Юлиус Эвола: Люди и руины

В 250 тезисах

(Все тезисы пронумерованы для вашего удобства и соответствуют основному порядку текста)

1.Однако основная проблема — в том, остались ли еще люди, способные решительно порвать со всеми идеологиями, политическими и партийными группировками, чье возникновение прямо или косвенно связано с идеями, развитие которых ведет от либерализма и демократии к марксизму и коммунизму. Если такие люди еще сохранились, им необходимо дать в качестве ориентира твердую основу в виде общего мировоззрения и строгой и ясной доктрины государства

2.С давних пор левые круги сделали слово «реакция» синонимом всяческого беззакония, бесчестья и позора; они не упускают ни малейшей возможности заклеймить «реакционными» те силы, которые не желают участвовать в их игре и плыть по течению, в чем, по мнению левых, и состоит «смысл Истории». Но если для последних это естественно, совершенно иначе дело обстоит в том случае, когда это определение вызывает страх у представителей так называемых правых партий или «национальной оппозиции», страдающих отсутствием политического, интеллектуального или даже просто физического мужества. Будучи обвиненными в «реакционности», они начинают яростно протестовать, оправдываться, почитая себя обязанными доказывать, что эти обвинения не соответствуют действительности

3....«революцию». Однако в данном сочетании последнее слово утрачивает свое прежнее значение насильственного ниспровержения законно установленного порядка и подразумевает действие, направленное на устранение хаоса, некогда пришедшего на смену прежнему порядку, и на восстановление нормальных условий. Уже ДЕ МЕСТР подчеркивал, что в данном случае речь идет не столько о «контрреволюции» в узком и спорном значении этого слова, сколько о действии, «обратном революции», то есть положительном и обращенном к истокам. Причудливая судьба слов: «революция» в своем изначальном этимологическом смысле и не означает ничего иного; она происходит от re-volvere, субстантива, который выражает движение, возвращающее к собственному истоку, к отправной точке. Поэтому для победы над современным миром именно из истоков следует черпать «революционную» и обновляющую силу

4.Сегодняшние «консерваторы» скатились еще ниже, поэтому та «консервативная» идея, которую мы намереваемся отстаивать, не только не должна иметь никакого отношения к классу, который практически занял место прежней аристократии, а именно к капиталистической буржуазии, носящей характер исключительно экономического класса, — но должна решительно противостоять ему. В «революционной» защите и «сохранении» нуждается общая концепция жизни и государства, основанная на высших ценностях и интересах, превышающих уровень экономики, а вместе с ним все, что поддается определению в понятиях экономических классов

5.В своем истинном живом понимании традиция не имеет ничего общего с покорным конформизмом по отношению к былому или инертным продлением прошлого в настоящее. Традиция по сути своей метаисторична и одновременно динамична; это общая упорядочивающая сила, которая действует исходя из принципов, имеющих высшее узаконение (если угодно, можно даже сказать: из принципов, данных свыше), на протяжение поколений сохраняя духовную преемственность и проявляя себя в самых разнообразных институтах, законах, формах государственного устройства, могущих иметь значительные различия между собой. Заблуждается тот, кто отождествляет или путает эти формы, принадлежащие относительно далекому прошлому, с самой традицией

6.Революционно-консервативному или консервативно-революционному мышлению не требуется доказательств того, что для высших ценностей, для основополагающих принципов всякой здорового и нормального строя (каковыми являются принципы истинного Государства, imperium и auctoritas, иерархии, справедливости; функциональных классов и категорий ценностей; политического уровня как порядка, превосходящего общественно-экономический уровень, и т. п.) не существует перемен, не существует становления. В области этих принципов и ценностей истории не существует, и рассматривать указанные ценности и принципы с исторической точки зрения нелепо, ибо они по сути своей имеют нормативный характер. Это означает, что на общественно-политическом уровне они обладают тем же качеством, каковое присуще ценностям и принципам абсолютной морали на уровне индивидуальной жизни

7.Даже когда эти принципы воплощаются в исторической действительности, последняя никоим образом не обуславливает их, поскольку они отсылают всегда к высшему, метаисторическому уровню, родному для них, на котором, повторим это вновь, изменений не происходит. Так следует понимать те идеи, которые мы называем традиционными

8.Прямо противоположна основная предпосылка, на которой строится мышление революционера. Для последнего истина — историзм и эмпиризм; в самом царстве духа правит становление; все обусловлено и выковано временем и эпохой. Все принципы, системы и нормы зависят от того времени, когда они обрели свой исторический облик под воздействием окружающих и чисто человеческих причин: физических, социальных, экономических, иррациональных и т. п

9.В нашей стране нет основы в виде политических форм традиционного прошлого, которые сохранились бы в достаточно чистом виде. Одна из причин этого в том, что, в отличие от большинства крупных европейских стран, в Италии не существовало непрерывной и единообразной гражданской формации, связанной с символом, династической и политической властью. Не осталось и прочного идейного наследия, пусть даже хранимого единицами, позволяющего осознать совершенную чужеродность, неестественность и порочность всего связанного с идеологиями, утвердившимися с Французской революцией. Напротив, именно подобного рода идеологии в том или ином виде способствовали объединению страны, возобладали в единой Италии, и по завершении кратковременного фашистского периода вновь обрели силу в своих самых крайних формах. Налицо определенный пробел, вакуум, и поэтому для Италии обращение к принципам, которые мы определили как традиционные, должно носить скорее идеальный, нежели исторический характер. Следовательно, даже обращаясь к конкретным историческим формам, их следует рассматривать лишь как простые средства для восполнения пробела, которыя тотчас останутся в прошлом, поскольку целью являются исключительно идеи

10.Именно отсутствие у нас материальной опоры в виде еще живого традиционного прошлого, воплощенного в конкретные и покуда действенные исторические формы, позволяет надеяться на то, что консервативная революция в Италии станет прежде всего духовным явлением, основанным на чистой идее. Впрочем, поскольку современный мир все стремительнее обращается в руины, вероятно, в сравнительно короткий срок подобный подход восторжествует повсюду

11.Мы ясно изложили нашу точку зрения, согласно которой о «революции» можно говорить лишь в относительном значении — используя гегелевскую терминологию, как об «отрицании отрицания» — подразумевая наступательное движение против того, что имеет отрицательный характер, совокупность насильственных или ненасильственных изменений, нацеленных на восстановление нормального порядка вещей

12.Известно, что единственным основанием прогрессизма является мираж технической цивилизации, завораживающий своими неоспоримыми материально-индустриальными достижениями тех, кто упускает из виду их отрицательную изнанку, проявляющуюся в куда более важных и значительных областях существования. Тот, кто не покоряется торжествующему сегодня материализму, для кого существует лишь одна область, где законно говорить о прогрессе, будет избегать всякого пути, тем или иным образом отражающего современный миф прогресса

13.Действительно, по одну сторону стоят те, кто признает существование нетленных принципов основой всякого истинного порядка и, твердо придерживаясь их, не позволяет увлечь себя событиям; те, кто не верит ни в «историю», ни в «прогресс» как в мистические сверхъестественные сущности и стремится обуздать окружающие силы, вернув их к высшим, незыблемым формам. Именно это означает для таких людей «не отставать от жизни». По другую сторону стоят те, кто, родившись лишь вчера, не имеет за собой ничего, верит лишь в будущее и с головой погружается в безосновательные, эмпирические и непродуманные действия, обманываясь относительно своей способности управлять событиями, не зная и не признавая ничего превосходящего материальный и событийный уровень, выдумывая одну систему за другой — что никогда не приводит к истинному порядку, но порождает лишь относительно сдерживаемый и частично управляемый хаос. По зрелому размышлению именно эту сторону занимают приверженцы «революции», если они не служат прямым орудием подрывных сил. Отсутствие принципов они подменяют мифом будущего, которым пытаются оправдать и освятить недавние разрушения, ссылаясь на то, что они якобы были необходимы для продвижения вперед, для достижения чего-то лучшего и небывалого, в чем, однако, крайне сложно уловить что-либо положительное

14....если еще имеет смысл отстаивать сегодня «фашистские» идеи, то их следует защищать не как собственно «фашистские», но постольку и насколько они в частной форме выражали и утверждали высшие идеи, предшествующие фашизму; идеи, которые обладают вышеупомянутым характером «постоянных» величин и, следовательно, могут считаться неотъемлемой частью великой европейской политической традиции. Приверженность же подобным идеям по иным соображениям, то есть вследствие их «революционности», своеобычности и принадлежности собственно к «фашизму» приводит к их умалению, приспособлению к ограниченной точки зрения, и к тому же затрудняет необходимую работу по разграничению

15.Основанием каждого истинного государства является трансцендентность его начала — принципа верховной власти, авторитета и законности. Эта важнейшая истина в различных обличьях воплощалась на протяжении всей истории народов. Ее отрицание равнозначно отрицанию или по меньшей мере искажению истинного значения всего составляющего политическую реальность. Вместе с тем, во всем многообразии воплощений этой истины неизменно — подобно «постоянной величине» — сохранялось представление о государстве как о влиянии высшего порядка, проявляющего себя во власти. Поэтому любое подлинное политическое единство является воплощением идеи и власти, тем самым отличаясь как от какого бы то ни было фактического единства натуралистического характера, основанного на «естественном праве», так и от всякого союза, обусловленного исключительно общественно-экономическими, биологическими, утилитарными или эвдемонистическими факторами

16.К области священного по сути своей принадлежит и древнеримское понятие imperium, которое не просто описывает систему территориального наднационального владычества, но, главным образом, означает чистое право повелевать, почти мистическую силу и auctoritas присущие тому, кто по праву облечен саном и исполняет функцию Главы: в религиозной и военной области, в патрицианской семье (gens) и на высшей ступени — в государстве (respublica)

17.Власть и авторитет, лишенные абсолютного свойства, не являются ни властью, ни авторитетом, как это прекрасно показал ДЕ МЕСТР. Как в сфере естественных причин, так и в области политики невозможно отступать до бесконечности, переходя от одного уровня к другому; рано или поздно мы неизбежно достигнем предела в точке, имеющей характер безусловного и абсолютного решения. Эта точка будет также точкой устойчивости и плотности, естественным центром всего политического организма, отсутствие которого превращает любой политический союз в чисто механическое соедиение, неустойчивое образование. В свою очередь, власть должна быть обращена к трансцендентному уровню, единственно дающему ей основание и узаконение в качестве высшего, независимого, первичного принципа, являющегося основой всякого права и не подчиненного никакому другому закону. На самом деле эти два аспекта, два требования взаимно обуславливают друг друга, что объясняет как природу чистого политического принципа imperium, так и личность того, кто как истинный Государь является его представителем и воплощением

18.Ибо если порядок является формой, торжествующий над хаосом и беспорядком, то закон и право составляют саму сущность государства, что находит свое достаточное основание и последнее оправдание исключительно в указанной трансцендентности. Из этого следует принцип: princeps a legibus solutus — Государь не связан законом. То же имел в виду и Аристотель, когда говорил, что те, кто воплощают собой закон, сами не подчиняются закону

19.В подобном случае, как и в любой сложной ситуации, пробуждается, проявляет себя та абсолютная, небесная сила, которая, оставаясь незримой и безмолвной в обычных обстоятельствах, всегда сокрыта в государстве, пока последнее не разрывает связи с породившим его началом; пока оно остается живым организмом, а не превращается в механизм, routine. «Чрезвычайные полномочия» и «диктатура» являются вынужденными мерами, можно сказать, «роковыми средствами», к которым по необходимости прибегают лишь тогда, когда пробудить эту силу не удается. Подобного рода диктатура не носит «революционного» характера. Она остается в рамках закона, так как не является ни новым политическим принципом, ни новым правом. Поэтому в лучший период римской истории «диктатуру» мыслили и допускали лишь как временное явление, как некое дополнение к существующему порядку, но не как новое общественное устройство, ведущее к ниспровержению старого строя. В последнем случае диктатура равнозначна узурпации

20.Государство не является воплощением «общества». Лежащее в основе социологического позитивизма понимание государства как «общества» или «общности» является показателем вырождения, натуралистического упадка. Оно противоречит сущности подлинного государства, переворачивает все правильные отношения, лишает политическую область изначально свойственных ей характера и достоинства. Подобная концепция полностью отрицает «апагогическую» цель государства как власти, имеющей свои истоки в мире горнем

21.Политическая область определяется иерархическими, героическими и идеальными ценностями, отрицающими как плотское, так и отчасти «душевное» довольство, что выводит ее за рамки чисто натуралистического и растительного существования. Истинные политические цели по большей части носят самодостаточный (не производный) характер; они связаны с идеями и интересами, далекими от мирного существования, чистой экономики и материального благополучия; они соответствуют высшему измерению жизни, особому достоинству. Противоречие между политической и общественной областями является основополагающим. Оно носит характер «категории», и чем более ярко выражено их противостояние, тем выше метафизическое напряжение в государстве, тем устойчивее его структуры, тем ближе его образ к организму высшего типа. Действительно, в подобном организме высшие функции не отражают его биологические и растительные потребности, и, за исключением случаев явного вырождения и одичания, не используются для их удовлетворения. Их деятельность, хотя и зиждется на физической жизни, следует собственным законам, и в отдельных случаях способна даже подчинить себе последнюю для исполнения целей, действий и задач, которые не поддаются объяснению и оправданию в чисто физических рамках

22.Различие между политической и «физической» областями изначально

23.Действительно, до этого момента член группы, независимо от своего возраста, стоял на том же уровне, что и женщины, дети и даже животные. Поэтому лишь после преображения индивид становился членом «мужского союза». Власть в группе или племени принадлежала именно «мужскому союзу», в котором собственно «мужское», как мы показали, имело посвятительное (священное) и одновременно воинское значение

24.В этой схеме изначально заложены основополагающие «категории», определяющие противоречие между политическим и «общественным» уровнями. Первой из них является особое «помазание», особая «благодать», данная «мужчине» в высшем смысле: «мужчине», как vir (как говорили древние римляне), а не просто homo. Условием получения этой «благодати» являлся «разрыв уровня», то есть разрыв уз, связующих человека с натуралистическим и растительным уровнем существования; этот разрыв восполнялся властью, правом повелевать, принадлежавшим «мужскому союзу». Мы можем с полным основанием считать это одной из «постоянных» или основополагающих идей, которые во всем разнообразии своих прикладных и производных форм неизменно включались в теорию или, лучше сказать, метафизику государства, исповедуемую величайшими цивилизациями прошлого

25....«рождение господствующего класса есть Божественное таинство». Впрочем, иной раз более уместно говорить о демоническом таинстве: плебейские трибуны, демагогия, коммунизм. Однако никогда истинное правящее сословие не может сложиться под воздействием исключительно социальных и тем более экономических факторов. Государство подчинено мужскому началу, общество и в более широком смысле народ, demos — женскому. Это также изначальная истина. Материнское господство, от которого свободна политическая область, подчиненная мужскому началу, понималось также как господство Матери Земли, Матерей Жизни и плодородия, под властью и на попечении которых находятся физические, биологические, коллективно-материальные стороны существования

26.Затем нить прерывается, и упадок государственной идеи, наряду с упадком и угасанием чистого принципа верховной власти и авторитета, завершается окончательным перевертыванием, когда все обращается в свою противоположность; за счет этого мир demos a, масс, погрязших в материи, получает доступ в область политики. Таков основной смысл любой демократии в изначальном понимании этого слова, а также всякого «социализма». Как первая, так и второй по сути своей являются антигосударственными системами, вырождением, осквернением и опошлением политического начала. С их пришествием завершается смещение от мужского к женскому, от духовного к материальному; происходит беспорядочное смешивание. Это инволюция, обусловленная внутренним вырождением самого человека, которое выражается в том, что верх в нем берут склонности и интересы, связанные с натуралистической, грубой, стихийной жизненной составляющей человека

27.Вышеуказанное различие между политической идеей государства и физической концепцией «общества» сказывается и в противоречии между государством и нацией. Понятия нации, родины и народа, несмотря на нередко окружающий их романтический и идеалистический ореол, по сути принадлежат не политическому, а натуралистическому и биологическому уровню, и соответствуют «материнскому и физическому измерению данной общности. Почти все движения, признававшие за этими понятиями первостепенную ценность, отвергали или по меньшей мере ставили под сомнение идею государства и чистый принцип верховной власти. Замена выражения «Божьей милостью» (пусть лишь приблизительно отражающей истинную власть, данную свыше) на формулировку «по воле нации» на самом деле ознаменовала собой уже упомянутое нами переворачивание: это был не просто переход от одной формы государственного устройства к другой, но переход в совершенно новый мир, отделенный от первого непреодолимой пропастью

28.Начало было положено, когда отдельные европейские государства, продолжая признавать политический принцип чистой верховной власти, обрели форму национальных государств. Это преобразование вдохновлялось по сути антиаристократическим (антифеодальным) духом, раскольническим и антииерархическим по отношению к европейской ойкумене, учитывая отказ от признания высшего авторитета Священной Римской Империи и анархическую абсолютизацию отдельных политических единиц, правитель каждой из которых начал считать себя верховным властителем. Утратив поддержку свыше, эти властители принялись искать ее снизу, тем самым роя себе могилу: отныне человеческая масса, потерявшая прежнюю форму и членение, стала неумолимо обретать все больший вес. Они сами создали структуры, которые впоследствии должны были перейти в руки «нации» сначала в лице третьего сословия, а затем — «народа» и толпы. Этот переход, как известно, свершился во время Французской революции; хотя тогда обращение к «нации» имело чисто демагогический характер, национализму пришлось пойти на союз с революцией, конституционализмом, либерализмом и демократией, и с тех пор он стал знаменем в руках движений, которые, начиная с революций 1789 и 1848 гг. и вплоть до 1918 г., разрушили все опоры старого строя традиционной Европы. Впрочем, «патриотическим» идеологиям свойственно ставить все с ног на голову, вследствие чего натуралистическая данность — фактическая принадлежность к данному племени и данному историческому сообществу — преобразуется в нечто мистическое и возводится в степень высшей ценности; отдельного человека начинают ценить лишь как citoyen и enfant de la patrie, что подрывает авторитет всякого более высокого принципа, начиная с принципа верховной власти, подчиненного отныне «воле нации»

29.Уже образ Родины как Матери, как Земли, детьми которой мы все являемся и по отношению к которой все равны и связаны узами братства, прямо указывает на тот физический, женский и материнский уровень, с которым, как мы говорили ранее, разрывают «мужчины» ради установления светлого, мужского государственного порядка — тогда как первый по сути своей носит дополитический характер. В связи с этим довольно примечателен тот факт, что родина и нация почти всегда аллегорически изображаются женскими фигурами, даже у дов, у которых название страны имеет средний или мужск женский род. Святость и неприкосновенность «нации» и «да» являются просто результатом перенесения на них свойств, которые приписывались великой Матери в древних плебейских обществах, находящихся под властью матриархата и не знакомых с мужским и политическим принципом imperium. Поэтому БАХОФЕН и ШТЕДИНГ с полным основанием могли говорить о том, что идею государства отстаивают «мужчины», тогда как женственные, духовно склонные к матриархату натуры встают на защиту идеи нации, «родины» и «народа»

30.Между тем почти все известные нам страны и исторические нации образовались на землях, не принадлежавших им изначально, либо первоначальные границы расширялись. Связующим и формообразующим началом служила преемственность власти, — как духовной, так и политической, — принадлежащей кругу людей, связанных единой идеей и чувством верности, объединеенных единой целью и подчиняющихся единому внутреннему закону, что отражалось в соответствующем общественно-политическом идеале. Таково порождающее начало и основа всякой великой нации. Поэтому для нации в натуралистическом понимании политическое ядро является тем же, чем душа в смысле «энтелехии» — для тела: оно придает ей облик, объединяет ее, делает сопричастной высшей жизни. Поэтому можно сказать, что нация существует и способна заселить любое пространство, пока способна воспроизводить одну и ту же «внутреннюю форму», то есть пока она несет на себе ту благодать, ту печать, которую налагает на нее высшая политическая сила и ее носители независимо от географических и даже этнических (в узком смысле этого слова) условий. Поэтому бессмысленно говорить о древних римлянах как о «нации» в современном понимании; это была скорее «духовная нация» как некое единство, определяемое понятием «римлянин». То же самое можно сказать и о франках, германцах, арабских ревнителях Ислама и многих других. Наиболее показательным примером является прусское государство, возникшее из Ордена (типичного воплощения «мужского союза») — Ордена тевтонских Рыцарей, который позднее стал хребтом и «формой» немецкого Reich

31.Политическая власть из рук класса, понимаемого как Орден и «мужской союз», переходит к демагогам или «слугам нации», к демократическим руководителям, «представителям» народа, которые удерживаются у власти, ловко потакая «народу» и играя на его низменных интересах. Естественным и роковым следствием указанной регрессии становится несостоятельность и, в первую очередь, низость нынешних представителях «политического класса». Справедливо сказано, что никогда прежде не было властителя столь абсолютного, чтобы против него не осмелились восстать знать или духовенство; между тем сегодня никто не решается порицать «народ», не верить в «нацию» и тем более оказывать им открытое сопротивление

