В чёрно-белой, холодной мгле качались низкорослые тонкие деревья, завывал ветер, бил снежными зарядами в лицо.
- Матрёшка! Матрёшка!
Подруга не отзывалась. Настя по своим следам пошла назад. Неужели подруга свернула в сторону, потеряла её и заблудилась? Сейчас, когда они почти у цели, и до заветной рыбацкой избушки осталось совсем недалеко?
Матрёшка лежала между кустами. Свернулась калачиком, положила под щёку ладони в завхозовых рукавицах и, кажется, спала. Снег заметал её, торопливо накрывая белым неровным покрывалом.
Настя присела, потрясла Матрёшку за плечо:
- Вставай! Вставай, кому сказала!
Никакого движения. От Настиной тряски с подруги упала шапка, в волосы тут же набился снег. Матрёшка даже не пошевелилась. Настя встала перед ней на колени, схватила за края фуфайки и из последних сил тряхнула подругу так, что у той, как у тряпичной куклы, закачалась из стороны в сторону голова.
- Проснись! Вставай, дрянь! Прошмaндокa! Cyчкa!
Настя, неожиданно для себя, заорала на Матрёшку грязными мaтeрными словами. Оказывается, лагерь изрядно обогатил её словарный запас, Настя ругалась и билaподругу по щекам. Всё напряжение последних дней, весь страх, неуверенность, ожидание и жуткие до дрожи варианты развития событий вылились в слова.
Матрёшка медленно, словно бледные синеватые веки уже примёрзли и не могли разомкнуться, открыла глаза, посмотрела на Настю.
- Ты чего меня обзываешь? – икнула Матрёшка. – Сама такая.
- Вставай! Нам немного осталось, надо идти. Поднимайся, замёрзнешь!
- Не могу. Иди одна, я тебя догоню, ладно? Потом. Полежу немножечко, отдохну, и догоню, - прохрипела Матрёшка.
- Нет! Замёрзнешь, ты уже замерзаешь. Вставай, пошли.
Настя схватила её за плечи, потянула на себя, заставила сесть.
- Не могу… Прости… Не могу…
Матрёшка попыталась повалиться в сугроб, но Настя не дала.
- Хочешь обратно к Пауку?
Та вздрогнула, белые, как у неживой губы растянулись в уродливой кривой ухмылке:
- Что он теперь мне сделает?
- Не он, так другой. Поднимайся!
Настя торопливо развязала узел на полотенце, сунула Матрёшке в рот кружок колбасы. Та попыталась съесть, затрясла головой, едва не подавилась.
- Не торопись, - строго сказала Настя. – Хочешь ещё?
- Да.
- Тогда вставай.
Матрёшка перевалилась на бок, поднялась на колени, медленно, со стоном и тихо по собачьи поскуливая, встала на ноги, держась за тонкий ствол чахлой берёзы.
- Матрёшка, ты жить хочешь?
Кивнула, не отрывая взгляда от узелка с едой.
- Тогда пошли. Нам недалеко осталось, нести я тебя не смогу, тащить тоже, только сама. Пошли. Мы должны дойти, понимаешь?
Настя подняла шапку, встряхнула, натянула на себя. На Матрёшку повязала свой платок – большая завхозовская шапка то и дело сваливалась с лохматой Матрёшкиной головы, а поправлять каждый раз – лишня трата сил.
Теперь они шли, обнявшись, как два загулявших после весёлого праздника деревенских мужика. Матрёшка качалась, норовила завалиться на бок, но шла.
Балаган Настя увидела первой. Из короткой трубы, разгоняемый ветром в сторону, шёл дым.
Неужели там люди? Тогда всё пропало, рыбаки сдадут их властям. Настя нерешительно остановилась, посмотрела на подругу. Переждать где-то под сосной, в надежде, что за ними придёт Павел? Не получится, первой замёрзнет Матрёшка, потом она. Настя подтащила подругу к избушке и толкнула тяжёлую, грубо сколоченную дверь.
Маленькую коморку освещала тусклая оплывшая свечка в почерневшем от сажи стакане.
- Настя! – навстречу, пригибая голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, бросился Павел.
