестве его творческой Самости».
Эрих Нойманн «Новая этика»
«Говорят, ни одно дерево не сможет дорасти до рая, если его корни не достигнут ада. Двузначность движения заложена в природе маятника» Юнг «Эон»
«Душе нужно ваше безрассудство, не ваша мудрость» «Красная книга»
Как я завидую тем, кто верит в непогрешимость своих отцов — они свободны от метаний между берегами разной правды, которые населяют группы людей. Но ещё более я завидую их способности создавать логическую твердь над бездной нелепости и бездушной жестокости, которой является сама человеческая жизнь. Зависть моя обладает качеством тоски по потерянному раю великих и безгрешных людей, которые как северный полюс удерживают компас моего чувства и не дают ему совершать безумные кульбиты вслед за новостной лентой.
Всё, создаваемое ими, принимается без критики и сомнений: их победы всегда заслуженны, их ошибки — случайны, их поражения — несправедливы. Под тенью этих могучих фигур героев путь всегда ясен, поэтому сделать шаг за пределы подобного рая (а это рай даже тогда, когда герой страдает) и обнаружить себя в бескрайнем океане тьмы — это не подвиг, а сумасбродство, за которое приходится расплачиваться до конца своей жизни. В моей жизни так случилось, что роковой шаг был совершён.
Это не был выбор, если в предельной честности посмотреть в самую глубину. Я до последнего сопротивлялась своему изгнанию, а точнее признанию уже свершившегося факта потери. Я помню момент, когда я вдруг увидела раскрашенную маску принадлежности, которой стало моё лицо: меня до судорог потрясла пустота в её глазницах. Всё то, чем я себя считала, оказалось лишь пародией на кого-то другого, пародией, наделённой даром слова и творческого воображения, и от этого она была так схожа с реальностью. Но всё же это была не я. Нет, не это поразило меня, до тошноты меня пронзила искусственность, пластиковая и полиэтиленовая мёртвенность. То, что я увидела, не пропускало жизнь, более того: оно отравляло её, заставляло жизнь закупориваться и оборачивать свой ход вспять. Эта маска и титаническое удержание её на своём лице были условием моего существования в раю. Откуда я взглянула тогда? Почему вдруг то, что дарило спокойствие и безопасность много лет, вдруг стало настолько очевидно мёртвым? Это не был ни мой выбор, ни моё сознательное решение, это был случай — встреча. Возможно, это был не мой взгляд, но взгляд кого-то проходящего мимо по воле судьбы. Кого-то, кем я тогда ещё никак не являлась: бродячей собаки, которая не ищет моей любви.
В детстве я боялась встретить бездомную собаку, я боялась не агрессии, но поглощающей воронки жалости, которая в миг нашей встречи, раскрывалась в моей детской душе и засасывала меня всю. В нерешительности я застывала перед этими тощими, поджавшими хвост существами. Я готова была отдать им всё, лишь бы перестать чувствовать себя такой раздираемой на части фантазией об их одиночестве и нестерпимой жажде тепла. Я сама тут же превращалась в одну из них: сдерживая жалобный скулящий плач, глотая слёзы, я с мольбой искала вокруг хоть что-то, что облегчило бы моё состояние. Сосиска, колбаса, конфета в кармане — любое подношение, которое позволит мне отвернуться и идти дальше, ещё долго в сопровождении бродячего спутника. Даже если собака не шла за мной, мысленно я сама тащилась вместе с ней и с её надеждами навстречу жестокому и безжалостному миру. Пока постепенно пейзаж не сменялся облегчением и анестезией: под тенью героев я не знаю ужасов разрушенной судьбы, я — счастливый обладатель гарантии благополучия и нет ничего, что может сломить мою уверенность. Ничего, кроме бродячей собаки.
Величина одного переживания, как правило, говорит о том, что в эту брешь вытекает всё, спрятанное когда-то от сознания. Всё, что не находит места и названия, не имеет истории, которая бы вплела в полотно судьбы жёсткие нити, не нарушив целостность. Под тенью героев мы плетём себя только из шерсти мериноса, изредка добавляя шёлк и бархат. Есть тона и полутона, которые допустимы, но вместе с этим есть оттенки и текстуры, что никак не возможны. Они невозможны настолько, что должны быть не просто отброшены, но изгнаны с позором из бытия. Моменты, когда я обнаруживала себя таким невозможным, когда становилась грубым льном или постыдной конопляной нитью, — редкие прорывы в моём полотне, но их тёмная материя в сумерках перед сном приковывала внимание. И чем сильнее она звучала, тем старательнее я оплетала её золотой парчой, скрывая за блеском то, что утаскивало меня под землю. Так создавала я маску непроницаемости, маску безгрешности, взгляд на которую однажды оказался невыносим.