32.Причина этого кроется в том, что сам demos, женственный по природе, не способен иметь собственной ясной воли

33.Вдобавок следует отметить, что сама система, установившаяся на Западе с приходом демократии, — система всеобщего равного избирательного права — изначально обрекает господствующий класс на вырождение. Действительно, качественно ничем не ограниченное большинство всегда будет на стороне общественных низов. Поэтому, дабы завоевать их, получить то количество голосов, которое требуется для прихода к власти, необходимо говорить с ними на единственно понятном им языке, то есть выдвигать на первый план именно их интересы (которые, естественно, являются наиболее грубыми, вещественными и сиюминутными), постоянно идти на уступки и никогда ничего от них не требовать

34.Теперь вернемся к сказанному чуть ранее о зарождении крупных европейских наций как политического начала. Итак, основой всякого истинного и устойчивого политического организма является организация, подобная Ордену, «мужскому союзу», держащая в своих руках принцип империи, для членов которой — согласно формулировке Саксонского Кодекса — честь состоит в верности

35.Здесь также можно вспомнить девиз Луи д'Эстонтвиля (времен Столетней войны): «Моя единственная родина там, где честь и верность»

36.По другую — люди, отличающиеся от первых как свидетели иных законности и авторитета, дарованных идеей и стойкой и безличной преданностью этой идее. Для подобных людей только идея может быть настоящей родиной. Их объединяет или разделяет не то, что они рождены на одной земле, говорят на одном языке, а в их жилах течет одна кровь, но принадлежность к общей идее. Истинная задача и необходимое условие для возрождения «нации», обретения ею формы и сознания состоят в том, чтобы выявить и отделить то, что обладает лишь мнимым единством во всеобщем смешении, а затем вычленить ядро мужской субстанции в виде политической элиты, вокруг которого должна начаться новая кристаллизация. Мы называем это реализмом идеи: реализмом, поскольку эта задача требует силы и ясности, а не «идеализма» и сентиментализма

37.Поэтому основная задача заключается в том, чтобы, строго придерживаясь четко продуманных принципов, разработать соответствующее учение, на основе которого будет создано нечто подобное Ордену. Основой этого Ордена станет элита, выстроенная в иерархию на том уровне, который определяется понятиями духовного мужества, решимости и безличности, где натуралистические узы теряют свою силу и значение. Именно она станет носителем нового принципа незыблемого авторитета и верховной власти, сумеет разоблачить крамолу и демагогию в любом обличье, остановит движение, ведущее с вершины вниз и восходящее наверх от основания. Она станет тем зародышем, который даст жизнь политическому организму и объединенной нации, обладающим тем же достоинством, какое было присуще прежним державам, созданным великой европейской политической традицией

38.Начало распада традиционных политико-социальных структур, по крайней мере тех, которые еще сохранялись в Европе, совпало с пришествием либерализма. По окончании бурного и демонического якобинского периода революционные принципы поначалу приняли обличье либерализма. Поэтому именно либерализм является первым звеном в цепи разнообразных форм мировой подрывной деятельности

39.Признание неравенства означает преодоление количества и утверждение качества. Именно в этом состоит различие между понятиями индивида и личности

40.Действительно, чистый индивид принадлежит скорее неорганическому, нежели органическому миру. В реальности правит закон нарастающего различия. Поэтому более низкие ступени действительности отличаются от более высоких тем, что на низшем уровне целое может делиться на множество частей, сохраняющих одинаковое качество (например, некристаллизованый минерал, некоторые растения или низшие виды животных, размножающиеся путем партеногенеза), тогда как на более высоких ступенях это невозможно. Последним присуще высшее органическое единство, разделение которого равнозначно повреждению, поскольку приводит к полной утрате частями того качества, значения и функции, которыми они обладали, пребывая в этом единстве. Таким образом, атомарный, несвязанный (solutus), «свободный» «индивид» принадлежит к царству неорганического и, соответственно, стоит на низших уровнях реальности

41.Гете следующим образом выразил эти принципы «органической философии», применимые и к политическому уровню: «Чем несовершеннее живое существо, тем более его части подобны целому и способны воспроизводить целое. Чем совершеннее живое существо, тем разнороднее его части. Схожие части менее подчинены одна другой; подчиненность органов является признаком высокоразвитого существа». На политическом уровне части соответствуют индивидам, а органическое целое — государству

42.Равенство может существовать на уровне простого социального агломерата или первобытного, почти животного смешения; в лучшем случае о равенстве допустимо говорить, рассматривая не индивидуальное, но общее, не личность, но вид, не «форму», но «материю» (в аристотелевском понимании последних). Нельзя отрицать, что люди с некоторых сторон приблизительно «равны»; но эти стороны для любой нормальной и традиционной концепции являются скорее «минусом», чем «плюсом», соответствуют наиболее убогому уровню реальности, самому непривлекательному из того, что в нас есть. Речь идет об уровне, еще не связанном с понятием «формы», личности в надлежащем смысле. Придание ценности этим сторонам, подчеркивание их значимости равнозначны признанию того, что самое существенное в статуях — это бронза, а не те особые идеи, воплощением которых они являются и для коих бронза (в нашем случае видовое человеческое качество) служит лишь материалом

43.Личность есть качественно рознящийся индивид, обладающий своим лицом, своей собственной природой и рядом свойств, которые делают его самим собой и отличают ото всех других, тем самым делая его существенно неравным. Личность — это человек, у которого общие признаки (начиная с наиболее общих, таких, как принадлежность к человеческому роду и, по нисходящей, к данной расе, нации, группе, полу) обретают отличную ото всех других форму выражения, особым образом сочетаясь и обособляясь. Восходящим является всякий жизненный, индивидуальный, общественный или нравственный процесс, который идет в направлении, способствующем претворению личности согласно ее собственной природе. И, напротив, стремление подчеркнуть и придать первостепенный характер тому, что одинаково во всех существах, следует оценивать как нисходящее. Желание равенства равнозначно желанию бесформенного

44.Принцип, согласно которому люди «от природы» свободны и обладают равными правами, является полной бессмыслицей хотя бы потому, что люди не равны уже по самой своей «природе». При переходе же от чисто натуралистического уровня к более высокой ступени становится понятно, что «личностью» может стать далеко не каждый, что это качество не одинаково для всех и не возникает самопроизвольно лишь на основании принадлежности данной особи к биологическому виду «человек». «Достоинство человеческой личности», со всем, что влечет за собой это выражение, вокруг которого радетели естественного права и либералы поднимают столько шума, может быть признано лишь за тем, кто действительно им обладает, но никак не за первым встречным. Кроме того, повторим: даже если это достоинство налицо, оно не должно признаваться равным во всех случаях. Оно имеет различные степени, и справедливость состоит в том, чтобы каждой из этих степеней соответствовали разные права и свободы. Различие в правах и, в более широком смысле, иерархическая идея проистекают из самого понятия личности, учитывая, что последнее, как было указано, немыслимо вне различия, формы и различающего обособления

45.Каждый человек, действительно осознающий себя личностью и обладающий достоинством, воспримет как оскорбление то, что его собственный закон будет иметь равную силу и для всех других (приблизительно именно к этому сводится хорошо известная формулировка того же категорического императива кантовской морали)

46.Равенство возможно только между равными, то есть теми, кто объективно стоит на одном уровне, в равной степени является «личностью». Их свобода, их право — но также и их ответственность — не могут быть равными свободе, праву и ответственности тех, кто стоит на другой ступени, более высокой или более низкой

47.В Спарте звание omoioi, «равного», относилось исключительно к правящей элите; причем в случае недостойного поведения этого звания могли лишить

48.Каждый обладает свободой настолько, насколько он того заслуживает, в зависимости от своего склада, личного достоинства либо исполняемых обязанностей, а отнюдь не на основании своей элементарной абстрактной принадлежности к человеческому роду или «гражданам»

49.Равенство исключает свободу; равенство не оставляет места для чистой свободы, при нем может существовать лишь множество отдельных свобод, прирученных, механизированных и взаимно ограничивающих друг друга. Лишь в полностью противоположном либеральным вкусам обществе возможна частичная реализация свободы подобного рода; в таком обществе социальная проблема решается путем обеспечения определенных привилегий небольшой группе людей за счет максимального подчинения всех остальных

50.Иначе обстоит дело со свободой для, которая связана с подлинной природой человека и исполняемой им функцией, что означает прежде всего возможность претворить собственные способности и достичь максимально доступного для себя уровня совершенства в данных общественно-политических рамках

51.В классическом представлении, например, таких мыслителей, как Аристотель, Платон или Плотин, справедливым может быть лишь такой общественный строй, при котором каждый занимается тем, что ему свойственно, владеет тем, чем ему надлежит, и реализует себя в соответствии с собственной природой. То же католичество в свой золотой век схоластики, ныне презрительно именуемый демократическими представителями современной церкви, «открытыми к диалогу с левыми», «темным средневековьем», не ведало другой истины и этики. Стержень его учения об обществе составляла идея о «собственной природе», различной у каждого человека, вследствие чего уровень предоставляемой свободы и положение, занимаемое человеком в иерархически устроенном общественном организме, должны были выражать его «богоданную» природу

52.К этому же порядку идей можно отнести и вопрос, что важнее, человек или общество, и кто из них является целью. С традиционной точки зрения этот вопрос безусловно решается в пользу человека. Любые доводы в пользу «общества» отражают заблуждение, порожденное тем же упадочным стремлением ко всеобщему уравниванию, о котором мы говорили ранее. В своем противодействии этому стремлению те же индивидуализм и анархизм, несомненно, по своему правы и имеют менее вырожденческий характер. Все связанное с обществом относится в лучшем случае к уровню средств, но никак не целей. Общество как сущность в себе — это идол, персонифицированная абстракция; на деле же уровень, на котором стоит общество, соответствует чисто материальному, физическому, подчиненному уровню

53.Любое общество, любое государство слагается из людей, и именно отдельные люди составляют его первичный элемент. Но какие люди? Это не люди, изображаемые индивидуализмом как атомы или скопление атомов, но люди как личности, как рознящиеся между собой существа, каждому из которых подобает свое особое положение, своя свобода, свое право в иерархиях созидания, производства, повиновения и по-велевания. Только такие люди поднимаются в истинном государстве — антилиберальном, антидемократическом, органичном. Предпосылка подобной государственной идеи — первичность личности по сравнению с любой отвлеченной общественной, политической или правовой сущностью, при том обязательном условии, что речь идет не о пассивной, посредственной личности, составляющей всего лишь число в мире количества и всеобщего избирательного права. Совершенствование человека — вот цель каждого здорового общественного строя, который обязан всячески способствовать этому

54.Быть просто «человеком» — это меньше, чем быть человеком в рамках данной нации или данного общества; последнее же в свою очередь меньше, чем быть «личностью», то есть обладать качеством, изначально предполагающим переход на более высокий уровень, нежели просто натуралистический и «общественный». В свою очередь личности также составляют особую категорию, в которой происходит последнее различение сообразно степеням, функциям и качествам, в соответствии с которыми, вне общественного и, образно говоря, горизонтального уровня, вертикально определяется собственно политический мир со свойственным ему членением на сословия, функциональные классы, корпорации и частные союзы. Эти обособленные группы слагаются в пирамиду, на вершине которой должны стоять типы сравнительно близкие к абсолютной личности — что означает высшую степень собственной реализации и, как таковое, является целью и естественным центром тяжести всего целого. «Абсолютная личность», несомненно, представляет собой нечто прямо противоположное индивиду. Стать «абсолютной личностью» — значит осуществить синтез основополагающих возможностей и полностью овладеть силами, заложенными в идее человека (в ограниченном случае) или человека определенной расы (в более относительной, частной и исторической области), то есть стать чем-то противоположным социализированной и стандартизированной атомарной единице, лишенной качественных отличий. Абсолютная личность равнозначна крайнему обособлению, которое тождественно упразднению индивидуальности и в некотором роде такой же универсализации соответствующих типов. Это обособление является также необходимым условием, позволяющим личности стать источником чистого авторитета, символом и воплощением верховной власти, горней силы, imperium. По мере удаления от человечества, через естественно-правовое «общество» или коллектив, через нацию, мы достигаем в области политики своебытно завершенной личности и господствующей сверхличности. Так мы поднимаемся от наиболее скудных в смысле «бытия» и ценности ступеней к уровням, все более ими насыщенным, и каждая из этих ступеней является естественной целью для предшествующей. Именно так следует понимать принцип, утверждающий, что именно человек является целью общества, его первичным элементом, а не наоборот

55.Эти идеологии совершенно пренебрегают таким стремлением индивида к свободе, когда он желает освободиться не от чего-то внешнего, будь оно реальным или воображаемым, то есть, в более широком смысле, не от того, что зависит от других, — но желает быть свободным по отношению к самому себе, то есть к своей натуралистической части. В нормальном случае оправданием различий в качественных иерархиях служит именно такое понимание свободы; если же человек не чувствует в себе некоторой тяги или вкуса к подобного рода свободе, он не должен даже притязать на звание личности. В этом предварительном условии политическая область пересекается с этической (в духовном, а не «нравоучительном» смысле). Решающую роль здесь играет духовное мужество того, кто в противоборстве потребностей способен поставить определенные принципы и закон выше всего, связанного с натуралистической и материальной сферой, как для самого себя, так и для других. Такой человек не подчиняется ни требованиям семейных уз, ни душевной привязанности, не говоря уже о таких понятиях как польза и благополучие, даже если речь идет об общественной пользе

56.Первым из этих оснований является то, что уровень требований, предъявляемых к другим, зависит от того, что человек может потребовать от себя самого. Тот, кто не способен властвовать над собой и следовать собственному закону, не способен справедливо править другими и устанавливать для них законы. Вторым основанием является идея, которую отстаивал еще Платон: для тех, кто не способен стать господином себя самого, будет благом найти его хотя бы в другом. Умение повиноваться станет для таких людей хорошей школой, позволяющей научиться повелевать собой. Наконец, верность тому, кто выражает собой идею и являет собой живой пример приближения к более высокому человеческому типу, учит их хранить верность лучшему, что есть в них самих

57.Хорошо, когда превосходство и власть соединяются, но лишь при том условии, что власть опирается на превосходство, а не наоборот

58.Даже примитивный человек подчинялся не самому сильному, но тому, в ком он чувствовал избыток маны, — священной и жизненной силы, — благодаря чему подобные люди считались более подходящими для деятельности, недоступной другим. То же самое происходит, когда человек находит своих последователей, готовых ему подчиниться и преклоняющихся перед ним в силу присущих ему высокой способности к сопротивлению, ответственности, ясности, опасному, вольному и героическому образу жизни, на которой не способны другие люди. Решающую роль здесь имеет способность добровольно признать за таким человеком особое право и особое положение. В этом случае подчинение означает не уничижение, но такое возвышение личности, о котором радетели «бессмертных принципов» и «человеческого достоинства» в своем недомыслии не имеют ни малейшего представления. Ибо лишь высшие люди могут дать массе и всему обществу систему знаний о материальной жизни, смысл и оправдание, которых они были ранее лишены. Именно низший нуждается в высшем, а не наоборот. И низшее существо живет наиболее полно лишь когда чувствует, что его жизнь включена в более широкий порядок, обладающий центром, или же когда ощущает себя человеком перед лицом властителей людей и испытывает чувство гордости за то, что как свободная личность несет свою службу на надлежащем ему месте

59....подлинные Государи берут на себя власть исключительно по необходимости, так как не видят равных или лучших, кому могла бы быть доверена эта задача» (347с). Л. ЦИГЛЕР (Ziegler) по этому поводу совершенно справедливо заметил, что те, для кого власть означает восхождение и рост, тем самым свидетельствуют, что они ее не достойны; по сути, власти заслуживает лишь тот, кто разрушил в самом себе жажду власти, libido dominandi

60.Все имеющее эмоциональную или иррациональную мотивацию играло, играет и будет играть в человеческом поведении более важную роль, нежели мелкая выгода. Без учета этого факта большая часть человеческой истории остается недоступной пониманию

61.Уровень развития одного человеческого общества по сравнению с другим оценивается не относительным благополучием в материальном и социальном плане, удовлетворенностью материалистических потребностей и его полезностью. Он измеряется тем, насколько ярко выраженными, преобладающими и определяющими являются в нем интересы и критерии ценности, которые возвышают человека над сферой посредственной «полезности», единственно признаваемой позитивистской социологией

62.Что до либерализма и всего с ним связанного, то завершим наши рассуждения следующими замечаниями. Либерализм представляет собой полную противоположность всякой органической доктрине. Для него первичным элементом является не человек как личность, но человек как индивид в его бесформенной свободе, мыслимой исключительно как механическая игра сил, единиц, вступающих во взаимодействие или противодействующих друг другу в зависимости от случайно захваченного пространства безо всякого высшего упорядочивающего закона и смысла, которые отражались бы в целом. Единственный закон и, следовательно, единственное государственное устройство, признаваемое либерализмом, носит внешний, наружный характер по отношению к своим субъектам. Суверенные индивиды доверяют власть государству лишь для того, чтобы оно охраняло свободы отдельных лиц, с правом вмешательства только когда свобода одних представляет открытую угрозу свободам других. Таким образом, порядок оказывается скорее ограничением и регламентацией свобод, нежели той формой, которую свобода порождает из самой себя как свободу для свершения чего-либо, как свободу, связанную с определенным качеством и определенной функцией. Порядок — предполагаемый законным — в конечном счете решается насилием, поскольку на деле при либерально-демократическом режиме правит большинство, а меньшинство, также состоящее из «свободных индивидов», вынуждено склоняться перед большинством, подчиняться ему. Наиболее пугающим призраком для либерализма в наши дни является тоталитаризм. Однако можно с уверенностью утверждать, что именно либеральное, а не органичное государство порождает тоталитаризм как свою крайность. Тоталитаризм лишь усиливает представление о порядке как о чем-то налагаемом извне и имеющем равную силу для всех индивидов, которые, не обладая ни собственной формой, ни законом, должны получить его извне посредством включения во всеобъемлющую механическую систему, дабы избежать хаоса, порождаемого беспорядочным и эгоистическим проявлением частных сил и интересов

63.Личность, превращаясь в индивида, утрачивает органическое значение и, отрицая всякий принцип авторитета, становится лишь числом, одной головой в стаде, в результате чего ее интересы неотвратимо ограничиваются интересам коллектива. Таким образом происходит переход от либерализма к демократии, а от демократии к социалистическим формам, все более тяготеющим к коллективизму. Марксистская историография давно уже уловила эту взаимосвязь. Она признает либеральную революцию революцией третьего сословия, которая сыграла роль тарана, пробившего брешь в прежнем традиционном политико-социальном устройстве мира, разрушившего его и тем самым расчистившего дорогу социалистической и коммунистической революции, деятели которой продолжали риторически взывать к «бессмертным принципам» и «благородным и великодушным идеям» исключительно в расчете на обманутых невежд и простаков

64.«К возникновению и укреплению тирании ведет исключительно демократический политический режим; неограниченная свобода ведет к наиболее полному и суровому рабству». Либерализм и индивидуализм играют в замыслах мировых подрывных сил лишь роль орудия, разрушающего преграды на их пути

65....либерализм, затем конституционализм, парламентская демократия, радикализм, социализм и, наконец, коммунизм и советизм — все они в историческом плане являются различными стадиями одной и той же болезни, каждая из которых стала переходной ступенькой к последующей. Не будь французской революции и либерализма, не было бы конституционализма и демократии. Без демократии и соответствующего буржуазно-капиталистического общества третьего сословия не было бы ни социализма, ни демагогического национализма. Без подготовки, проведенной социализмом, не было бы ни радикализма, ни, наконец, коммунизма на национальной или интернационально-пролетарской основе. Сегодняшнее сосуществование этих форм, так же как их междоусобная борьба, не должны помешать зоркому глазу распознать, что все они являются звеньями одной цепи, взаимно обуславливают друг друга и выражают различные стадии одной и той же подрывной деятельности, направленной против нормального и законного порядка

66.Начало этому движению было положено тогда, — полезно повторить это еще раз, — когда западный человек в стремлении отвоевать для себя как индивида пустую и призрачную свободу, порвал узы, связывавшие его с традицией, и, презрев всякий высший символ авторитета и верховной власти, стал атомом, утратил свое прежнее положение в качестве органичной части иерархически связанного целого

67.Экономический либерализм, под знаменем которого развивались всевозможные формы капиталистического пиратства, циничной и антиобщественной плутократии, является одним из последних следствий интеллектуальной свободы, сделавшей индивида solutus, то есть лишившей его внутреннего стержня, функции, границы, которую он прежде устанавливал для себя благодаря общей атмосфере и естественной иерархии ценностей, присущих любой органичной системе