Они вместе заволокли Матрёшку внутрь. Паша налил Насте чаю. Настоящего, горячего, крепкого чаю с сахаром. Никогда в жизни она не пила ничего вкуснее. С каждым глотком тепло разливалось по телу приятной волной, в голове шумело, как тогда, когда она выпила Гогиного угощения – caмоgонки.
Матрёшку тоже напоили чаем. От тепла подругу совсем развезло, она растянулась на полу, от стенки до стенки и, кажется, потеряла сознание. Ни движения, ни дыхания, лежала, как мёртвая, вытянув руки вдоль тела. Настя присела рядом, прижалась щекой к её лицу – нет, всё хорошо, просто спит.
- Я вас с вечера здесь жду, - объяснил Павел. – Хотел навстречу отправиться, но метель, темно, побоялся, что разминёмся. Настя, нам надо идти дальше.
- Куда?
Идти не хотелось. Сейчас бы лечь здесь на полу, уснуть и проспать несколько дней. А лучше недель. Вдруг пришло в голову, что смeрть – это тот же сон, почему люди её боятся? А она, Настя, чего боится? Разве не лучше умереть и спать вечно, чем жить в страхе, холоде, голоде и мучениях?
- Настя, ты меня слышишь?
Она затрясла головой, протёрла глаза. Кажется, пора самой себя по щекам хлестать, чтобы прийти в чувство и не упасть на пол рядом с Матрёшкой.
- Мы идём в Белобоки, здесь недалеко. Я спрячу вас в своём доме, в подполе. Посидите пока, а там посмотрим.
- Идём, - кивнула Настя. – Матрёшку-то как поднимем?
- Поднимем. Где сама пойдёт, где я потащу, - пообещал Паша. – Буди её.
- Пусть поспит.
- Девочка моя, умница, соберись, - попросил Паша.
Взял в ладони Настино лицо, поцеловал нежно, ласково:
- Настенька, ты молодец, но это ещё не всё. На вот, надень, и бутерброд съешь.
Запасливый Паша прихватил не только чайник и бутерброды. Валенки на двоих, шарфы, тёплые куртки, платки – всё, чтобы внешний вид девушек не напоминал о лагере. Жуя сало и запивая чаем, Настя переоделась сама, с помощью Паши переодела Матрёшку. Та что-то сонно мычала, но не сопротивлялась. Их вещи Паша сложил в мешок.
- Дома сожгу, нельзя оставлять никаких следов, - объяснил он.
Он на удивление быстро привёл Матрёшку в чувство: принёс комок снега, растёр ей лицо и шею.
Та открыла осоловевшие глаза, увидела Настю, Павла, огляделась.
- Я живая, что ли?
- Угадала, - обрадовался Павел. – Немного до отдыха осталось, последний рывок.
То, что для Паши было немного, для измученных девушек показалось бесконечной и тяжёлой дорогой. К Белобоки они подошли только под утро.
- Народ на работу выходит, соберитесь. Нас могут увидеть, со стороны должно казаться, что мы тоже вышли по делу, - предупредил Павел. – Я иду впереди, вы за мной. Можете переговариваться, но тихо.
- О чём? – спросила Настя. – О чём нам говорить, Паша?
- Что-нибудь девчачье, платья там обсуждайте, парней, блюда кулинарные.
- Я могу про баланду ей рассказать, - усмехнулась вполне ожившая Матрёшка, подхватывая Настю под руку. – Мы поняли, начальник, веди.
Настя слабо улыбнулась, завидуя подруге – вот ведь непотопляемая лодка, а не девушка! Недавно голодала, под берёзой замерзала, на четвереньках не могла удержаться – падала. Стоило поесть, попить горячего, увидеть впереди надежду – и Матрёшка опять стала собой, языкастой и уверенной стервочкой.
К счастью, дом Павда стоял на окраине посёлка, если не считать старухи, тащившей на санках два ведра с водой, по пути они никого не встретили.
- Матрёшка, ты где вся перемазалась? – Паша показал на бурые пятна, мелкими брызгами осыпавшие старую рваную Матрёшкину юбку. – И руки в чём-то.