У жалости есть особенное качество — она жалит и отравляет ядом. Она скрывает за собой безжалостность, хоть мы и привыкли противопоставлять их друг другу. Они сплетены воедино. Жалея, я отхожу в сторону и на берегу блаженной безопасности протягиваю руку с подачкой кому-то, кто этот берег потерял. В моей руке может быть хлеб или слово, но всё это будет пропитано ядом, сокрытым от моих глаз. Ядом, в котором звучит: «слава Богу, я — не ты». Жалостью я откупаюсь от ошеломляющей угрозы потери. Потеря случилась, но не со мной, а с тобой, а я останусь рядом, прикованная к твоей потере собственным чувством облегчения. Всё это затянуто парчой моего великодушия.
Яд жалости ощутим как тем, кого жалеют, так и тем, кто его источает. Этот яд делает жалость такой навязчивой, болезненной. Но от него не дают отступить, и выплюнуть его из себя не удастся. Потому как велик страх перед жестокостью и безжалостностью судьбы, которая в один поворот превращает сильного и здорового человека в калеку. Но ещё страшнее, когда это происходит рядом, на расстоянии вытянутой руки, не с нами, но с теми, кого мы любим. И от жалости уже не откупиться — она начинает истязать всю семью, отравлять её приступами жестокости на фоне беспрерывного отрицания собственных страданий. Как тяжело смотреть на человека в ловушке, будучи полностью убеждённым в собственной свободе. Но так ли это на самом деле? О какой свободе идёт речь, если даже от собственных чувств мы не в силах освободиться?
Вскоре после того, как моя маска была увидена, яд жалости обернулся вспять. Как много тогда я выпила её залпом, знакомясь с истинным положением вещей. И как тяжело было моё похмелье. Берега рушились, бездна раскрывалась под ногами, тень героев открыла своё лицо. Я скиталась без дома, без времени, без глаз, которые бы заметили моё отсутствие. Где-то на краю чужих жизней. Там, на свалках, куда благополучные семьи приносили не помещающиеся в них дары богов, я с удивлением обнаружила то, как мало стоят их сокровища на самом деле. Пережив превращение золота в прах однажды, я научилась брать хлеб с протянутой руки, не заражаясь ядом жалости. Напротив, эти сто грамм отрезвляли меня.
Бродячая собака не знает дома и безопасности, её жизнь не стоит внутри одной судьбы обладания и потери, она открыта для многих судьб, встречающихся ей на дороге. Она сама легко становится домом для других. Вот кто-то увидел в ней собственную агрессию, кто-то приютил своё брошенное детство, кто-то поселил в неё одиночество и потерянность, чтобы идти дальше с чувством облегчения: я — не она. Мне же посчастливилось увидеть, как бродячая собака может стать местом благословения.
Когда рай был потерян, а боги обернулись людьми, в самом сердце человеческого ужаса от своего одиночества перед лицом неизвестности, мне встретилась бродячая собака. И не она, но я пошла за ней. Полуслепая и голодная по смыслу я шла по её следам. Она вела меня по изнанке мира людей, держала обрубок хвоста уверенной стрелой, водила порванным ухом и грязным носом перед каждой развилкой. И не сомневаясь выбирала самые тёмные повороты. Она не боялась, что её никогда не найдут, потому что она никогда не терялась. Она показала, как отряхивается от каждой судьбы, для которой становится домом и идёт дальше. Она потеряет зрение, лапу и силы, но это её не остановит. И через неё ко мне пришло благословение, благословение жить свою жизнь, какой бы она ни была.
Потому что каждая жизнь нуждается в уважении. И каждое страдание, которому я становлюсь свидетелем, лишь напоминание о моём собственном ещё не увиденном или забытом.
О том, что уведёт из рая, но приведёт к…