68.Наполеоновский Кодекс сделал собственность «нейтральной» и «частной» в ухудшающем, индивидуалистическом смысле. Собственность перестала иметь политическую функцию и утратила связь с политической областью. Она перестала быть связанной с ответственностью и положением в обществе и подчиняться «преимущественному праву» (под последним в данном случае следует понимать объективное и нормальное признание, которым в иерархическом целом пользуется высшая личность, сформированная и отличающаяся особой традицией и сверхиндивидуальной идеей). Единственной обязанностью собственности (как и, в более широком смысле, богатства) перед государством остались только налоги. Отныне ее субъектом стал простой «гражданин», главной заботой которого очень быстро стала бессовестная эксплуатация самой собственности безо всякого уважения к традициям крови, семьи и рода, которые ранее составляли важную часть как собственности, так и богатства. Естественным следствием этого в конечном счете стало отрицание самого права частной собственности. Ведь если она лишена всякого высшего узаконения, всегда возникает вопрос, почему одни владеют ею, а другие — нет; почему одним благодаря их богатству и собственности обеспечены привилегии и преимущественное положение в обществе (нередко куда более широкие, чем при феодальном строе) — при том, что как люди они не обладают никаким реальным, ощутимым превосходством по сравнению с другими

69.Идея органичного государства является традиционной идеей, поэтому можно сказать, что всякое настоящее государство всегда имело органичный характер. Органичным можно считать государство, обладающее единым центром, каковой суть идея, сама собой действенным образом формирующая все его области; ему не ведомы раздробленность и стремление к «самоуправству» со стороны отдельных частей, ибо благодаря системе иерархического представительства каждая из них наделена относительной самостоятельностью, имеет свое поле деятельности и внутренне связана с целым. Именно «целое» составляет суть рассматриваемой нами системы, которая представляет собой гармоничное и развернутое духовно единое целое, а не скопление элементов, раздираемое взаимоисключающими интересами. Все государства, обретшие форму в мире великих традиционных цивилизаций — в виде империй, монархий, аристократических республик или городов-государств — в лучший период своего существования в большей или меньшей степени носили органичный характер. Их основу и жизненную силу составляли центральная идея, символ верховной власти вкупе с соответствующим положительным принципом авторитета. Естественное притяжение, исходящее из центра, порождало столь же естественное сотрудничество-между людьми и отдельными общественными сословиями

70.Тоталитарное единство и движущая его сила основаны не на влиянии, исходящем из мира горнего и устремленном к нему, но на власти, лишенной формы, которая кристаллизуется в центре, стремясь поглотить, покорить, механизировать все окружающее, взять все под контроль и стереть все различия

71.Если эта трансцендентность отсутствует, то автоматически нарушаются те нематериальные и субстанциальные связи, которые соединяют части с центром, вследствие чего разрушается внутренний строй индивидуальных свобод, утрачивается общий имманентный закон, царивший ранее и поддерживавший порядок, не нуждаясь в принуждении, и, наконец, человек теряет свое сверхиндивидуальное положение; и тогда всякая децентрализация и всякое внутреннее членение превращаются в угрозу для общего единства

72.В таком случае власть могла бы перейти к ее членам или, по крайней мере, к наиболее опытным среди них, которые составили бы Орден, особое политическое сословие, стремящееся не стать государством в государстве, а желающее занять и укрепить ключевые позиции в государстве, отстаивая не свою частную идеологию, но становясь безличным воплощением чистой идеи государства. Особый характер подобного переворота уместнее было бы связать не с формулой «однопартийное», но скорее с формулой органичного и антипартийного государства. Таким образом, речь идет лишь о возвращении к традиционному типу государства после периода междуцарствия и переходных политических форм

73.Поэтому, по мнению БОРНЭМА, правителя бонапартистского типа теоретически можно считать квинтэссенцией демократического режима; в его деспотизме как бы выражается воля всемогущего народа, самостоятельно управляющего собой и подчиняющегося самому себе

74.Если традиционная концепция высшей власти и авторитета предполагает наличие дистанции, и именно чувство дистанции пробуждает в низших почитание, естественное уважение, природную склонность к подчинению и преданности своему государю, то в данном случае все происходит наоборот: с одной стороны, «власть» устраняет всякую дистанцию, с другой, низы не согласны терпеть какую-либо дистанцию. Вождь бонапартистского типа является и стремится быть «сыном народа», даже если по своему происхождению он принадлежит к другому типу. Он пренебрегает законом, согласно которому чем шире основание, тем выше должна располагаться вершина. Верный раб комплекса «популярности», он питает склонность ко всем проявлениям, которые способны дать ему, пусть даже мнимое, чувство народной любви и одобрения. При таком отношении именно вышестоящий нуждается в нижестоящем, чтобы удостовериться в своей значимости, а не наоборот, как то должно быть при нормальном положении дел

75.Поэтому имеется существенная разница между сплоченностью, лежащей в основе политической системы воинского, героического, феодального типа — то есть имеющей духовную и священную основу — и той сплоченностью, что возникает в движениях, выдвигающих наверх народного трибуна, диктатора или правителя бонапартистского типа. Мы расцениваем как отрицательные те случаи, когда правитель обращается к низшим, почти до-личностным слоям человека, поощряет и использует их к своей выгоде, заинтересованный в том, чтобы тем самым подавить все высшие формы восприятия. Отчасти поэтому подобные правители склонны демократически величать себя «сынами народа», не притязая на то, чтобы олицетворять собой более совершенный человеческий тип, утверждающий высший принцип. Следовательно, это явление носит регрессивный характер в смысле личностных ценностей. В подобных коллективных движениях или системах отдельный человек умаляется даже не столько за счет ограничения каких либо внешних свобод, — что по сути не имеет существенного значения, — сколько вследствие подавления его внутренней свободы, свободы «я» по отношению к своим низменными страстями, пышному расцвету которых, как было сказано, благоприятствует общая атмосфера, царящая в подобном обществе

76.Престиж правящего класса строится не на высоком идейном напряжении, что отчасти еще было присуще первоначальным полуреволюционным, полувоенным формам бонапартизма, но исключительно на «социальных» и «экономических» перспективах, на факторах и мифах, затрагивающих лишь чисто физическую часть demos'a

77.Традиционное мышление проводит существенное различие между символом, функцией или принципом, каковые воплощаются в стоящем у власти, и самим этим человеком как индивидом. В соответствии с этой предпосылкой важно, чтобы человека уважали и ценили исходя из идеи и принципа, а не наоборот. Между тем диктатора или трибуна уважают как раз за обратное; их власть опирается исключительно на индивидуальные качества правителя, на его способность воздействия на бессознательные силы массы

78.Впрочем, сегодня даже те, кто признает саму идею «аристократии», не способны преодолеть этих границ: они готовы признать за человеком право на исключительность и «гениальность», лишь если его величие обусловлено свойственными ему индивидуальными качествами, но не способны признать их за тем, кто олицетворяет собой традицию и особую «духовную расу», и чье величие, в отличие от первого, зиждется на принципе, идее, на высшей безличности

79.Существенной здесь является обращенность истинного правителя ввысь, а не вниз; в нем должны ценить нечто сверхличное и внечеловеческое, невзирая на то, в каком облике в зависимости от конкретных обстоятельств и исторических условий предстает этот элемент «имманентной трансцендентности», обычно связанный с традицией. Это значительно отличает его от того же «героя», военачальника или диктатора. Используя дальневосточную терминологию, можно говорить о двух типах авторитета, первый из которых свойствен тому, кто побеждает и получает власть, не нуждаясь в борьбе, а второй — тому, кто должен бороться за власть. В первом случае существенно то, что, условно говоря, «олимпийский» элемент естественно утверждает себя в своем превосходстве посредством «деяния в недеянии», то есть оказывая духовное, а не прямое материальное воздействие. Во втором случае мы также оказываемся на довольно высоком уровне, когда речь идет о dux, полководце (особенно если это тип, сформированный суровой традицией, что, например, в наши дни отличало прусское офицерство). Однако если он начинает вмешиваться в политику, стремясь узурпировать власть в качестве диктатора, то уровень понижается и достигает своего нижнего предела с появлением вождя бонапартистского типа, который мы определили как помесь демагогического трибуна, наследника демократии, с макиавеллиевским типом, знатоком порочной и циничной техники властвования

80.Укажем лишь, что в целом следует различать четыре стадии: на первой элита имеет чисто духовный характер, воплощает в себе то, что в общем можно назвать «божественным правом», выражает собой идеал нематериального достоинства; затем она обретает черты воинской знати; на третьей стадии ее сменяет олигархия на плутократической и капиталистической основе, правящая в рамках демократии; и, наконец, элитой становятся коллективистские предводители революции четвертого сословия

81.Как мы уже говорили, если отрицается всякое право и главенство ценностей и интересов, превышающих общественно-экономический уровень, тем самым отрицается и истинная иерархия, так же как и высший авторитет тех людей, групп или сословий, которые являются выразителями и защитниками этих высших ценностей и интересов. Поэтому экономическая эра по определению является глубоко анархической и антииерархической, в корне разрушает всякий правильный порядок

82.Совершенно очевидно, что современный капитализм, точно также как и марксизм, представляет собой подрывную силу. Их роднит материалистическое мировоззрение, качественно схожи исповедуемые ими идеалы, оба они помещают в центр мира технику, науку, производство, «прибыльность» и «потребление»

83.Необходимо открыто признать, что помимо экономики существует уровень высших политических, духовных, героических ценностей, на котором не признается и даже не допускается деления на чисто экономические классы, где нет ни «пролетария», ни «капиталиста». Только ориентируясь на этот уровень, можно определить то, ради чего действительно стоит жить и умирать; только там может сложиться подлинная иерархия, учитывающая качественные различия, на вершине которой воцарится высшая функция повелевания, imperium

84.Следовательно, истинными противниками являются не капитализм и марксизм, но система, в которой главенствует экономика (независимо от ее конкретной формы), и система, в которой последняя подчинена внеэкономическим факторам в рамках более широкого и совершенного устройства, которое придает человеческой жизни более глубокий смысл и открывает путь к развитию более высоких способностей. Таково предварительное условие истинной реакции, направленной на возрождение вне рамок деления на «правых» и «левых», отрицающей как злоупотребления капитализма, так и крамолу марксизма

85.Теперь выделим то, что в современном хаосе обусловлено идеологической заразой. Причиной возникновения и успеха марксизма стало не столько обострение социального вопроса (об этом можно было говорить только на заре индустриальной эпохи), но скорее сам социальный вопрос во многом возник в современном мире вследствие существования марксизма и, следовательно, носит искусственный характер, будучи делом рук организованных агитаторов, нацеленных на «пробуждение классового сознания». Ленин вполне откровенно раскрыл роль последних, говоря, что задачей коммунистической партии является не поддержка тех движений «трудящихся», которые возникают естественным образом, но скорее подстрекательство к их организации повсюду и любыми средствами. Марксизм всячески способствует зарождению пролетарского и «классового» мышления там, где его раньше не было, разжигает брожение, злопамятство и недовольство в людях, прежде довольных своим местом, знавших естественные границы своих потребностей, не притязавших на то, чтобы стать кем-то иным, и именно потому не ведавших того «отчуждения», Ent-fremdung, о котором постоянно твердят марксисты

86.Так, с полным правом можно утверждать, что пресловутое «улучшение социальных условий» следует рассматривать не как благо, но как зло, поскольку расплатой за него становится порабощение индивида производственным механизмом и социальным конгломератом, вырождение государства до уровня «государства труда», исчезновение всякой качественной иерархии, омертвение всякой духовной восприимчивости и «героической» способности в самом широком смысле этого слова. ГЕГЕЛЬ писал, что «всемирная история не является царством счастья, периоды счастья [в смысле материального и социального благополучия] являются чистыми страницами в книге истории». Точно так же на индивидуальном уровне наиболее ценные в человеке качества, собственно и делающие его человеком, нередко пробуждаются в суровой атмосфере, на грани нужды и несправедливости, в обстановке, которая бросает человеку вызов, подвергает его духовному испытанию; однако эти качества почти неизбежно угасают, когда человеческому животному обеспечены максимально удобная, безопасная жизнь и равная доля благоденствия и счастья, пристойного стадному животном, которое остается таковым несмотря на радио, телевидение и самолеты, Голливуд и спортивные стадионы или культуру Reader's Digest. Повторим вновь: духовные ценности и уровень человеческого совершенства никак не связаны с общественно-экономическим достатком или нуждой. Материалистические идеологии утверждают, что бедность всегда является источником унижения и порока, а «цивилизованные» общественные условия способствуют расцвету добродетелей. Более того, они противоречат сами себе, одновременно поддерживая миф, согласно которому нищий и угнетенный трудовой «народ» является воплощением «добра», а продажные богачи эксплуататоры — носителями зла и порока

87.К подобным ценностям следует отнести умение быть самим собой, стиль активной безличности, любовь к дисциплине, общую героическую предрасположенность. Важно научиться противопоставлять любым видам злопамятства и социального соперничества признание и любовь к своему месту, как наиболее соответствующему собственной природе индивида, тем самым признавая и те границы, в рамках которых он способен раскрыть свои способности, придать органичный смысл собственной жизни, достичь наиболее возможного для себя совершенства: так ремесленник, в совершенстве овладевший своим делом, безусловно стоит выше властителя, недостойного своего сана

88....труд и стремление к прибыли считались оправданными лишь в той мере, насколько они были необходимы для обеспечения жизни, подобающей положению, занимаемому человеком в обществе. Такова была концепция томизма, и позднее те же взгляды исповедовал ЛЮТЕР. В целом это ничем не отличается от древней корпоративной этики, в которой основное внимание уделялось ценностям личности и качества, а количество работы всегда зависело от определенного уровня естественных потребностей и особого призвания. Основная идея состояла в том, что работа должна не связывать человека, но, наоборот, освобождать его, чтобы он мог посвятить себя более достойным занятиям, уладив необходимые жизненные потребности. Для древних ни одна экономическая ценность не казалась достойной того, чтобы пожертвовать во имя нее своей независимостью, а добывание средств к существованию не должно было становится помехой для остальной, более полноценной жизни. В общем они признавали ранее высказанную нами истину, согласно которой человеческий прогресс идет не в экономической или социальной области, но внутри самого человека

89.Этот катастрофический процесс не знает пределов, поскольку ревнители «прогресса» не замечают того, что сумел понять еще ЛЕНИН, считавший подобные кризисы одной из характерных черт «загнивающего капитализма», роющего себе могилу и обреченного в силу самого закона собственного развития — вследствие индустриализации, пролетаризации и европеизации — порождать силы, которые, в конечном счете, восстанут против него и соответствующих народов белой расы

90.Если крупный предприниматель полностью отдается экономической деятельности, которая становится для него своего рода наркотиком, — тем, что ему жизненно необходимо, — то он делает это из инстинктивной самозащиты, поскольку стоит ему остановиться, как вокруг него разверзнется пустота и его захлестнет ужас от существования, лишенного смысла

91.Подобно «народу», «труд» стал одной из неприкосновенных святынь, о которой современный человек осмеливается говорить лишь в возвышенных выражениях. Одной из самых жалких и плебейских черт экономической эры является этот своеобразный мазохизм, заключающийся в прославлении труда как этической ценности и основного долга, причем под трудом здесь подразумевается любая форма деятельности. Пожалуй, будущему, более нормальному человечеству это покажется самым причудливым извращением, вновь подменяющим цель средством

92.Словом «труд» всегда обозначали наиболее низменные формы человеческой деятельности, в наибольшей степени обусловленные исключительно экономическими факторами. Все, что не сводится к подобным формам, называть трудом незаконно; здесь уместнее использовать слово деяние: не трудится, но совершает деяние правитель, исследователь, аскет, настоящий ученый, воин, художник, дипломат, богослов; тот, кто устанавливает законы и тот, кто нарушает их; тот, кто движим простейшей страстью и тот, кто руководится принципом; крупный предприниматель и крупный организатор. Если каждая нормальная цивилизация в силу своей устремленности ввысь старалась придать характер деяния, творчества, «искусства» даже самому труду (в качестве примера здесь снова можно обратиться к древнему корпоративному миру), то современная экономическая цивилизация стремится к прямо противоположному

93....«высокое достоинство», отстаиваемые за трудом, являются лишь нелепой выдумкой, при помощи которой человека пытаются заставить забыть всякий высший интерес и добровольно присоединиться к тупому и бессмысленному варварскому обществу; варварскому в том смысле, что оно не знает ничего иного, кроме труда и производственных иерархий

94.Основным здесь является умение признать, что никакой внешний экономический рост и социальное процветание не стоят труда: их обольстительность мгновенно рассеивается, как только становится понятно, что платой за это становится существенное ограничение свободы и сужение простора, необходимого для реализации каждым своих возможностей, выходящих за рамки сферы, обусловленной материей и потребностями обыденной жизни. Это относится не только к индивиду, но и к общности, государству, особенно если его материальные ресурсы ограничены, что делает его зависимым от иностранных экономических сил. В данном случае этическим правилом может стать автаркия, и как для индивида, так и для государства этот выбор имеет равную силу. Лучше отказаться от обманчивых надежд на улучшение общих социально-экономических условий и ввести по мере необходимости режим austerity, чем попасть под ярмо иностранных интересов, позволив втянуть себя в мировые процессы борьбы за первенство и необузданного экономического производства, которые неизбежно обернутся против своих зачинщиков, когда свободного пространства больше не останется

95.Необходимо отыскать в собственном прошлом идеи, наиболее созвучные тем людям, которые в такие моменты должны стать зачинателями нового цикла

96.Истина в том, что в этой борьбе национальный фактор не играл и не мог играть никакой роли. Битва шла не между двумя нациями, но между двумя идеями или между двумя наднациональными кастами. Фридрих I боролся против коммун не как тевтонский государь, но как «римский» Император и защитник священного и наднационального принципа политической власти («авторитета»), проистекающего исключительно из этого его качества и функции. Барбаросса вступил в битву не ради защиты интересов своего племени, которыми он скорее пренебрег, но дабы отстоять авторитет Империи — о чем его к тому же просили многие итальянские же города, угнетаемые и притесняемые соседями. Таким образом, им двигало не столько желание отстоять свое право, сколько веление неукоснительного долга

97.Фридрих, как и любой другой представитель Империи, будь он испанцем, итальянцем или французом, а не немцем, как в данном случае, — не мог смириться с антииерахической направленностью итальянских коммун, стремящихся к полной независимости, к созданию собственных армий, к образованию своего рода государства в государстве и отказу от своей естественной подчиненности более высокой касте, т. е. военной и феодальной знати. Коммунами двигало стремление к построению нового общества, демократического и капиталистического типа, ради которого современные народы отринули всякий принцип законной власти как власти, данной свыше, лишь ради того, чтобы отдаться во власть множества безродных и безликих финансовых и промышленных «королей». Поэтому не без оснований ЗОМБАРТ называл Флоренцию «средневековым Нью-Йорком». Именно в этом состоял истинный смысл конфликта. Коммуны стали предвестниками революции Третьего Сословия, и так называемая «традиция» коммун нашла свое продолжение в антитрадиционном мире, порожденном Французской революцией

98.Эта борьба против Фридриха Барбароссы никак не может служить символом пробуждения Италии и ее объединения. Еще менее понятно, чем, собственно, вызвана столь безоговорочная приверженность этому тезису «отечественной историографии»: ведь не было итальянцев, готовых выступить против немецкого государя во имя той же идеи, того же «римского» символа Императора

99.Кроме того, вполне законны параллели, проводимые между индивидуализмом, выразившимся в довольно кичливых, хотя и гениальных художественных творениях эпохи Возрождения, и индивидуализмом, который в тот же период захлестнул политическую область в виде различных группировок, рвущихся к власти, городов-соперников, кондотьерских режимов — в общем, всей совокупности явлений, свидетельствующих об отсутствии в Италии того времени единой формирующей политической силы и национального самосознания

100.Так, революции 1848–1849 гг. были схожи с итальянскими, а также вспыхнувшими в Праге, Венгрии, Германии и даже в габсбургской Вене под единым лозунгом. Это было общее наступление единого интернационального фронта под командованием либерально-демократической и масонской идеологии, возглавляемое тайными предводителями. Точно так же сегодня коммунистические движения разных стран подчиняются общему руководству, осуществляемому Третьим Интернационалом посредством сети «ячеек». Для представителей традиционной Европы того времени либерализм, как и движение Маццини, были тем же, чем сегодня является коммунизм для либералов и демократов; ведь в те времена их подрывная цель была совершенно однозначной

101.Существуют любопытные документы, — например, собранные тайными службами Ватикана, и, к сожалению, по сей день мало известные широкой публике, — которые раскрывают исследователям «третьего измерения» итальянской истории того времени реальное положение дел: для закулисных сил (которые, повторим это вновь, действовали в международном масштабе) единство и независимость Италии были делом второстепенным и во всяком случае являлись не целью, но скорее средством. Истинная же их цель, о которой они не собирались осведомлять итальянских патриотов-идеалистов (а если бы те проявили излишнее любопытство то — как сказано в одном из вышеупомянутых документов, и, кстати, именно по поводу Маццини — ответом бы им стал «удар кинжала»), состояла в том, чтоб нанести смертельный удар Австрии как представительнице имперской идеи и римской Церкви. Совсем не случайно масон, достигающий ступени Рыцаря Кадо-ша, в подтверждение своей клятвы должен был нанести ритуальный удар кинжалом по тиаре и короне, символам двойной традиционной власти

102.Действительно, Тройственный Союз на протяжении определенного времени казался частичным воплощением зарождающейся наднациональной коалиции на традиционно-идеологической, а не просто политической основе. Он мог реализовать те принципы, которые в свое время привели к образованию Священного Союза. Еще в 1893 г., ссылаясь как раз на Тройственный Союз, Вильгельм II предложил будущему царю России Николаю II создать лигу трех императоров (Германии, Австрии и России, а впоследствии и Италии), задачей которой было бы не только обоюдное обеспечение территориальной целостности и защита интересов государств-участников, но в первую очередь образование единого традиционного фронта против социализма, радикализма и анархии — то есть сплочение самодержавных и монархических европейских государств против марксистского интернационала и либерально-революционных движений, оплотом которых была Франция. В 1906 г. Николай II вернулся к этой идее, одобрив докладную записку своего министра иностранных дел графа фон Ламсдорфа, в которой были вчерне набросаны основы для создания союза и организации «крестового похода против революционной и иудо-масонской угрозы», против всех антихристианских и антимонархических сил — что могло заинтересовать не только Германию, но и Ватикан. Впрочем, схожей идеей вдохновлялся и Бисмарк, который в своей докладной записке, представленной Вильгельму II в 1887 г. по случаю визита русского царя Александра III, в частности писал: «Сегодня борьба идет не столько между русскими, немцами, итальянцами и французами, сколько между монархией и революцией. Революция завоевала Францию, она нанесла урон Англии, она сильна в Италии и Испании. Только три Императора способны оказать ей сопротивление… Будущая война будет не просто войной одного правительства против другого, но войной красного знамени против охранительных сил порядка»

103.Действительно, слово «солдат» по происхождению означает того, кто занимается военным делом за деньги (тот же корень имеет и слово «вербовка»); так называли наемников, которых нанимали за деньги города для защиты или нападения, поскольку сами горожане не воевали, а занимались своими частными делами. Совершенно противоположен «солдату» тип воина, принадлежащего к феодальной аристократии как сословию, бывшему основным ядром соответствующего общественного устройства, никак не подчиненному сословию буржуазному; напротив, последнее подчинялось первому, занимая зависимое, а не господствующее положение, в отличие от тех, кто имел право на оружие

104.Конечно, сегодня никто в открытую не говорит о наемниках, предпочитая использовать красивые слова и взывать к идеям патриотизма, прогресса и цивилизации, но в действительности это ничуть не меняет ситуации: мы по прежнему имеем «солдата», служащего интересам «буржуа» в его особой функции торгаша или, в более широком смысле, особого социального типа, преобладающего в нынешней капиталистической цивилизации. В частности, для демократической концепции совершенно неприемлема возможность организации политического класса по военному образцу; это считают худшим из зол, наивысшим проявлением «милитаризма»

105.Любовь к иерархии, умение повелевать и подчиняться, храбрость, чувство чести и верности, особые формы активной безличности (способные перерасти в готовность к самопожертвованию даже в тех ситуациях, когда подвиг остается безымянным), ясные и открытые отношения между людьми, между товарищами, между командиром и подчиненным — вот живые и характерные ценности, за которыми указанная концепция признает преимущественное право. Эти ценности были господствующими и в так называемом «мужском союзе»

106.Таким образом, воинская идея определенным образом пересекалась с идеей особой аскезы, то есть внутренней дисциплины, господства или контроля над собой, которые в том или ином виде присутствуют в лучших воинских традициях и имеют ценность не только в узко военной области, но и как подлинная культурная ценность (культура здесь, естественно, понимается не в интеллектуалистском смысле, но как самовоспитание и владение собой). Вопреки буржуазно-либеральному утверждению, воинская идея не сводится к материализму и не означает превознесения грубого использования силы и разрушительного насилия; основными элементами этой идеи и соответствующего «стиля» являются спокойное, осознанное и властное формирование внутреннего бытия и образа поведения, любовь к дистанции, иерархии, порядку, способность подчинять свои страсти и индивидуалистические интересы высшим принципам и целям, в частности принципам чести и долга. Все это оказалось по большей части утраченным, когда на смену так называемым «милитаристским» государствам, обладающим многовековой суровой традицией по выработке этого особого стиля, пришли националистические и демократические государства, в которых всеобщая воинская повинность подменила собой право на оружие

107.На самом деле существовал целый круг цивилизаций (преимущественно в индоевропейском ареале), где элементы, чувства и структуры воинского типа являлись определяющими во всех областях жизни, вплоть до сферы семейного и родового права, а факторы натуралистического, сентиментального и экономического характера играли подчиненную роль. Нашей целью должно стать возрождение подобного типа цивилизации. Естественно, иерархическая идея не сводится к иерархии на военной или воинской основе; в своей изначальной форме иерархия определялась ценностями духовного характера. По своему происхождению слово «иерархия» означает не что иное как «власть священного» (Ые-ros). Однако следует также учесть, что духовные иерархии во многих цивилизациях опирались на иерархии, близкие мужским и воинским типам, либо воспроизводили их внешнюю форму

108.В подтверждение вышесказанному следует отметить, что пруссачество как стиль нельзя рассматривать как чисто военное явление. Сложившись во времена Фридриха, оно действительно дало жизнь одной из наиболее суровых и аристократичных воинских традиций, но одновременно оказало влияние на все связанное с государственной службой, внеся в нее дух верности, честности и антииндивидуализма. Оно воспитало класс служащих, не имевших ничего общего с обычными бюрократами, мелкими служаками, нерадивыми и безответственными управленцами. Кроме того, прусский стиль оказал свое воздействие и на саму экономическую область, при наступлении индустриальной эры обеспечив внутреннюю преемственность крупным промышленным предприятиям, руководимым предпринимательскими династиями, которым охотно и с уважением подчинялся рабочий коллектив, что во многом напоминало отношения верности и солидарности, связывающие военных

109.Антимилитаристская демократия выступает на стороне «общества», которое со своими физическими идеалами мира или, самое большее, оборонительной войны во имя мира, противостоит политическому принципу «союза мужчин» как формирующей силе государства, опирающейся на воинский или военный элемент и культивирующей иные идеалы чести и господства

110.Так, на материальном уровне военный потенциал нации оценивается исходя из того, насколько быстро ее мирная промышленность и экономика способны перейти на военные рельсы. Должна существовать определенная преемственность духа и поведения, общий нравственный знаменатель как для мирного, так и для военного времени, что позволит облегчить переход от одного состояния к другому. Справедливо утверждают, что война показывает нации, какое значение имел для нее мир. Как было сказано, «военное» воспитание духа обладает ценностью, независимой от «милитаризма» и войны; однако оно закладывает потенциал, необходимый для того, чтобы в военное время нация оказалась на высоте задачи, располагая достаточным количеством людей, которые в новой форме воспроизводили бы тип воина, а не «солдата»

111.Таким образом, вполне ясно, в какой тупик ведет демократический «антимилитаризм», при котором сражаться готовы лишь люди, поставленные перед непосредственной угрозой и прижатые к стенке. Цивилизация буржуа и торговца воспевает лишь «гражданские добродетели» и делает мерилом ценностей (standard) материальное благосостояние, экономическое процветание, безопасную и конформистскую жизнь, основу которой составляют работа, производство, спорт, кино и секс. Следствием этого становится вырождение и исчезновение героического и воинского типа человека; остается лишь армейский вояка как «человеческий материал», «рентабельность» которого крайне сомнительна вследствие пренебрежения внутренним фактором, то есть соответствующей воинской традицией и мировоззрением

112.Однако возникает вопрос, стоит ли говорить обо всем этом, учитывая опыт последних войн, наглядно показавших, что такое современная «тотальная война». Достаточно вспомнить хотя бы технический уровень, превращающий войну из поединка человека с человеком в битву машин, сырья и научных достижений, направленных на разработку средств радикального массового уничтожения. Разве при такой войне остается место для традиционного типа воина и героя? Ответом на это может быть лишь то, что на Востоке назвали бы кармой. Современному человеку не остается другого выбора. Безусловно, можно вспомнить здесь взгляды ЭРНСТА ЮНГЕРА, считавшего, что современный человек, создавая технику ради покорения природы, подписал вексель, который теперь предъявили к оплате, и расплачиваться приходится в том числе такими войнами, при которых эта техника поворачивается против человека, угрожая не только физическим, но и духовным разрушением. Следовательно, не остается ничего другого, как встретить лицом к лицу творение своих рук, помериться с ним силой, что возможно лишь в случае появления нового внутреннего измерения. Последнее в крайнем случае войны проявится в виде холодного, светлого героизма, лишенного романтической, инстинктивной или лжепатриотической составляющей, но основанного на высочайшей технической подготовке, дополненной склонностью к (условно говоря) жертвенности, то есть способностью встретить лицом к лицу и даже полюбить самые разрушительные ситуации, поскольку они на высшей ступени своей стихийностью открывают возможности для реализации «абсолютной личности». Это — правда, в чуть меньшей степени — применимо и к нации в целом, поскольку при современной «тотальной войне» различие между военными и мирным население в значительной мере стирается. Таким образом, можно сказать, что современная война лишь преобразует героическую склонность, а ее все более технический характер становится своего рода испытанием огнем, благодаря которому эта склонность очищается, полностью утрачивает все индивидуалистические черты, раскрывает саму свою суть, соединяясь с особыми, сложными формами контроля, ясности, самообладания. Такое чисто духовное и обнаженное понимание героизма, вероятно, остается единственно возможным сегодня. Естественно, героизм в таком понимании обретает независимую ценность чистого опыта индивидуальной реализации. Поэтому, учитывая современные обстоятельства, именно ее следует выдвинуть на первый план тем, кто еще желает быть героем и воином

113.Для человека иного типа проблема состоит исключительно в изменении отношений между средством и целью: «дело» имеет ценность лишь поскольку оно, в свою очередь, способно стать простым средством для реализации опыта как «независимой ценности». По ту сторону всех разрушений, идеологий и «идеалов» эта реализация всегда остается ощутимой и неотчуждаемой

114.Чистой воинской традиции неведома ненависть как основа войны. Можно признать необходимость завоевания и даже полного уничтожения другого народа; но для этого совершенно не обязательно возбуждать ненависть, ярость, злобу, презрение к нему. Подобные чувства в глазах истинного воина ублюдочны; он не нуждается ни в столь низменных чувствах, ни в экзальтации, порождаемой пропагандой, спесивой риторикой и ложью. Подобные явления возникли, когда войны приобрели плебейский характер; когда на смену людям, воспитанным свободной аристократической, воинской или военной традицией, пришли «народные армии» коллективистского типа; когда набор в армию приобрел массовый и неизбирательный характер благодаря всеобщей воинской повинности по мере исчезновения традиционных государств и возникновения государств национальных, движимых страстями, ненавистью и спесью, свойственными коллективу. Чтобы сдвинуть массу с места, ее необходимо опьянить или обмануть, что отравляет войны эмоциональными, идеологическими или пропагандистскими факторами, которые и придают ей отвратительный характер. Традиционные государства не нуждались в подобных методах. Им не было нужды нагнетать шовинистический пафос, доходящий почти до психоза, для мобилизации своих войск или придания им «моральной» силы. Для этого вполне хватало чистого принципа imperium и обращения к принципам верности и чести. Война имела ясные и положительные цели и велась, условно говоря, с холодной головой, безо всякой ненависти и презрения между противниками. Совершенно очевидно, что и с этой точки зрения все перевернуто с ног на голову: в эпоху демократий сама война вырождается, сопровождается предельным ожесточением, которого не ведали так называемые милитаристские времена и «милитаристские государства». Более того, создается впечатление, что современные войны обретают все более необузданный характер за счет неконтролируемых факторов, каковыми являются страсти и интересы, преобладающие в демократизированных государствах, лишенных принципа чистой верховной власти

115.Однако мы подразумеваем под традицией более широкую, серьезную и универсальную категорию, нежели просто католичество, которое лишь в слиянии с последней может обрести подлинно традиционный характер. Поэтому мы настаиваем на том, что быть традиционалистом и быть католиком — не одно и то же. Более того: пусть многим это покажется парадоксальным, но традиционалист-католик в узко религиозном смысле является традиционалистом лишь наполовину. Повторим, истинно традиционный дух превосходит ограниченные рамки католичества

116.Прежде всего, подлинный традиционный дух признает высшее, метафизическое единство по ту сторону отдельных религиозных традиций, представляющих собой различные исторически обусловленные и до той или иной степени «ортодоксальные» формы этого единства. Причем высшим мерилом их «ортодоксальности» служит как раз то, насколько полно в последних отражается это высшее единство

117.Надо признать, что католичество было одной из самых нетерпимых, если не сектантских, традиций, наиболее далеких от этого сверхтрадиционного знания

118.Согласно теологии гибеллинов, Империя, как и Церковь, является учреждением, имеющим сверхъестественный характер и исток. Она обладает священной природой, поэтому, в частности, в раннем Средневековье царский сан был почти равен священническому (действительно, обряд помазания на царство лишь незначительными деталями отличался от рукоположения в епископы). На основании этого гибеллинские Императоры, будучи выразителями вселенской и наднациональной идеи, олицетворяя собой — согласно характерному выражению того времени — lex animata in terris, то есть являя собой живое воплощение закона на земле, противостояли притязаниям священничества на гегемонию, поскольку после надлежащим образом проведенного обряда миропомазания над ними стоял только Бог

119.В Средние Века различали две возможности реализации чело-еческой личности: путь действия и путь созерцания, которые обычно связывали соответственно с Империей и с Церковью. Как известно, подобного взгляда придерживался и Данте. В общих чертах гибеллинство в его более глубоком понимании полагало, что через представление о земной жизни как о дисциплине, воинской службе и служении индивид способен преодолеть себя и достичь высшей цели человеческой личности путем действия и под знаком Империи, что, как указывалось ранее, было связано с признанием за последней «провиденциального», а не натуралистического характера. Духовенство и аскетические Ордена соединяли с Церковью те же узы, которые связывали рыцарство и рыцарские Ордена с Империей. Они зиждились не столько на политической идее, сколько на этической, духовной и отчасти даже аскетической основе (правда, имелась в виду не созерцательная аскеза отшельников, но воинский аскетизм). В этом отношении наиболее показательным образцом был Орден Тамплиеров, а также отчасти Орден Тевтонских Рыцарей

120.Буквально pontifex означает «наводящий мосты», в чем сходятся и древние авторы. Понятно, что речь идет не сооружении материальных мостов, но об установлении связи — символического «моста» — между человеческим и сверхъестественным мирами. Именно в этом первоначально состояла роль правителя. Нордическое изречение гласит: «Правитель пролагает нам мост». Папы, которые должны были исполнять ту же функцию, переняли этот сан от древнеримской имперской традиции, тем самым в некотором смысле незаконно присвоив его. Как бы то ни было, и символ, и функция «понтифика» существовали задолго до появления христианства и были тесно связаны с дохристианской римской идеей верховной власти. В одной из работ мы уже говорили о том, что многие черты, характерные для древнего Рима, были присущи и другим дохристианским или нехристианским цивилизациям

121.Первую концепцию, носящую дуалистический характер, можно кратко сформулировать в правиле «Кесарю — кесарево, Богу — Богово», что отражает разделенность человеческих учреждений и установлений сверхъестественного порядка. Другая — римская и в более широком смысле традиционная концепция — является концепцией иерархической, для которой земные правители олицетворяют власть, данную свыше, поскольку (согласно словам того же св. Павла) «нет иной власти, кроме как от Бога», поп est potestas nisi a Dec, что, следовательно, требует признания духовной, религиозной ценности за идеей преданности Государю и политической дисциплиной

122.Некоторые богословы утверждали, что даже неправедный правитель не перестает быть представителем Бога, поэтому должно повиноваться даже ему. См.: D. CORTES, Saggio sul cattolicesitno, liberalismo e socialismo (Mikno, 1854, p. 19): «Народы, повинуясь в лице правителя исключительно самому Господу, тем самым выражали высочайшее и почетнейшее человеческое право: подчиняться лишь божественной власти»

123.Представители древнеримской традиции, например Цельс или император Юлиан, ставили в упрек христианам именно их анархическую доктрину: под предлогом нежелания воздавать почести никому, кроме Всевышнего Бога, они отказывались воздавать их и тем, кто в качестве законных правителей людей являлись его представителями и от него же — в соответствии с вышеприведенными словами Павла — получали свое право на власть

124.Действительно, стоит повторить, что гибеллины не пытались поставить духовное владычество на службу мирской власти, но, напротив, вопреки притязаниям Церкви на духовную монополию, пытались отстоять за государством более высокие ценность и право, чем те, которые свойственны организации чисто человеческого и материального характера

125.Подлинное возвращение к ги-беллинству равнозначно возвращению к проблеме высшего основания принципа верховной власти в его отношениях с католичеством в целом

126.Прежде всего, необходимо твердо стоять на том, что светское государство во всех его разновидностях, включая и так называемое «этическое государство», противоречит высшему политическому идеалу; однако столь же неприемлемо в этом смысле и клерикальное государство. Религиозный фактор в его героическом измерении неотъемлем от мировоззрения, которое могло бы способствовать образованию созидательного движения. В целом необходимо признать как очевидное существование высшей жизни по ту сторону жизни земной, поскольку лишь человек, проникнутый подобным ощущением, обладает несокрушимой и непоколебимой силой и готов в случае необходимости к активному самопожертвованию и абсолютному порыву. В ином случае эта готовность к самопожертвованию пробуждается лишь в моменты исступления или внезапного прорыва иррациональных сил, что лишает поступок того высшего смысла, который придают ему доктрины, устремленные по ту сторону индивидуального

127.Что касается непосредственно политики, то если бы католическая Церковь, как в лучшие времена Крестовых походов, предчувствуя наступление последних времен, нашла бы в себе силы решительно отказаться ото всяких конъюнктурных уступок и, став на путь высокой аскезы, без колебаний сделала бы свою веру душой сплоченного и непреклонного воинства, готового вступить в бой с силами хаоса, разложения, крамолы и политического материализма, действующими в современном мире, то она заслуживала бы самой высокой оценки

128.Сегодня мы видим, как с поистине ошеломляющей скоростью католичество отрекается ото всего того, что еще сохраняло в нем ценность, пытаясь идти в ногу со временем, подлаживаясь к «современному миру» и новым «историческим веяниям». Уже воинствующие католики, такие как МАРИТЕН, берут на вооружение формулировку БЕРГСОНА, гласящую, что «демократия имеет евангельскую сущность», пытаясь доказать, что стремление к демократии в истории является мирским проявлением подлинного христианского и католического духа

129.Когда видишь современного католика, отрекающегося от «средневековых пережитков» своей традиции, когда вспоминаешь Второй и позднейшие Ватиканские Соборы с их разрушительными призывами к «обновлению», когда слышишь, как римский Папа указывает на ООН, эту смехотворную, вырожденческую организацию, как чуть ли не на прообраз грядущего христианского царства, — не остается никаких сомнений ни относительно того направления, в котором движется ныне Церковь, ни относительно ее способности стать опорой для консервативно-революционного и традиционного движения. Скорее можно согласиться, что Церковь в некотором роде возвращается к своим корням, к духу изначального христианства, которому действительно были присущи крайне «современные» черты — социалистические и общегражданские, свойственные так называемому «белому коммунизму», — что может помочь современным католикам легко подстроить свой шаг к «поступи Истории» (как величают это подрывные силы), отмежевавшись ото всяких «реакционных» или, как принято теперь говорить, «унитарных» сил

130.Между тем история учит, что нельзя вступать в союз с подрывными силами: всякий, кто облегчает им путь, надеясь использовать в своих целях, рано или поздно оказывается их жертвой

131.Очевидно, что хотя принципы чистого христианства в целом могут иметь ценность как особый тип аскезы, в политической области они, напротив, оказываются по меньшей мере спорными. Они действительно способны смягчить некоторые жизненные тяготы за счет мистического братолюбия и взаимной поддержки, но, несомненно, не годятся для пробуждения потенциальных воинов

132.Мужественный уклад в том виде, как его предполагает идеал истинного государства, не приемлет любви, понимаемой как потребность в сочувствии, братании, как снисхождение, заботу по отношению к тому, кто даже не просит о том либо того не достоин. Конечно, отношения на равных возможны, но они строятся на чувстве верности, взаимном признании и уважении; каждый сохраняет собственное достоинство и определенную склонность к дистанции, не примешивая к этому социально-коммунистических или «братолюбивых» моментов

133.Как известно, чистое христианство было основательно переработано и изменено католичеством путем добавления и включения разнородных принципов, преимущественно римского и классического происхождения. Это проявилось и в богословии, в частности, в томизме, непредставимом без идей Аристотеля. Именно этим объясняется некоторое формирующее (в традиционном направлении) влияние, которое в прошлом — прежде всего в Средневековье — оказывала римская Церковь. Но несмотря на это католичество в целом не сумело, да и не могло полностью нейтрализовать изначальную основу христианской религии; даже в лучших сторонах католичества остается достаточно начальных верований, чтобы придать двусмысленный, спорный характер любому идеалу «христианского государства» и «христианизированной политики». Эта двойственность неизменно будет нарушать синтез, присущий гибеллинской концепции и указанной универсальной традиции, частью которой гибеллинство является. Однако важно понять, что проблема состоит не в том, что христианские ценности являются «слишком возвышенными» для реальной жизни, но в том, что по самой своей природе они допускают лишь частичное признание духовного смысла за политическими ценностями в соответствии с ранее упомянутым правилом «Кесарю — кесарево»

134.Однако подобное обращение к трансцендентности не должно стать поощрением ханжескому бегству от действительности и оправданием «человеколюбцам». Его цель состоит в том, чтобы к человеческим силам присоединилась иная могучая сила, а новый мир людей и их властителей обрел незримое благословение свыше. Если некоторым людям для этого нужно опереться на католичество, и если оно сможет стать для них такой опорой, не оказывая того негативного влияния, о котором шла речь выше, то гибеллины не будут иметь ничего против этой частной религии, которая возобладала на Западе и глубоко укоренилась в Италии

135.Приблизительно так же во времена междуцарствия или регентства следует относиться к существующим институтам: символ остается, сохраняет свой престиж, авторитет и признание, даже если на данный момент нет никого, кто мог бы воплотить его во всей полноте, тогда как действующий правитель играет роль «исполняющего обязанности». В нашем случае речь идет о духовном центре политического организма; в соответствии с вышеизложенными принципами следует четко определить и признать его место и функцию в ожидании, когда определенное стечение обстоятельств позволит ему воплотиться в действительности. В истории это всегда совпадает с неким мистическим событием, имеющим сверхчеловеческую природу, приходу которого также могут способствовать особая общая предрасположенность и коллективный настрой, хотя последние и не являются для него определяющим

136.Буржуазное мышление и буржуазный дух — с его конформизмом, сдобренным психологизмом и романтизмом, с его морализмом и заботой о мелкой безопасной жизни, с его стремлением восполнить царящий повсюду материализм сентиментализмом и напыщенными словами о гуманизме и демократии — сегодня существуют лишь за счет инерции, присущей широким социальным слоям стран, принадлежащих к так называемому «свободному миру». Но это чисто искусственное, маргинальное и шаткое существование. Поэтому мы уверены в том, что реакционное движение, не знающее других идеалов, кроме идолов буржуазного мира с его посредственными ценностями, не ведающее иного образа жизни, кроме буржуазного, с самого начала обречено на поражение

137.Первый способ соответствует пути, ведущему еще ниже, к коллективизированному и материализованному под-человечеству во имя реализма марксистского толка, выражающегося в борьбе социальных и пролетарских ценностей против так называемого «буржуазного декадентства». Легко представить себе мир, в котором окончательно искоренено все связанное с чисто условным, субъективистским и «нереалистическим» буржуазным миром, что, однако, ведет не к возвышению, но к умалению нормального идеала личности. Именно это происходит в том случае, когда конечной целью становится воспетый советской идеологией массовый, «коллективистский» человек, возможный лишь в откровенно механистической и бездуховной атмосфере. Итогом подобного искоренения буржуазного мира может быть лишь дальнейшее ниспадение к тому, что стоит ниже, а не выше уровня личности. Это полная противоположность идеалу традиционной и, как бы сказал Гете, «объективной» цивилизации, в которой, несмотря на определенное пренебрежение индивидом и сознательную безличностность, упор делался на высшие, героические, трансцендентные ценности

138.Первое из них прямо называет себя неореализмом, второе представлено экстремистским экзистенциализмом и связано с именем Сартра и кругом его последователей. Они отождествляют «экзистенцию» исключительно с самыми низменными формами жизни; это оторванное ото всякого высшего принципа существование, которому придается абсолютный характер и самоценность в его тоскливой и беспросветной непосредственности. Впрочем, не только подобное восприятие существования приводит их в объятия коммунизма. Дополнением к подобному экзистенциализму является, в частности, тот аспект психоанализа, который отрицает власть за высшим сознательным началом, настаивая на его нереальности и признавая реальной исключительно иррациональную, бессознательную, коллективную и сумеречную часть человеческого существа. В результате он оценивает все высшие способности как производные и зависимые, точно также как на уровне общества и цивилизации марксизм считает простой «надстройкой» все несводимое к общественно-экономическим процессам. Экзистенциализм смыкается с образом мышления, свойственным марксизму, когда провозглашает первичность «экзистенции» по отношению к «сущности», не желая признать, что существование обретает смысл лишь благодаря связи с высшим началом

139.В «реализме» экзистенциализма, психоанализа и других течений подобного рода человек описывается на основании таких же посылок, что искажает, обезображивает и умаляет его образ. Следовательно, именно своеобразное сродство душ толкает многих интеллектуалов, исповедующих указанные взгляды, симпатизировать левым социальным движениям даже невзирая на то, что их усердие не находит должного вознаграждения со стороны левых политических вожаков. Однако существует и другой способ преодоления буржуазного духа, индивидуализма и ложного идеализма, который требует куда более решительной позиции, нежели занятая левыми движениями, но в отличие от последних ориентирован на высшие, а не низшие уровни существования. Как было сказано в предыдущей главе, этот другой способ связан с возвращением к героическим и аристократическим ценностям, которые следует принять естественным и ясным образом, безо всякой риторики и красивых слов. Образцом этого стиля нам послужили характерные стороны древнеримского и романо-германского мира. Этот способ позволяет сохранить дистанцию по отношению ко всему имеющему чисто человеческий и субъективный характер. Можно презирать буржуазный конформизм с его мелким эгоизмом и морализмом, сделать своим стиль активной безличности, полюбить существенное и реальное в высшем смысле, не замутненное сентиментализмом и интеллектуалистскими построениями — при этом оставаясь на ногах и ясно осознавая то, что в этой жизни выходит за ее пределы, и извлекая из этого четкие принципы действия и поведения

140.Фашизм заявил о своей антибуржуазности и, желая возглавить движение к возрождению, провозвестил необходимость пришествия нового человека, который должен будет решительно порвать с буржуазным стилем, мировоззрением и образом жизни. К сожалению, как и в некоторых других случаях, этот призыв во многом остался на словах, и сохранившиеся несмотря на все благие намерения буржуазные пережитки стали одной из основных причин слабости фашизма. Если же говорить о сегодняшнем дне, то, не считая редких исключений, наш доморощенный коммунист по сути своей является всего лишь уличным буржуа (Ленин сам признавал, что предоставленный самому себе пролетарий только и мечтает о том, чтобы стать буржуа), также как фальшивый христианин и демохристианин представляют собой буржуа в храме. Даже нынешние монархисты способны вообразить лишь Царя буржуазного типа. Худшим злом для Италии по прежнему остается буржуй: буржуй-священник и буржуй-крестьянин, буржуй-рабочий, буржуй-»хозяин», буржуй-интеллектуал — все слилось в расплывчатую массу, где нет больше ни «верха», ни «низа». Долой буржуя! — должно стать нашим лозунгом сегодня. И лишь если мы будем твердо следовать ему, движение в другом направлении, вниз, сможет быть остановлено

141.Рассмотрев вопрос об интеллектуалах и реализме, стоит уточнить еще один момент. Как было сказано, пристрастие интеллектуалов к коммунизму носит до некоторой степени парадоксальный характер, поскольку коммунизм презирает интеллектуала как такового, видя в нем тип, по сути принадлежащий к миру ненавистной буржуазии. Впрочем, подобное отношение могут разделять и противники коммунизма. Учитывая тот смысл, который в современном мире вкладывают в понятия «культура» и «интеллектуальность», мы можем с полным правом воспротивиться их превознесению. Характерным предрассудком буржуазной эпохи, особенно распространенным среди либералов и гуманистов, является преклонение перед людьми культуры и интеллектуалами, как перед высшим классом, почти аристократией — «аристократией мысли», по достоинству занявшей место, принадлежавшее ранее древней элите и родовой знати. Однако истина состоит в том, что современная культура и интеллект являются ничем иным, как плодами разложения и внутреннего распада целого

142.Ограничимся лишь указанием на возможность третьего пути, ведущего по ту сторону как интеллектуализма, так и антиинтеллектуализма, и позволяющего преодолеть «культуру» буржуазного толка. Мы говорим о мировоззрении — по-немецки Weltanschauung. Мировоззрение зиждется не на книжном знании, но на внутреннем складе и особой восприимчивости — врожденных, а не приобретенных. По сути речь идет не о теории или эрудиции, но об особой предрасположенности и поведении, которые влияют не только на область мышления, но затрагивают также сферу чувств и воли, определяют характер и проявляются в реакциях с уверенностью инстинкта, проясняя данный смысл существования. Как правило, мировоззрение является не столько чем-то индивидуальным, сколько берет свое начало в традиции, являясь органическим порождением тех сил, которые и определяют соответствующий облик цивилизации. В то же время a parte subjecti оно проявляется как своего рода «внутренняя порода», экзистенциальная структура. Во всех цивилизациях, кроме современной, именно «мировоззрение», а не «культура», пронизывало собой самые различные слои общества. Культура же и концептуальная мысль не имели господствующего положения, будучи простыми средствами выражения, вспомогательными орудиями мировоззрения. Не могло быть и речи о том, что задачей «чистого мышления» якобы является раскрытие истины и придание смысла существованию; напротив, роль мышления состояла в том, чтобы прояснить то, чем уже обладали, то, что как чувство и прямая очевидность предшествует всякому размышлению. Таким образом, плоды мышления обладали исключительно символической ценностью, воспринимались как своего рода вехи, и концептуальное выражение в этом отношении не пользовалось никакими преимуществами по сравнению с другими возможными формами выражения

143.Стоит добавить, что более правильным мировоззрением скорее будет обладать человек, не имеющий специального образования, чем писатель; солдат, потомок дворянского рода, крестьянин, верный земле, нежели буржуазный интеллектуал, «профессор» или журналист

144.«Культура» в современном понимании перестанет нести в себе опасность лишь тогда, когда ее представители будут изначально обладать мировоззрением. Ибо человек способен действовать, лишь изначально обладая внутренним стержнем, который служит ему надежным проводником, позволяющим отличить то, что может быть усвоено, от того, что должно быть отвергнуто; приблизительно так же ведет себя организм, усваивая или отторгая нечто новое

145....никогда раньше в мире не было такого количества лишенных внутренней формы, открытых любому внушению и идеологической отраве людей, которые, даже не догадываясь о том, подчиняются психическим влияниям, порождаемым царящей вокруг интеллектуальной, общественной и политической атмосферой, и становятся их слепым орудием

146.Когда туман рассеется, станет совершенно ясно, что именно «мировоззрение», вне всякой «культуры», должно объединять и разъединять людей, пролагая непреодолимые духовные границы; станет понятно, что и в политическом движении мировоззрение играет основополагающее значение, так как лишь оно способно выкристаллизовать определенный человеческий тип и, следовательно, задать особый настрой данному сообществу

147.Успех консервативно-революционного действия по сути зависит от того, способна ли противоположная идея — традиционная, аристократическая и антипролетарская — оказать столь глубокое влияние, чтобы проложить путь новому реализму и, действуя как мировоззрение, сформировать особый антибуржуазный тип, который станет основой новых элит, преодолев кризис всех индивидуалистических и ирреалистических ценностей

148.Прежде всего следует признать, во-первых, что государство, воплощение единой идеи и единой власти, есть реальность, стоящая над экономикой, и, во-вторых, что политическая инстанция первична по отношению к инстанции экономической, и, в более широком смысле, социально-экономической

149.Государство — это власть, призванная придать этим ценностям то значение, которое им подобает иметь в общем нормальном порядке, тем самым осуществляя идею «справедливости» в ее высшем значении. Исходя из этого, совершенно очевидно, что первым шагом к нормализации экономики станет преодоление «классового подхода», являющегося первопричиной современного кризиса и хаоса. Для этого нет никакой необходимости выискивать новые идеи: достаточно обратиться к традиционному наследию с его корпоративным принципом, который при надлежащем приспособлении к современным обстоятельствам может стать прекрасной основой для организации хозяйственной деятельности. Сущность корпоративизма составлял дух трудовой общности и производственной солидарности, надежно подкрепленный принципами компетентности, квалификации и естественной иерархии с соответствующим стилем активной безличности, бескорыстия, достоинства. Именно на этих принципах строились средневековые ремесленные корпорации, гильдии и Zunften. Примером из более далекого прошлого могут служить древнеримские профессиональные корпорации, которые строились ad exemplum reipublicae, то есть по образу государства; даже в самих названиях должностей (milites или milites caligati для простых членов корпорации по сравнению с magistri) отражалось военное устройство. В корпоративной традиции, расцветшей в романо-гер-манском Средневековье, особого внимания заслуживает достоинство свободного человека, свойственное членам корпорации, гордившимся своей принадлежностью к ней. В любви к своему делу видели не просто средство заработка, но искусство и выражение своего призвания, усердию работников соответствовали компетентность, забота, знания мастеров, их стремление к усилению и укреплению общего корпоративного единства, радение об этике и правилах чести, принятых в данной корпорации. Проблема капитала и собственности на средства производства практически отсутствовала — столь естественным было соучастие различных производственных сил в достижении общей цели. Впрочем, речь идет об организациях, имевших «в собственности» орудия производства, которые никто и не думал монополизировать в целях эксплуатации, поскольку они не были связаны с капиталом, чуждым труду. Ростовщичество, построенное на «свободных деньгах» неизвестного происхождения, — на чем стоит сегодня весь финансово-банковский капитал, — считалось чисто еврейским занятием и было целиком отдано на откуп последним, при этом почти не влияя на общую систему хозяйства. Всякому здравомыслящему человеку должно быть вполне ясно, что именно такой способ хозяйствования соответствует нормальным условиям; поэтому проблема сводится к поиску форм и условий, которые могли бы в современную эпоху, потрясенную «индустриальной революцией» (наряду с революцией третьего сословия и притоком еврейского элемента в экономику), выдвинуть на первый план вновь основные принципы корпоративного строя. Для этого, как уже было сказано, одной из первоочередных задач является преодоление «классового подхода»

150.Особо примечательно для наших современников то, что одним из этих принципов до определенного времени было порицание всего подобного современной рекламе и ее производным — это считалось недостойным способом борьбы с конкурентами, победить которых можно было, лишь честно привлекая к себе покупателей лучшим качеством товаров

151.В этом отношении значительно более близко к желаемой цели приблизилось национал-социалистическое трудовое законодательство, так как в нем основной упор был сделан как раз на достижении органической солидарности внутри предприятия между предпринимателями и работниками за счет реорганизации, в которой до некоторой степени отразился дух традиционного корпоративизма. Действительно, в этой немецкой системе руководители предприятия обрели статус и ответственность «вождя» (Bet-riebsfuehrer), a их работники — «дружины» (Gefolgschaft); их солидарность обеспечивалась различными мерами, причем особый упор делался на этический аспект. Как от хозяина, так и от рабочего требовали подняться над чисто индивидуальными интересами (первый должен был отказаться от сверхприбылей и прибавочной стоимости, второй — от выдвижения требований по повышению заработной платы без учета экономического состояния предприятия, страны и общей ситуации), что ограничивало чисто экономический интерес определенными рамками, тогда как разрешением возможных конфликтов занимался так называемый «трибунал чести». Именно поэтому в период быстрого экономического возрождения Германии после Второй мировой войны о немецких рабочих говорили, что они «трудились столь же самоотверженно, как воевали солдаты». Несмотря на тяжелые условия жизни, не было почти ни одной забастовки, вызванной требованиями повышения заработной платы, между тем как широко проводимая политика свободной конкуренции и отказ от протекционизма стали серьезным испытанием для предприимчивости и ответственности руководителей всех предприятий, стремящихся к успеху

152.Итак, для восстановления нормальных условий требуются: с одной стороны (снизу) — депролетаризация рабочего, а с другой (сверху) — устранение худшего типа капиталиста, паразита, довольствующегося извлечением прибыли и чуждого производственному процессу

153.В новой корпоративной системе капиталист, владелец средств производства, должен вновь стать ответственным главой, техническим руководителем и организатором, центром всего предприятия, поддерживающим тесные личные контакты с наиболее верными и квалифицированными силами как со своего рода личным офицерским составом, сплачивая вокруг себя своих работников, свободных от профсоюзов и гордящихся своей принадлежностью к своему предприятию. Авторитет подобного капиталиста-предпринимателя должен зиждиться не только на его профессиональной технической компетенции, контроле над средствами производства, предприимчивости и организаторских способностях, но прежде всего на своего рода политической харизме, о чем мы поговорим чуть ниже

154.Одним из основных препятствий к возрождению корпоративного духа и преодолению духа пролетарского, несомненно, является изменение трудовых условий, вызванное индустриальной революцией. Различные формы чисто механического труда почти не оставляют возможности сохранить за трудом характер «искусства» и «призвания», практически полностью обезличивая последний. Поэтому основной угрозой для современного рабочего становится то, что он начинает рассматривать свой труд лишь как простую потребность, как товар, который нужно на максимально выгодных условиях запродать совершенно чужому человеку, все больше утрачивая память о живых, личных связях, существовавших между хозяевами и работниками в древних корпорациях, и сохранявшихся на отдельных предприятиях даже в первоначальный период капитализма. Эта проблема может быть решена лишь появлением нового типа человека, отличающегося особой формой безличности, которая в более широком смысле должна быть свойственна тому новому типу воина, о котором мы говорили чуть выше. Необходимо, чтобы царившие в древних корпорациях 6езымянность и бескорыстие в новой, выкристаллизовавшейся и ясной форме возродились в мире техники и экономики. Решающим фактором здесь может стать тот особый настрой, который знаком человеку, способному выстоять даже в изматывающей позиционной войне. В некотором смысле это испытание среди машин и промышленных комплексов, разросшихся до чудовищных размеров, может оказаться для обычного человека куда более суровым, чем военный опыт, когда, несмотря на постоянную угрозу физической смерти, он оказывается в особом нравственно-эмоциональном климате, дающем ему опору, почти отсутствующую в беспросветной и однообразной атмосфере современного производства

155.Ибо если предусматривается участие работников в прибылях, они должны равным образом отвечать и за возможные убытки; этого соображения вполне достаточно, чтобы снизить для многих притягательность этой идеи, столь заманчиво звучащей в устах краснобаев. К тому же на крупных предприятиях сумма, получаемая от участия в прибылях, никогда не превышает значительно основную зарплату, что свидетельствует скорее о политическом, нежели социальном характере подобных предложений. Куда более важным представляется вопрос о дифференциации размеров зарплаты, которая должна быть освобождена от уравниловки, навязываемой профсоюзами, посредством достижения общего согласия в соответствии с конкретными условиями деятельности каждого отдельного предприятия. Дабы это соучастие носило не утилитарно-индивидуалистский, но истинно органичный характер, важно решить вопрос, касающийся не столько разделения доходов, сколько соучастия в собственности. Необходимо изучить те способы, посредством которых рабочий постепенно становится мелким собственником — что является единственным способом депролетаризации и обуздания марксизма — путем выделения ему акций без права передачи (некоторые называют их «трудовыми акциями»), но не искажая при этом справедливых иерархических отношений. Это могло бы стать наилучшим средством «интеграции» отдельного труженика, благодаря которой он оказался бы заинтересован в успехах собственного предприятия, преодолев рамки мелкособственнического интереса, свойственного безродному индивиду, а также возрождения органического, почти «жизненного» чувства причастности к данной трудовой общности, отличавшего древние корпорации

156....всякое вмешательство снизу может иметь лишь плачевные последствия, став причиной дезорганизации или, как минимум, нежелательных потрясений. Это столь же нелепо, как участие солдатских комитетов в решении вопросов высшей стратегии, общей мобилизации, ведении и организации современной войны

157.На первой, эйфорической и утопической, стадии большевистской революции владельцы и руководители предприятий были грубо отстранены от своего дела, а на смену им пришли «фабричные комитеты», наделенные неограниченной властью. Однако подобное положение дел длилось недолго, и наступила новая фаза, на которой техническое управление вновь перешло в руки меньшинства, а заводские комитеты сохранили исключительно консультативную функцию с правом вмешательства в вопросы условий труда, обладая также правом вето. На третьей же стадии оказалось, что само это право несовместимо с независимостью, необходимой управленческой технической элите для координации производственно-экономических процессов ввиду разнообразных «планов» перестройки российской хозяйственности, а также связанных с этим интересов не только чисто экономического, но и политического характера

158.Между тем контроль со стороны работников неизбежно приведет к преобладанию утилитарно-экономических соображений, либо же, в случае возникновения требований политического характера, они будут иметь марксистскую и классовую направленность. Действительно, по своему духу «социализация» тождественна криптомарксизму; это своего рода Троянский конь, которого пытаются протолкнуть в экономическую систему некоммунистического типа для подготовки наступления на предпринимательство

159.Мы упоминаем эти течения как пример, показывающий, что поиск форм органичного единства может идти двумя путями: можно действовать как сверху, так и снизу; центр тяжести структур, реорганизованных в корпоративном духе и в соответствии с принципом полномочий, может располагаться как в низшей, материальной и подчиненной сфере, так и в высшей, собственно политической области. Поэтому имеет смысл вернуться к вопросу об отношениях, которые в нормальной системе должны существовать между государством и экономикой. В современных условиях полностью независимая деятельность производственных комплексов невозможна

160.В частности, крайне важно, чтобы борьба против выродившегося и недобросовестного капитализма велась сверху, чтобы само государство первым вступило в безжалостный бой против этого явления во имя восстановление нормального порядка. Здесь ни в коем случае нельзя уступать инициативу левым, отдавая им на откуп право на обвинение и протест, что лишь усилит их подрывное влияние. Современное государство, интегрированное в указанном нами смысле, способно осуществить акцию подобного рода. Положение в современной экономике таково, что суровый остракизм со стороны государства окажется губительным для любой группы капиталистов независимо от ее могущества

161.Повторим, что чистая политическая власть должна быть совершенно свободна ото всяких связей с капитализмом и, в более широком смысле, с экономикой. Но даже с практической точки зрения и с учетом «слишком человеческого» мы не видим причин, по которым представители чистого политического принципа должны торговать собой и выслуживаться перед представителями капитала, имея власть, — а ее они могут иметь, — а значит и возможность распоряжаться богатством и диктовать законы финансовым и промышленным воротилам. Продажность политиков возможна и даже неизбежна без сильного и традиционного государства, коррупция неуничтожима, пока государство низводят до роли орудия, используемого бессовестными политиканами-карьеристами для торговли привилегиями, связанными с той или иной политической должностью. Но если против выродившегося и недобросовестного капитализма выступит истинное государство, левая полемика сама собой потеряет всякий смысл, и любые попытки со стороны экономических течений марксистского или полумарксисткого толка (синдикализм, лейборизм и т. п.) подорвать государство под предлогом восстановления нормального порядка и пресловутой «социальной справедливости» окажутся лишенными своего основания. Таким образом, решающим фактором является способность или неспособность государства как подлинного носителя верховной власти упредить подрывные силы посредством вовремя осуществленной революции сверху

162.Существовавшее в Средневековье распределение земель, с соответствующей системой юрисдикции и частичным суверенитетом, в современной экономике можно приравнять к признанию государством за частными экономическими комплексами, исполняющими определенные производственные задачи, широкой свободы предпринимательства и независимости. Это признание должно влечь за собой, с одной стороны, государственную защиту предприятия в случае необходимости, с другой же, подобно тому как то было при феодализме, «верность» и ответственность предпринимателей перед политической властью с законодательным закрепленным за ней «преимущественным правом», то есть правом на вмешательство в экономику, пусть даже последнее будет ограничено чрезвычайными обстоятельствами или серьезными разногласиями

163.О «революции сверху» в аналогичном понимании говорил еще Бисмарк. Законодательством 1878 г., которое сохранило свою силу вплоть до 1890 г., он запретил марксистские социал-демократические движения, обвинив их в стремлении подорвать существующий общественно-политический строй, в нарушении гражданского мира и классовой гармонии. В то же время благодаря Бисмарку Германия стала первым государством в Европе, предпринявшим меры по обеспечению социальных прав рабочего класса именно со стороны государства. Крайне показательно, что эти меры почти не дали ожидаемого результата, ясно показав то, что — тогда, как и сейчас — марксистская агитация направлена не на достижение какой-либо объективной и положительной цели чисто социального характера, но питает откровенно подрывные политические намерения. Говоря о «тактике и стратегии мировой революции», ЛЕНИН писал, что революция должна начаться с выдвижения экономических требований (то есть под экономическим предлогом), чтобы затем перейти к требованиям политическим

164.Государство в принципе может давать общие указания и планы, однако в их исполнении максимальная свобода должна быть предоставлена духу инициативы и организации. В целом выстраивается иерархическая система: «трудовые единства», то есть органически целостные предприятия, где работники объединяются вокруг своих руководителей, которые, в свою очередь, сплачиваются вокруг государственной власти в рамках строгого режима компетентности и производства, с устранением всякой идеологической заразы классового подхода и безответственного активизма. Впрочем, даже ограниченное продвижение в этом направлении стало бы свидетельством преодоления атмосферы «экономической эры» благодаря соответствующему особому этосу, как антипролетарскому, так и антикапиталистическому. Конечной целью корпоративной идеи в указанном понимании должно стать реальное возвышение низших областей деятельности, связанных с производством и материальной выгодой, до уровня, который в качественной иерархии стоит над экономико-жизненным уровнем. В системе древних каст — или «функциональных классов» — это был уровень воинской касты, высшей по отношению к собственнической буржуазии и рабочим. Поэтому очевидно, что в случае установления описанной нами системы сам мир экономики станет отражением ясного, мужественного и персонализированного это-са, свойственного обществу, основу которого составляет не тип «торговца» или «рабочего», но скорее тип, по своему характеру и общей предрасположенности близкий к «воинскому». Это и станет началом нового подъема

165.Стоит лишь еще раз подчеркнуть, что экономический уровень никогда не должен превосходить уровень средств; поэтому в принципе он должен подчиняться уровню целей, превосходящих экономический уровень

166.В принципе эта реформа достойна повторения, однако при условии организации корпораций не на бюрократической основе, как то было при фашизме, но в качестве органичных предпринимательских единств, объединение, иерархия и координация которых может меняться в зависимости от конкретной отрасли. В основе должен лежать указанный принцип деполитизации общественно-экономических сил. Строгое соблюдение принципа компетентности позволит избавить корпоративное представительство от так называемой политической прибавочной стоимости. Поэтому «Корпоративная Палата» не должна походить на политическое собрание. Она могла бы стать «Нижней Палатой», тогда как политические инстанции должны быть представлены второй, «Верхней Палатой». Экономика, вернувшаяся в свои нормальные рамки, в корпоративной системе описанного типа сталкивается с проблемами законодательного уровня, особенно при решении вопросов организации крупной промышленности, которые стали основополагающими для современной экономики и затрагивают в том числе проблему государственной безопасности. Поэтому за надлежащим соблюдением высших принципов должен следить особый орган, облеченный более высоким авторитетом и являющийся высшей инстанцией для разрешения спорных случаев. Таким органом и должна стать Верхняя Палата. Корпоративная Палата должна представлять экономические интересы и все связанное с профессиональной областью, политическая же инстанция (политическая в высшем смысле) должна быть сосредоточена в Высшей Палате в лице людей, делом которых должна стать забота о соблюдении более высоких, чем просто экономические и «физические», духовных и национальных интересов, затрагивающих престижем и могуществом государства, в том числе при решении всех основных проблем, связанных с телесно-материальным существованием политического организма. Для представительства в Нижней Палате можно использовать смешанную систему выбора и назначения, как это было в фашистской системе корпоративно-политического представительства. Однако, как это было ранее в других странах, для представительства в Верхней Палате демократический принцип неприемлем. Принадлежность к членам Верхней Палаты не должна носить временного и случайного характера благодаря полученным «голосам». Ее представители могут назначаться сверху и самой жизнью, — подобно тому как это происходит в Ордене, — то есть благодаря природным достоинствам и неотъемлемой квалификации. Действительно, необходимо, чтобы стабильность и преемственность обеспечивались не только сверху, где пребывает чистый, непоколебимый политический принцип империи, но также за счет участия отборного класса, обладающего теми чертами и функциями политического класса, которыми некогда обладала традиционная знать. Для этого и необходимо такое учреждение, как Верхняя Палата. И если представители этой Палаты, объединенные чистым символом высшей власти, сумеют достичь той суровой безличности, отрешенности от обычных мимолетных потребностей, безразличия ко всякой частичной и частной выгоде (естественно, о «партиях» в современном идеологическом смысле здесь не может быть и речи), то не останется сомнений в монолитности структуры, реально способной выстоять вопреки всем атакам подрывных сил, порожденных «экономической эрой»

167.Понятие оккультной войны входит в рамки концепции трехмерной истории, согласно которой наиболее значимые события происходят не на двумерной плоскости с ее видимыми причинами, фактами и лицами, но в третьем «подземном» измерении, в глубине, где действуют силы и влияния, которые нередко имеют иную, чем просто человеческую — индивидуальную или коллективную — природу, и воздействие коих зачастую носит решающий характер. Исходя из этого, необходимо прежде всего уточнить смысл использованного выше выражения — «подземное». В данном случае речь идет не о некой темной и иррациональной бездне, которая по отношению к видимым силам истории играет почти ту же роль, что и бессознательное по отношению к бодрствующему сознанию индивида, как то представляет себе психологическая школа, недавно получившая название «глубинной психологии». Напротив, уместнее говорить о бессознательном, когда дело касается тех, кто в трехмерной перспективе выступает скорее в роли объекта, нежели субъекта истории, — то есть людей, которые ни в мыслях, ни в действиях не осознают ни тех влияний, которым они подчиняются, ни тех целей, которым служат в действительности. У них, независимо от того, что сами они думают об этом, центр личности находится скорее в бессознательном и предсоз-нательном, нежели в ясном сознании. Особенно это характерно для людей действия и идеологов. В этом смысле действительно можно утверждать, что решающие события тайной войны разворачиваются в области человеческого бессознательного

168.Таким образом, третье историческое измерение не имеет ничего общего с отвлеченными философскими или социологическими представлениями. Его можно описать как «закулисную» историю, где действуют вполне определенные «сознательные сущности»

169.В этом смысле можно говорить о борьбе сил космоса против сил хаоса, где первым соответствует все связанное с формой, порядком, законом, духовной иерархией, традицией в высшем смысле, а вторым — все влияния, ведущие к раздробленности, разрушению, упадку, к торжеству низшего над высшим, материи над духом, количества над качеством. Таковы конечные цели сил, действующих за кулисами истории, известной нам на уровне зримых причин

170.Действительно, мышление большинства современных людей действия по сравнению с их тайными врагами кажется примитивным. Они сосредотачивают все свои силы на осязаемом, «конкретном» и не способны постичь, хотя бы на интуитивном уровне, взаимосвязь соответствующих действий и противодействий, причин и следствий, поскольку их кругозор крайне ограничен и почти всегда грубо материалистичен

171.В отличие от происходящего в области физических явлений, прозорливый историк сталкивается со множеством случаев, для которых «каузального» (в физическом и детерминистском смысле) объяснения недостаточно, поскольку счета не сходятся, сумма внешних исторических факторов не равна результату, подобно тому как, если бы складывая пять, три и два, мы получали бы в итоге пятнадцать или семь, но не десять. Это расхождение между задуманным и полученным, между идеями, принципами и замыслами с одной стороны, и их действительными историческими последствиями с другой дает ценный материал для исследования тайных причин истории

172....показали, что именно сегодня, когда всеми признано, что причиной заболевания индивидуального организма являются бактерии, почему-то продолжают настаивать на том, что болезни общественного организма — революции и беспорядки — являются чисто спонтанными явлениями, возникают сами собой, а не порождаются незримыми возбудителями, подобно микробам и болезнетворным элементам, действующими в индивидуальном организме

173....настоящее тайное общество, какова бы ни была его природа, никогда не оставляет за собой письменных документов, «протоколов»

174.Прежде всего там утверждается, что ведущие идеологии, ответственные за современный хаос, возникли не спонтанно, но были внушены и поддержаны силами, которые, прекрасно осознавая их ложность, рассчитывали исключительно на их разрушительные и деморализующие последствия. Это относится, в частности, к либерально-демократическим идеям; третье сословие, буржуазию умышлено подняли на войну против прежнего феодально-аристократического общества, чтобы в дальнейшем уже для свержения буржуазии использовать рабочие массы. Следующей основной идеей Протоколов является то, что капиталистический интернационал и интернационал пролетарский, несмотря ни на что, солидарны между собой и действуют подобно двум отрядам, которые в рамках единой стратегии исключительно из тактических соображений используются для нападения на различные объекты. Экономизация жизни, проявляющаяся прежде всего в развитии промышленности во вред сельскому хозяйству, в концентрации богатства в ликвидном капитале и финансах, также являются следствием плана, которому фаланга современных «экономистов» подчиняется с тем же рвением, как и распространители деморализующей литературы, которые нападают на этические и духовные ценности, отрицая всякий принцип авторитета. Среди прочего, упоминается тот успех, который тайный фронт сознательно обеспечил не только марксизму, но также дарвинизму и ницшеанству; в некоторых случая говорится даже об умышленно спровоцированном антисемитизме. В более широком смысле речь идет о тайной монополии на печать и органы формирования общественного мнения в демократических странах и о сосредоточенной в руках немногих силе, способной парализовать или уничтожить самые могущественные банки, то есть о власти, обеспечиваемой безродным финансовым капиталом, который становится средством контроля над людьми, партиями, правительствами. В качестве важнейший цели указывается необходимость лишить человеческую личность опоры на духовные и традиционные ценности, поскольку это упростит задачу по превращению его в пассивное орудие сил и влияний, направляемых тайным фронтом. Культурная деморализация, материализация и дезорганизация дополняются шагами по разжиганию и углублению социальных кризисов в целях нагнетания в обществе чувства бессилия и безнадежности, а возникающий в результате этого конфликт рассматривается как средство окончательного подавления остатков возможного сопротивления

175.В связи с этим имеет смысл рассмотреть вопрос о руководителях тайной войны. Как мы говорили, согласно Протоколам во главе мирового заговора стоят евреи, и работа по разрушению традиционной европейской и христианской цивилизации задумывалась и осуществляется ими для установления в будущем всемирной империи Израиля, богоизбранного народа. Это столь очевидный промах, что невольно возникает вопрос: не является ли фанатичный антисемитизм, стремление повсюду находить еврея подобно deus ex machina, бессознательным орудием в руках противника, поскольку, как мы покажем чуть далее, одним из средств защиты тайных сил является перенос внимания противников исключительно на частичных виновников определенных событий, что препятствует выявлению более глубоких причин. Конечно легко доказать, что даже если Протоколы являются фальшивкой, а их авторы — агентами-провокаторами, они отражают многие идеи, созвучные закону и духу Израиля. Нельзя отрицать и того, что многие евреи были и остаются одними из основных зачинщиков современного хаоса в его наиболее острых фазах и формах, как культурных, так и общественно-политических

176.К тому же хотя среди апостолов основных идеологий, упомянутых в Протоколах как орудие мирового бунта, — либерализма, социализма, сциентизма, рационализма, — действительно встречается большое количество евреев, тем не менее вполне очевидно, что эти идеи никогда бы не появились и не достигли успеха без предшествовавших им исторических движений, таких как реформация, гуманизм, натурализм и индивидуализм эпохи Возрождения, картезианство и т. п. — то есть явлений, ответственность за которые никак не может быть возложена на еврейство, ибо они связаны с более широкой совокупностью влияний

177.Отдельные авторы, считающие Протоколы фальшивкой, отмечали, что некоторые из изложенных там идей сродни тем, которые использовали централистские и диктаторские режимы, так что этот документ можно рекомендовать как прекрасное пособие для строителей нового бонапартизма или тоталитаризма. В этом наблюдении немало верного. Можно сказать, что понятие «тайной войны» с положительной точки зрения следует использовать в более широких и гибких рамках, которые позволили бы включить в них также внешне противоречивые явления, не сводимые к упрощающей по сути формуле мирового жидо-масонского заговора

178.Следовательно, при тщательном рассмотрении становится понятно, что современное еврейство как власть (то есть независимо от сопутствующего ему, но ненаправленного и инстинктивного разрушительного и разлагающего влияния, связанного с отдельными еврейскими элементами и культурными деятелями) неотделимо от капитализма и финансов, которые являются отличительной чертой цивилизации третьего сословия. То же самое относится и к современному масонству: оно идейно подготовило и поддержало пришествие третьего сословия, и по прежнему остается хранителем принципов просветительства и Французской революции, а его учения — своего рода светской религией для современной демократии; именно на этом уровне оно вело и продолжает вести свою войну, действуя то в открытую, то исподтишка. Но это еще не последняя стадия; если на смену ей — то есть полному циклу демократической и капиталистической цивилизации третьего сословия — придет последняя, коллективистская стадия, которой она невольно расчистила путь, то совершенно очевидно, что и еврейство, и масонство будут лишены той доли власти, которая раннее уделялась им силами мировой крамолы

179.С другой стороны, крайнее утверждение об общем жидо-ма-сонском заговоре, еще недавно отстаиваемое отдельными кругами, сегодня опровергнуто как несостоятельное самой действительностью. Поистине, лишь буйная фантазия может предположить, что главы великих держав, враждующих сегодня между собой — таких как США, СССР и красный Китай — получают приказы из международного жидо-масонского центра (не говоря уже о том, что в Китае просто нет ни тех, ни других) и действуют в соответствии с ними, стремясь к достижению единой цели

180.Следует помнить, что так называемый «позитивный» подход к историческим событиям скорее вызван внушением, оказанным антитрадиционными силами на современную культуру в целях сокрытия своих действий, нежели является естественным порождением довольно ограниченного ума. Люди, верящие, что история делается исключительно актерами первого плана и обусловлена лежащими на поверхности экономическими, политическими, социальными и культурными факторами, не могут и даже не пытаются проникнуть глубже; но именно того и желают все силы, действующие исподволь. Цивилизация, попавшая под позитивистское внушение, наиболее податлива к влияниям, исходящим из области, названной нами «третьим измерением». Именно такова почти вся современная цивилизации, утратившая остроту зрения и ослабленная позитивизмом, рационализмом и сциентизмом

181.Мы уже упоминали отдельные, не позитивистские концепции, описывающие ход событий при помощи вмешательства различных сущностей, таких как «Абсолютный Дух», "жизненный порыв" или та же воплощенная История, пишущаяся с большой буквы. Это пример возможного практического применением второго оружия тайной войны, тактики замещений. Ее применяют, когда определенные идеи, облегчающие тайную игру мировых подрывных сил, утрачивают свое влияние, и возникает опасность пробуждения «объектов истории». В этом случае указанные туманные концепции используют как приманку для людей, не желающих довольствоваться позитивистскими схемами, с целью отвлечь их взор от того, что действительно достойно внимания. Туманность этих идей столь же надежно скрывает от взора истинную картину событий, как и позитивистская слепота. Забавляются, как игрушками, разными «философиями», а тем временем противник успешно продолжает осуществлять свой замысел

182.Мы уже говорили о высшем значении Традиции: это форма, которую горние силы придают совокупным возможностям данной культурной среды в данный период посредством ценностей, имеющих сверхиндивидуальный и по сути сверхисторический характер, и элит, черпающих в этих ценностях авторитет и естественный престиж. Однако в наши дни нередко бывает так, что смутное желание вернуться к «традиции» ловко переводят в «традиционализм», содержание которого исчерпывается обычаями, routine, пережитками, простыми остатками былого, где отсутствует понимание того, что есть дух, и умение различать чисто внешние проявления от того, что обладает нетленной ценностью. Подобное поведение — традиционалистское, а не традиционное — становится прекрасной мишенью для врага, чьи слабые нападки на традиционализм служат лишь прикрытием для атаки против Традиции: для этого он охотно пользуется обвинениями в анахронизме, антиисторизме, застое, упадке и т. д. Таким образом, реакция стопорится, и этот прием без труда приводит к желаемому результату. От общей схемы легко перейти к частным случаям. Недавняя история богата подобными примерами. Так, в политической области достаточно упомянуть римскую идею с ее символами, «арийскую» идею, саму концепцию Империи или Райха и т. п.; во всех этих случаях неоднократно применялась тактика фальсифицирующих замещений и подделок, печальные последствия чего не могут ускользнуть от глаз проницательного наблюдателя

183.Ограничив посредством распространения материализма и сциентизма влияние, которое в этом отношении еще могла оказывать религия, подрывные силы позаботились о том, чтобы всякое стремление к сверхъестественному, выходящее за рамки господствующей религии и узкого догматизма, пошло в нужном им направлении. Так называемый «неоспиритуализм», не только в худших спиритских формах, но и в его восточных и ок-культистских течениях, наряду со всеми теориями относительно бессознательного, иррационального и т. д., являют собой яркий пример использования тактики переворачивания. Вместо восхождения к сверхъестественному, которое превосходит рамки личности, подобные идеи ведут к нисхождению в подличностное и подрациональное вследствие переворачивания, нередко имеющего явно зловещие черты. Тем самым был достигнут двойной результат. Прежде всего, сумели перенести в целом законное недоверие к указанным ложным теориям на идеи, которые, хотя иной раз и содержатся в них, по сути не имеют к ним никакого отношения. Тем самым снималась и вероятная опасность распространения этих идей. Жертвой подобной тактики стала большая часть современных знаний о Востоке (выходящих за рамки сухой и выхолощенной области филологии и узкопрофессиональных академических исследований), которые, как правило, предстают в столь искаженном виде, что значительно снижают то положительное влияние, которое могли бы оказать многие аспекты подлинного наследия восточной духовности. В частности, это привело к распространению недалекого и ложного заблуждения о необходимости «защиты Запада» от восточного влияния. В качестве другого примера можно указать тех, кто в любом разговоре о символах и эзотеризме видит непосредственное влияние масонства или теософизма, даже если речь идет о древних великих традициях, не имевших ничего общего ни с тем, ни с другим. Сюда же следует отнести свойственный определенной «критической» культуре позитивистский рационалистический предрассудок, согласно которому все идеи подобного рода являются лишь суеверием и выдумкой. Немногим лучше обстоит дело и с воинствующей католической апологетикой, которая видит во всем выходящем за рамки их собственной религии лишь пантеизм, натурализм и даже нечто худшее

184.Действительно, перевернутые тенденции к духовному и сверхъестественному могут способствовать пробуждению темных сил, которые исподволь оказывают разрушительное влияние на личность. Нередко именно к этому ведут различные реакции против рационализма и интеллектуализма, особенно вышеупомянутые теории бессознательного, которые сегодня благодаря психоанализу широко применяются на практике или, по меньшей мере, вызывают болезненное любопытство

185.Например, тайные силы мировой крамолы путем проникновения или соответствующего внушения убеждают представителей данной традиции в том, что лучшим средством для ее укрепления является подрыв или дискредитация других традиций. Тот, кто не осознает этого приема и из материальных соображений нападает на традицию в лице соседнего народа, должен быть готов к тому, что рано или поздно благодаря тактике рикошета традиция будет атакована уже в его собственном лице. Силы мировой подрывной деятельности возлагают на эту тактику серьезные надежды; именно поэтому они прилагают все усилия к тому, чтобы подчинить всякую высшую идею тирании партийных интересов, соображений, продиктованных стремлением к прозелитизму, либо же высокомерием и жаждой власти. Они прекрасно понимают, что это лучший метод разрушения всякого подлинного единства и сплоченности, способный значительно облегчить им игру

186.Близорукие государственные мужи нередко верили, что в определенных обстоятельствах лучшим средством для подъема собственного народа является разжигание или поддержка революционных настроений среди народа-противника, даже не замечая, либо же замечая слишком поздно, что это ведет к прямо противоположному результату

187.Поэтому мы вновь и вновь подчеркиваем, что лишь безоговорочная верность идее может защитить от тайной войны; когда эта верность ослабевает, когда ее сменяет так называемая реалистическая политика, подчиненная достижению сиюминутных целей, силам сопротивления грозит поражение. Так, примером применения тактики рикошета может служить принцип «самоопределения народов», использованный демократиями во время второй мировой войны в качестве идеологического средства, а сегодня больно ударивший по всем белым народам и особенно по европейскому престижу и господству

188.Теорию «прогресса» можно рассматривать как одну из идей, распространяемых и исподтишка внушаемых тайными силами мировой крамолы с целью отвлечения внимания от истоков нынешнего кризиса и обеспечения дальнейшего беспрепятственного развития процесса, который ведет к цели, скрытой миражом завоеваний технико-индустриальной цивилизации

189.Известна та революционная, подрывная и антииерархическая роль, которую сыграла демагогическая, коллективистская идея нации по отношению к прежним формам цивилизации и политической европейской организации. Однако для многих из тех, кто сражался против различных интернационалов, — особенно против коммунистического интернационала, — именно идея нации стала отправной точкой. К сожалению, при этом почти никто не позаботился о том, чтобы дать этой идее свое определение, дабы она не стала вновь лишь этапом на пути, ведущем как раз к тому, чему пытались оказать сопротивление

190.Здесь достаточно вспомнить сказанное нами ранее о противоречии, существующем между массовым национализмом и национализмом духовным, между национальным государством и государством традиционным (гл. III). В первом случае национализм играет уравнительную и антиаристократическую роль, становясь как бы прелюдией к более широкому уравниванию, конечным итогом которого будет уже не нация, а интернационал. Во втором идея нация может послужить основой для нового подъема, став первой реакцией на интернационалистическое смешение; тогда ее наиболее ценным аспектом является принцип различия, который нуждается в дальнейшем расширении в целях выработки сложной иерархии внутри каждого отдельного народа. Непонимание этого противоречия, неизбирательный национализм ведет в ловушку, расставленную врагами при помощи тактики разбавления, как это однажды уже случилось. В частности, этой возможностью успешно воспользовался советский коммунизм: подавляя национализм на своей территории как контрреволюционное движение, он одновременно разжигал и поддерживал национализм в других странах, еще не ставших марксистскими, среди так называемых слаборазвитых народов, «жертв колониализма», выжидая, пока последующее развитие событий не приведет к той стадии, когда можно будет пожинать плоды своей политики

191.Мы уже говорили о том значении, которое в общих рамках мировой подрывной деятельности имеют психоаналитические теории. Среди людей, еще способных здраво рассуждать, наиболее грубые формы этой лженауки, соответствующие чистому или «ортодоксальному» фрейдизму, начали вызывать резкое отвержение. Тогда вновь прибегли к тактике разбавления посредством разработки и распространения «одухотворенного» психоанализа для людей с более тонким вкусом. В результате те, кто совершенно не приемлет Фрейда и его последователей, сдает свои позиции, к примеру, перед Юнгом, не замечая, что речь идет о том же переворачивании, имеющем даже более опасный характер, так как благодаря своей утонченности оно оказывает более пагубное влияние в духовной области, нежели фрейдистская разновидность

192.Разве Реформация Лютера не использовала испорченность представителей римской церкви в качестве предлога, чтобы поставить под вопрос сам принцип авторитета и целый ряд основополагающих идей католической традиции, перейдя с личностей на принципы?

193.Так, например, говоря о масонстве, следует постоянно помнить, что его развитие как подрывной силы связано именно с применением указанной тактики вытеснения и переворачивания внутри древнейших организаций, от которых в современном масонстве сохранились лишь немногие структуры, символы и иерархии, тогда как действующие в них ныне руководящие влияния уже с давних пор имеют совершенно иную природу

194.Мы убеждены, что ни один вождь или воин традиции, вступивший в бой с подрывными силами, не может считаться зрелым человеком, способным удовлетворительно решить стоящую перед ним задачу, предварительно не развив в себе способности, позволяющие постичь мир скрытых причин, дабы суметь дать бой неприятелю и на этой территории. Будем помнить миф «мудрецов» из Протоколов: для них люди, воспринимающие лишь «факты», подобны тупой скотине

195.В одной из предыдущих глав мы упоминали о роли, которую сыграл антигерманский предрассудок в «патриотической» концепции итальянской истории, попавшей под влияние масонской и демо-либеральной идеологии. Этот предрассудок распространен также в области культуры, особенно среди интеллектуалов, лелеющих миф латинства. По их мнению, мы являемся «латинским» и средиземноморским народом, поэтому наши естественные склонности, наше избирательное сродство влечет нас к нациям латинской культуры, тогда как от германского мира нас отделяют почти неодолимые духовные преграды. Говорят, что итальянец и немец никогда не смогут понять друг друга, а наши латинские цивилизация и мышление прямо противоположны германским. Некоторые примешивают к этому и религиозный фактор, противопоставляя протестантизм, исповедуемый германскими народами, католичеству латинских стран, намеренно умалчивая о том, что рейнская область Германии, Бавария и Австрия также исповедуют католичество. Подобные воззрения основаны на неком недоразумении, во многом порожденном, с одной стороны, избитыми и поверхностными представлениями, а с другой — инстинктивной неприязнью, вызванной неоднородностью расового состава итальянского народа

196.На самом деле упомянутое «латинство» скорее похоже на внешний слой штукатурки, скрывающей глубинные — как этнические, так и духовные — различия, которые нередко вступают в открытое противоборство. В любом случае нам важно показать, что «общее латинское наследие», безусловно, нельзя считать римским. Все приукрашенные гуманизмом «латинские» черты, проявляющиеся в самых различных областях, от обычаев до отдельных норм юридического права, имеют отношение исключительно к миру, остававшемуся «римским» лишь на словах, по отношению к которому древний, героический, патрицианский Рим не мог питать иного чувства, кроме презрения

197....миф «классицизма» довольно близок просветительскому мифу, согласно которому именно «завоевания» и художественные творения эпохи Возрождения со всем за ней последовавшим положили начало истинной цивилизации, пришедшей на смену сумеркам Средневековья. Классический миф, созданный уже упомянутыми нами кругами, также пронизан этим эстетствующим и антитрадиционным мышлением. В истории как Греции, так и Рима «классическим» признается тот период цивилизации, который в действительности во многом был их упадком, несмотря на блеск внешнего величия и утонченность

198.Например, исследования в области языкознания свидетельствуют о том, что если романские языки в основном относятся к древнеримскому языку, то есть к латыни, то сама латынь, в свою очередь, принадлежит к более общей группе индоевропейских языков, в которую входит в том числе и германское наречие. Более того, древняя латынь, если не по словарному составу, то по произношению и синтаксису (начиная со склонений) ближе к немецкому, чем к романским «латинским» языкам. Почти то же самое можно сказать и по поводу этнического происхождения, поскольку общепризнано, что как римская, так и греческая цивилизация обязаны своим возникновением тому же индоевропейскому племени, от которого позднее отделились собственно германские народы

199.В результате последних исследований доисторической и доримской Италии было выяснено, что предками «латинян» был народ, чье этническое к духовное родство с нордическо-арийскими народами неоспоримо. Это была одна из ветвей «народа боевых топоров», расселившегося до Центральной Италии и практиковавшего обряд сжигания мертвых, в отличие от народов оскосабинской культуры, погребавших мертвецов в земле, что, как известно, было характерным признаком средиземноморских, азиато-средиземноморских культур (доиндоевропейских и неиндоевропейских)

200.Это дает основания утверждать, что миграция народов, от которых ведут свое происхождение латиняне, завершившаяся основанием Рима, шла наравне с передвижениями ахейцев и дорийцев, создавших в Греции Спартанское государство; в свою очередь Рим и Спарта, несомненно, созданы нордическими племенами. Начальный римский период и Спарта представляют собой образец героико-священного мира со свойственными ему строгими устоями, любовью к дисциплине, доблестью и самообладанием — миром, от которого мало что сохранилось в позднейший «классический» период, каковой, в свою очередь пытаются представить началом «латинства» и «единства народов латинской цивилизации». Если же мы отнесем понятие «латинский» к корням, то «латинский» тезис окажется перевернутым с ног на голову. Латиняне принадлежали к народам, движимым тем духом, которому ранний римский мир обязан своим величием и особым обликом; свойственные им формы культа, цивилизации и жизни не противоречили, но, напротив, были близки тем лучшим сторонам германского мира, которые проявились позднее при их столкновении с упадочной цивилизацией, которая был уже не столько «латинской», сколько просто «римской» и во многом попавшей под византийское влияние. Позднейшее «латинство», несмотря на чисто поверхностные остатки прежнего величия, вобрало в себя столь разнородные силы, что их мнимое единство могло сохраняться лишь в столь несерьезной области, как «мир литературы и искусства»

201.Наличие общих черт в раннем укладе римского и спартанского образа жизни не вызывает сомнений, но столь же очевидно их сходство с некоторыми чертами, характерными для германцев, которым, вследствие различных обстоятельств, удалось сохранить их дольше, чем другим народам индоевропейского происхождения. Поэтому здесь нет никакого парадокса: доведись тем, кто сегодня именует себя «италийцами» и кичится своим «латинским» или «средиземноморским» происхождением, встретиться с римлянами героической эпохи, их нетерпимость к последним (к свойственному им стилю жизни, основанному на дисциплине, чести, иерархии, прямоте, ненарочитой доблести) едва ли оказалась меньшей, чем та, которую они проявляют сегодня по отношению к германским и прусским народам

202.Так, некоторые дошли до того, что стали противопоставлять «Храм» «Лесу» — подразумевая под «Храмом» ла-тинско-католической мировоззрение, основанное на принципах авторитета, порядка и трансцендентности, а под «Лесом» — хаотический, «нибелунгский», индивидуалистический германский мир, ставший позднее протестантским. В этом сказывается чистый дилетантизм фанатичных интеллектуалов, знакомых лишь с произведениями Вагнера и парой немецких философов-романтиков, но не знающих — или притворяющихся не знающими — о той врожденной предрасположенности, которая сохранялась у представителей центрально-европейских народов, принадлежавших к различным общественным слоям, вплоть до сравнительно недавнего времени, до наступления последних катастроф. Говоря даже о чисто внешней области, ПАРЕТО справедливо заметил, что в Германии, несмотря на преобладание протестантских земель, чувства порядка, иерархии и дисциплины развиты значительно сильнее, чем в католической Италии, где они почти отсутствуют, а преобладающими являются индивидуализм, беспорядочность, инстинктивность и недисциплинированность

203.В одной германской саге встречается следующий характерный эпизод: принца, приглашенного ко двору короля Этцеля, предупреждают о том, что его хотят завлечь в ловушку. На это он отвечает: «Я все равно поеду; ведь, если это действительно так, тем хуже для Этцеля». Он имеет в виду, что может потерять жизнь, но Этцель потеряет честь. Согласно же определенному «средиземноморскому» складу ума, большим уважение, напротив, пользуется тот, кто сумеет ловчее обхитрить другого, совершенно не заботясь о потере уважения к самому себе

204.Контраст между расплывчатым националистическим и лжепатриотическим мифом, отягощенным идеологическими пережитками эпохи Рисорджименто, и стремлением к сильному «римскому» государству также отчасти усилил эту нетерпимость, свойственную даже многим из тогдашних фашистов. Сегодня они могут радоваться: Италия вновь обрела «свободу» и стала самой собой, захудалой страной, славной лишь своими мандолинами, музеями, «Sole mio» и туристической индустрией (не говоря уже о демократическом болоте и марксистской заразе). Италия поистине «освободилась»: освободилась прежде всего от трудной задачи, состоявшей в том, чтобы наконец обрести подобающий облик, соответствующий ее высочайшей традиции — римской, а не «латинской»

205.Сегодня нет ни одного цивилизованного народа или нации, состоящих из чистых особей, принадлежащих к одной расе. Все народы ныне представляют собой более или менее устойчивые расовые смеси. Переход от теоретической к практической области, к «активному расизму», происходит тогда, когда за различными расовыми компонентами данной нации отказываются признавать одинаковую ценность, качество, и, прежде всего, равное право на участие в формировании общего облика нации. В этом случае встает вопрос выбора и отбора, требующий конкретного решения в пользу одного из компонентов и принятия за образец типичных для него ценностей и идеала человека. Для совокупности германских народов этот выбор склонился в пользу «нордического» элемента, за которым была признана высшая расовая ценность по сравнению с другими смешанными с ним компонентами

206.Предварительным условием такого выбора является преодоление легкомысленной спеси, присущей некоторым националистам, которые считают вполне достаточным критерием общность рождения в одной стране и наличие общей истории; это порождает привычку превозносить без разбору и во что бы то ни стало все «наше». На самом деле в любой великой исторической нации, в том числе и итальянской, несмотря на определенную однородность общего типа имеются различные компоненты, причем эти различия иной раз довольно значительны. Поэтому важно отказаться от иллюзий, признав со всей объективностью, что многое из «нашего» плохо соответствует высшему призванию

207.Создание нового государства и новой культуры неизбежно останется призрачной мечтой, если предварительно не будет решен вопрос о новом человеке

208.Для этого необходимы две вещи. С одной стороны, требуется четко определить черты стиля и характера, которые, независимо от различных форм выражения, обусловленных прошлым, можно признать типичными для «римского» компонента. С другой стороны, следует выявить наиболее нежелательные качества «средиземноморского» типа, также присутствующие (если не преобладающие) в итальянцах, и найти способ очистить от них нацию. Относительно первого, необходимо научиться выявлять в римском элементе живое содержание, не имеющее ничего общего с риторическим хвастовством, с музеями и диссертациями эрудитов, но понятное даже простому человеку, не разбирающемуся ни в «культуре», ни в истории. Именно поэтому мы заговорили об «элементах стиля». Нужно извлечь эти элементы из того, что мы знаем о римской традиции и обычаях, при этом научившись четко отделять подлинное от наносного, поскольку, как мы уже подчеркивали, говоря о классическом мире, есть римское и римское. Наряду с изначальным римским миром, в особой своебытной форме отражавшим единый тип культуры и обычаев, общий для высших индоевропейских цивилизаций, существовал также огре-ченный в худшем смысле этого слова, «пунический» римский мир, не говоря уже о «цицероновщине», азиатщине и т. п. Естественно, подобные миры не могут быть для нас ориентиром. Все ценное в них для наших целей имеется в подлинном римском мире

209.В основании изначального римского мира стоял человеческий тип, определенный неким набором характерных задатков. В первую очередь следует выделить: самообладание, блистательную отвагу, немногословность, обдуманность, последовательность и четкость в действиях, хладнокровное чувство превосходства, чуждое всякого персонализма и тщеславия. Римский стиль — это virtus (добродетель, доблесть) не как морализм, но как мужество и храбрость, как fortitude (стойкость) и constantia (постоянство), то есть душевная сила, sapientia (знание, мудрость) как осмысленность и осознанность, disciplina (дисциплина) как любовь к собственному закону и форме, fides (верность) в особом римском понимании преданности и верности, dignitas (достоинство), которое у древних римских патрициев возвышалось до gravitas (суровость, степенность) и solemnitas (величественность), до степенной суровой величавости. Этому стилю свойственны твердость в поступках и отсутствие красивых жестов; реализм, не в смысле материализма, но как любовь к существенному; идеал ясности, который только у некоторых латинских народов перерос в рационализм; внутренняя уравновешенность и недоверие к экстатическим состояниям и смутному мистицизму; чувство меры; способность объединяться, не смешиваясь, как свободные люди ради достижения высшей цели или во имя идеи. К этому можно добавить также religio (благочестие) и pietas (милосердие), но не в современном понимании религиозности, а в древнеримском значении уважительного и исполненного достоинства почитания сверхчувственного и одновременно доверия, причастности к нему, ощущаемому как реально действующее наряду с индивидуальными, коллективными и историческими человеческими силами. Разумеется, мы не станем утверждать, что эти черты были присущи всем римлянам без исключения; однако они были «доминантными», единосущными идеалу, который каждый ощущал типично «римским». Равным образом эти элементы стиля — очевидны, не привязаны к прошлому и могут в любой момент начать действовать как силы, формирующие характер, а также быть восприняты как идеал при пробуждении соответствующего призвания. Они имеют нормативную ценность, или, самое меньшее, ценность меры. Конечно, нелепо думать, что они могут быть в полной мере усвоены каждым, что к тому же совершенно не обязательно. Достаточно, чтобы в нации они стали своими для одного слоя, призванного задавать тон всем остальным

210.На самом деле пеласги были вырождающимся древним средиземноморским народом, в любом случае чуждым тем, которые позднее создали эллинскую и римскую цивилизации

211.В первую очередь, чисто «средиземноморской» чертой является любовь к показным поступкам и красивым жестам. Средиземноморский тип нуждается в сцене, если и не для удовлетворения низменного тщеславия и эксгибиционизма, то хотя бы потому, что его воодушевление и порыв (даже в достойных, славных и искренних поступках) нередко вспыхивают лишь благодаря присутствию зрителей; невозможно отрицать, что довольно значительную роль в его поведении играет забота о производимом эффекте. Именно это рождает склонность к «жесту», то есть желание так обставить свой поступок, чтобы привлечь к нему внимание, причем эта склонность проявляется даже если человек знает, что единственным зрителем является он сам. Вследствие этого для средиземноморского человека нередко характерна раздвоенность между одним «Я», играющим роль, и другим «Я», выступающим в роли вероятного зрителя или наблюдателя, что доставляет ему удовольствие: в этом смысле он напоминает актера. Повторим: мы говорим здесь о стиле, само же действие или поступок при этом могут иметь реальную ценность. Но подобное поведение крайне чуждо римскому стилю; это признак упадка и вырождения, прямая противоположность древней максиме esse поп haberf, то есть тому стилю, благодаря которому древнеримскую цивилизацию называли также цивилизацией безымянных героев. В более широком смысле эту противоположность можно сформулировать следующим образом: римский стиль — монументален и монолитен; средиземноморский — имеет черты зре-лищности, напоминает театрально-хореографическую постановку (здесь можно вспомнить французские представления о grandeur и gloire). Поэтому лучшим образцом для очищения итальянца от «средиземноморского» компонента должен стать стиль, созданный античной расой Рима: строгий, суровый, активный, чуждый всякой рисовки, взвешенный, со спокойным сознанием собственного достоинства. Осмысленность происходящего и ощущение самоценности независимо от внешних факторов; любовь к дистанции, к словам и делам, сведенным к существенному, лишенным всякой зрелищности и заботы об эффекте — все эти элементы, несомненно, являются первостепенными для возможного воспитания высшего типа. Если уж средиземноморского человека и итальянца роднит вышеупомянутая раздвоенность (актер-зритель), то он мог бы использовать ее, чтобы тщательного следить за своим поведением и выражением, предотвращая любые импульсивные, спонтанные реакции, дабы научиться выражать себя, заботясь не о «впечатлении», произведенном на других, и об их мнении, но лишь о выработке надлежащего стиля. Склонность к зрелищности легко соединяется с персонализмом, вырождающимся в индивидуализм. Это другая неблагоприятная характерная сторона «средиземноморской» души, проявляющаяся в тяготении к суетливому, хаотичному и недисциплинированному индивидуализму

212.Период итальянского Возрождения, блестящий во многих отношениях, имел немало темных сторон, порожденных средиземноморским индивидуализмом, нетерпимым к общему и суровому закону подчинения, вследствие чего даже блестящие возможности были растрачены на удовлетворение личных амбиций, сгорев без следа подобно фейерверку, поскольку творческие силы были лишены всякого высшего смысла и традиции: в центре стоял автор, а не произведение

213.«Римской» простоте или безыскусности слова, выражения, жеста противостоит крикливая, несдержанная жестикуляция, свойственная «средиземноморскому» типу, навязчивая общительность и экспансивность, отсутствие чувств дистанции, иерархии, безмолвного повиновения. Обратной стороной подобного поведения, как правило, становятся бесхарактерность, вспыльчивость, склонность к обжорству и пьянству (или желание напоить других), проще говоря, «испанскость» в худшем смысле этого слова: многословие, кичливое и наносное чувство чести, обидчивость, озабоченность внешним видом, а не внутренним содержанием (тогда как о древнем испанском аристократическом типе говорили: pobre en palabras pero en obras largo — «скупой на слова, щедрый на дела», что сопоставимо со словами МОЛЬТКЕ: «Говорить мало, делать много; больше быть, чем казаться»; это соответствовало «римскому» стилю)

214.Если внешне, особенно в кампании, он искрится весельем, воодушевлением и оптимизмом, то наедине с собой средиземноморский человек подвержен внезапному упадку душевных сил, испытывает чувство мрачной и безысходной духовной опустошенности, что заставляет его в тоске и тревоге бежать уединения и снова толкает во внешний мир, к шумному общению, к излиянию чувств и страстности. Учитывая это, вполне очевидно, что в случае очищения нельзя идти путем простого противопоставления. Слова Ницше «Я измеряю ценность человека его силой сдерживать собственные реакции», безусловно, могут послужить общим базовым принципом для преодоления беспорядочной импульсивности и «вспыльчивости»

215.Самообладание, уравновешенность, спаянность чувства и воли не должны затушить внутренний огонь, превратить человека в робота, что иногда происходит с отдельными представителями центрально-европейских или англосаксонских народов. Речь идет не о том, чтобы подавить страсти, придав своей душе красивый, правильный, однородный, но при этом серый облик. Напротив, необходимо таким образом организовать все свое существо, чтобы оно научилось распознавать, различать и надлежащим образом использовать импульсы и порывы, зарождающиеся в его глубине. Нельзя отрицать, что для многих средиземноморских итальянских типов страстность играет преобладающую роль, но эта склонность может из недостатка стать его достоинством при условии здраво организованной жизни. Наиболее отрицательной чертой средиземноморского типа является сентиментальность. Необходимо отличать сентиментальность от подлинного чувства, так как первое является расплывчатой и напыщенной формой второго

216.Искренность и простота прежде всего по отношению к собственной душе имеют не менее существенное значение для высшего типа человека, чем правило быть строгим к себе, понимающим и сердечным — к другим

217....особенно сравнительно с отношением к женщине и любви, свойственным римской этике, где им отводилось надлежащее — ни слишком высокое, но и не слишком низкое — место, и четко указывались основополагающие жизненные ценности, необходимые для ясного и мужественного воспитания характера без пуританского морализма

218.Свойства «римского» типа представляют положительный предел скрытых задатков, присущих лучшим представителям нашей расы, тогда как «средиземноморские» свойства соответствуют отрицательному пределу и наименее достойной ее части, встречаясь также у других народов, прежде всего «латинской» группы

219.Если бы удалось снизить плотность населения в мире до цифры, скажем, трехвековой давности, сохранив современный уровень материальной цивилизации, то общественно-экономические проблемы, волнующие сегодня народы, несомненно, утратили бы свою напряженность, как и большинство ситуаций, используемых к своей выгоде революционными силами. Это, в свою очередь, привело бы к ограничению исступленной жажды деятельности — прежде всего связанной с экономической одержимостью — и высвобождению нового пространства, что во многом облегчило бы возвращение мира к нормальным условиям

220.Человек покоряет стихийные силы природы, при помощи техники обезвреживая или подчиняя их себе, но не способен справиться с приростом рождаемости, поскольку это требует воздействия на самого себя, на собственные предрассудки и инстинкты

221.Перенаселение обостряет проблему безработицы, точно также как неизбежная (вследствие их детерминизма) интенсификация производственных процессов в свою очередь ведет к усилению экономической одержимости, дальнейшему закабалению человека, сокращению свободного пространства, ограничению свободы передвижения в современных городах, которые, как гниющие трупы, кишат людскими букашками, порождениями «массовой цивилизации». Это наиболее важный аспект проблемы. ЗОМБАРТ справедливо считал, что уменьшение населения могло бы стать одним из немногих средств, позволяющих нанести смертельный удар крупному капитализму, — этому «сорвавшемуся с цепи великану», крушащему все на своем пути, — тем самым избежав перемен, пагубных для всякого здорового общественно-экономического устройства

222.Необходимо признать со всей откровенностью, что попытка проведения империалистической политики посредством демографической кампании стала одной из основных ошибок фашистской идеологии. Количественная мощь — это чисто грубая сила, сама по себе крайне относительная, так как даже орда нуждается в надлежащем руководстве. Истинная империя создается расой завоевателей, покоряющих новые земли и народы не потому, что им «не хватает места под солнцем» или вследствие демографического взрыва, но благодаря особому призванию и высшим достоинства, позволяющим им стать правящим меньшинством

223.Действительно, наиболее плодовитыми являются низшие расы и социальные слои. Поэтому можно сказать, что если число высших, отборных элементов растет в арифметической пропорции, то число низших — в геометрической, результатом чего становится роковое вырождение целого. Именно этот фактор нередко становился причиной ослабления и дальнейшего краха великих имперских организмов: они как бы размывались снизу вследствие чудовищного расползания «основания», состоящего из смешанного «пролетарского» элемента. Следует напомнить, что слово «пролетарий» происходит от proles и связано с идеей животной плодовитости. Как справедливо заметил МЕРЕЖКОВСКИЙ, оно относится прежде всего к тем, чьей единственной творческой способностью является деторождение, — тем, кто хотя телом подобен мужчине, духом подобен евнуху. Логическое развитие этой тенденции ведет к «идеальному» обществу, в котором нет ни классов, ни мужчин, ни женщин, но лишь «товарищи», лишенные пола ячейки огромного муравейника

224....демографический переизбыток может лишь превратить нацию в попрошайку, вымаливающего у других народов «пространство» для экспорта «рабочих рук», практических обреченных на вырождение и растворение среди чужого населения

225.С особой религиозной — или скорее аскетической — точки зрения половое удовольствие часто подвергается осуждению как таковое, именно подобный подход исповедовало аскетическое направление раннего христианства

226.Повторим, можно было бы понять предписание, поощряющее безбрачие и целомудрие и осуждающее любые половые удовольствия и всякие сношения с женщинами исходя из аскетической морали, преследующей цели сверхъестественного порядка; но немыслимо признание женщины и сексуальности лишь с точки зрения детородной функции, что по сути равнозначно утверждению упадочного и животного характера любых отношений между полами

227.Хотя выдвинутое на II-м Ватиканском Соборе решение «идти в ногу со временем» имело немало плачевных последствий, в плюс церкви можно записать открытое признание того, что не только продление рода, но и «любовь» может быть законным основанием для брака

228.Для революционно-консервативного движения сопротивления важно следующее: нам нужны люди, свободные от буржуазных сентиментальных комплексов и готовые исполнить свой долг в любой момент; для них «семейные обязанности» почти равнозначны предательству; желательно, чтобы они были sine impedimentis, ничем ни связаны, чтобы ничто не ограничивало их возможности свободно распоряжаться собой. Так, в древности существовали Ордена, для членов которых безбрачие было обязательным. Стоит прислушаться и к истине, заключенной в следующих словах Ницше: «Мужчину следует воспитывать для войны, женщину — для отдохновения (или вознаграждения — Erholung) воина; все остальное — глупость». В любом случае идеал «союза мужчин» не может иметь ничего общего с приходским или мелкобуржуазным идеалом «дома и детей»; более того, мы считаем, что в данной области за указанными людьми можно признать право на достаточно широкую сексуальную свободу вопреки морализму, социальному конформизму и «обывательскому героизму»

229.Прежде всего, пример древних религиозных Орденов, практикующих безбрачие, доказывает, что преемственность может быть обеспечена и другими средствами помимо физического продления рода. Возможно, помимо ударных сил, готовых к непосредственным действиям, имеет смысл создать вторую группу, которая — по образцу древней знати — обеспечивала бы наследственную передачу отборной крови в дополнение к духовно-политическому наследию традиции и мировоззрения

230.Как уже говорилось, необходимо задействовать другие средства; первым и непременным условием является устранение демократической, эгалитарной системы; вторым — занятие надлежащей позиции по отношению, например, к так называемому Третьему миру. В древне-индоевропейских традициях «долгом» считали только рождение первого сына (хотя это правило не распространялось на людей, склонных к аскетизму); поэтому первенца называли «сыном долга», в отличие от других детей. Стоит ли говорить, что соблюдение лишь одного этого правила, обеспечивающего, в частности, принцип наследования по отцовской линии, само собой привело бы к снижению демографического роста. Мы описали основные качества, присущие как первой группе, полностью свободной ото всяческих уз, так и второй группе, которая через свое потомство пытается создать биологическую основу для передачи духовного наследия и обеспечения преемственности Орденских структур. Между тем большинство наших современников, давая жизнь новым существам, лишь воспроизводит в них собственную несостоятельность, тщету и бессмысленность прожитой жизни, тем самым умножая бесформенный мир количества. Пассивность перед натуралистической частью собственного существа и примитивнейшим половым влечением или покорность предрассудкам являются яркими свидетельствами их полной безответственности, особенно учитывая коллективные последствия подобного поведения, пагубный характер которых с каждым днем становится все более очевидным. Но несмотря на мнение тех, кто обвиняет в эгоизме и индивидуализме людей, уклоняющихся от деторождения, истина заключается в прямо противоположном; скорее сами эти обвинители думают лишь о себе, поскольку, беззаботно потакая своим примитивным инстинктам, они лишь множат общий хаос

231.Поэтому для нового движения антидемографическая направленность должна стать частью общей борьбы против мира количества и указанных роковых процессов контрселекции. В настоящем государстве эта задача имеет двойной аспект: сдерживание ракового размножения смешанной серой массы и реализация предпосылок, необходимых для кристаллизации и консолидации слоя, в котором будут выработаны свойства, позволяющие их носителям твердо удерживать власть в своих руках и быть ее достойными (здесь, в частности, можно обратиться к сказанному нами в предыдущей главе)

232.Вынужденная лавировать между двумя великими державами, борящи-мися за мировое господство, Америкой и СССР, она в конце концов согласилась принять американскую, «атлантическую» опеку, дабы избежать худшего — полного порабощения коммунизмом. Очевидно, что разобщенность европейских наций лишь усугубляет подобное положение дел. Как известно, на сегодняшний день все конкретные шаги по объединению Европы ограничивались созданием Общего рынка, Союза угольной и сталелитейной промышленности и т. п., то есть чисто экономическими мерами без соответствующей политической составляющей

233.Европа могла бы стать третьей великой мировой державой, если бы при объединении ей удалось сохранить свои обширные источники сырья и зарубежные рынки, и в законодательном порядке установить принцип тесной солидарности, согласно которому все европейские нации обязывались бы в случае опасности незамедлительно встать на защиту союзного государства

234.Впрочем, даже одна Западная Европа со своими 364 млн могла бы стать достаточно сильным блоком, если бы не проблема промышленного потенциала (от которого зависит и военная мощь), для развития которого необходимы соответствующие сырьевые запасы. Ранее этот недостаток восполнялся за счет неевропейских стран, зависимых от Европы, но на сегодня эти резервы оказались по большей части утраченными, как и прежние зоны влияния, где ныне промышляют американцы, русские и даже китайцы

235.Первым шагом к созданию единой Европы должен стать совместный выход всех европейских стран из ООН, этой смешанной, ублюдочной и лицемерной организации. Вторым обязательным условием является окончательное освобождение ото всякого рода влияния как со стороны Америки, так и СССР

236.Понятие нации никоим образом не применимо к органическому наднациональному типу единства. Отказываясь от формулы «Европа отечеств» и простой федерации европейских наций, не следует впадать в двусмысленность. Как мы уже указывали в другой главе, понятия отечества (родины) и нации (или этноса) по сути относятся к натуралистическому, «физическому» уровню. В единой Европе, безусловно, могут сохраняться отечества и нации (этнические общности отчасти признаются даже в тоталитарном СССР). Но следует решительно отказаться от национализма (с его чудовищным довеском в виде империализма) и шовинизма, то есть от всякой фанатичной абсолютизации частного единства. Поэтому с точки зрения доктрины правильнее использовать понятие Империи, а не «европейской нации» или «европейского отечества». Необходимо пробудить в европейцах чувство высшего порядка, качественно отличного от просто «национального», ибо оно коренится в иных слоях человеческого существа. Нелепо говорить о «европейцах», взывая к чувству, родственному тому, которое заставляет людей ощущать себя итальянцами, пруссаками, басками, финнами, шотландцами, венграми и т. п., в надежде на то, что подобное чувство общности может пустить корни в единой «европейской нации», устранив и сведя на нет существующие межнациональные различия

237.Образцом истинного и органичного имперского мышления (четко рознящегося ото всякого рода империализма, ибо последний есть не что иное как нежелательное обострение национализма) может служить, например, европейский средневековый мир. В нем сосуществовали единство и многообразие. Входящие в его состав отдельные государства имели характер частичных органических единств, тяготеющих к unum quod поп est pars (используя выражение ДАНТЕ), то есть к принципу единства, авторитета и верховной власти, по своей природе отличного от принципа, лежащего в основе каждого отдельного государства. Качественно высшая природа имперского принципа обуславливается исключительно его превосходством по отношению к узко политической области, поскольку он опирается на идею, традицию и обладает духовной властью, что и придает ему законность. Именно это трансцендентное качество Империи дает ей право налагать ограничения на суверенитет отдельных европейских государств перед лицом имперского «суверенного права». Империя строится как «организм, состоящий из организмов» или, если угодно, имеет федеральное устройство. Однако это не федерализм, образно говоря, «без царя в голове», но федерализм органичный, отчасти напоминающий внутреннее строение немецкого Второго Райха, как он был задуман Бисмарком. Таковы основные черты истинной Империи

238.Как говорилось, следует отказаться от идеи «европейской нации», поскольку ее результатом может стать кровосмешение отдельных европейских наций в некоего единого общеевро-пейца за счет стирания языковых, этнических и исторических различий. Если же нашей целью является органичное единство, то предварительным условием является объединение и сплочение всех наций в иерархически и органически сочлененное целое. Природа части должна отражать природу целого. Предварительно каждая отдельная нация должна достичь устойчивого единства на иерархической основе безо всяких примесей националистического hybris

239.Известно, что согласно принципу органичности чем выше уровень сплоченности и совершенства высшего единства, тем большей самостоятельностью наделены его отдельные части, и тем больше допустимая степень различий между ними. Главное — твердая готовность к взаимодействию и взаимопомощи

240.Однако последнее неизбежно окажется непрочным, если будет опираться на нечто типа международного парламента, не обладающего единым высшим авторитетом и состоящего из представителей различных политических режимов демократического типа, вынужденных подчиняться желаниям большинства, а, следовательно, совершенно не способных обеспечить преемственность политической воли и направления. При демократическом режиме государственная верховная власть — призрачна, нация лишена настоящего единства, а политическая воля ежедневно меняется в зависимости от количества голосов, заработанных одной из политических партий, маневрирующих в нелепой системе всеобщего равного избирательного права, при которой совершенно немыслимо органическое «составное целое». Естественно, никто не собирается навязывать всем европейским нациям одинаковый строй; тем не менее на первом месте должен стоять органический и иерархический принцип, — как антииндивидуалистический, так и антидемократический, — способный менять свою форму в зависимости от соответствующих местных условий

241.Таким образом, каждая нация должна обрести свой прочный «центр», и тогда за счет симфонии, содействия этих центров сможет родиться деятельное высшее европейское единство. Итак, началом европейского объединения должен стать процесс двойной интеграции. С одной стороны, необходима национальная интеграция, реализуемая путем признания принципа авторитета в качестве основы для органического, анти-индивидуа-листического и корпоративного формирования отдельных национальных общественно-политических сил; с другой, наднациональная, европейская интеграция, реализуемая путем признания принципа верховной власти, должной настолько превышать власть, присущую отдельным государствам, чтобы ей подчинялись все входящие в них индивиды

242....христианство не является специфически европейским духовным движением и принадлежностью исключительно европейской цивилизации; христианами являются и негры обеих Америк. Следует помнить также сказанное нами в X главе относительно маловероятности примирения между чистым христианством и «метафизикой государства»

243.Что до «европейской культуры», то о ней сегодня, как правило, заводят разговор салонные европеисты, интеллектуалы-дилетанты либерально-гуманистического толка, любящие пофилософствовать о «личности», «свободе», «свободном мире» и т. п., склонные заигрывать с ЮНЕСКО и другими убогими организациями подобного рода. Общий уровень их идей точно соответствует общей атмосфере распада, воцарившейся после Второй мировой войны. Нам не верится, что диалог подобных представителей «европейской культуры» различных стран может привести к чему-то стоящему. Следует также помнить, что «культурой» сегодня, как правило, величают некий придаток буржуазного общества третьего сословия, породившего также нелепый и, к сожалению, до сих пор популярный в определенных кругах миф так называемой «аристократии мысли», аристократии, состоящей преимущественно из parvenu антитрадиционной, либеральной и светской направленности. Поэтому, с нашей точки зрения, «интеллектуалов» — как европейски ориентированных, так и нет — по большей части не следует принимать в расчет; собственно, так и делали коммунисты начального периода. Современные деятели «культуры» никак не могут быть выразителями авторитета, свойственного хранителям и носителям высшей идеи. Гете, фон Гумбольдту и прочим представителям великой культуры следует отдать должное, но нелепо надеяться на то, что в этой среде может пробудиться одухотворяющая сила, способная подвигнуть революционные силы и элиты на борьбу за единую Европу. Все, связанное сегодня с «культурой», относится исключительно к области «представительства» чисто исторического характера и достойно разве что европейского «салона»

244.Суть в том, что именно «культура» ответственна за комплекс вины, лежащий тяжким бременем на Европе. Оставляя в стороне поверхностную культуру литературно-гуманитарного характера, не связанную с глубинными историческими силами (в связи с чем хотелось бы напомнить, что европейская история знает гораздо больше примеров истощающей разобщенности, нежели случаев союза и сотрудничества), разве можно отрицать, что начиная с эпохи Возрождения западные культура и цивилизация (в целом тождественные европейским) почти всегда шли рука об руку с антитрадиционным духом? Ведь именно зародившиеся тогда идеи, воспеваемые ныне большинством либеральных и прогрессистских ревнителей европейской культуры, цивилизации и традиции как едва ли не высшее достижение, в конце концов стали основной причиной духовного кризиса, охватившего сегодня Европу; европеизация мира обернулась расползанием фермента разложения и крамолы, пробудившего силы, которые позднее рикошетом ударили по самой Европе. Разве не Европа стала очагом зарождения просветительства, либерализма, демократии (американская демократия не оказывала почти никакого влияния на европейский континент) и, наконец, марксизма и коммунизма? Таков роковой вклад «европейской культуры» в современную историю, и этому немало поспособствовали интеллектуалы, гуманисты и прочие «возвышенные души»; между тем влияние культуры, непосредственно связанной с областью литературы и искусства, осталось незначительным. Так есть ли смысл в призывах разделить «общую судьбу», о чем пекутся сегодня отдельные европеисты; «судьбу», которую на Востоке скорее назвали бы кармой. На вышеупомянутом Конгрессе Вольта об этом говорил академик ФРАНЧЕСКО КОППОЛА, указавший на упомянутый комплекс вины и «нечистой совести» Европы. О какой духовной основе для защиты Европы от сил и идеологий (вполне по праву считающихся варварскими и антиевропейскими) может идти речь, если последние являются ничем иным, как крайними следствиями тенденций и болезней, очагом зарождения которых была сама Европа? В этом кроется причина ослабления иммунитета европейского мира перед пресловутыми «передовыми обществами» американского и советско-коммунистического образца

245.Естественно, практический отказ от всех материальных достижений современной цивилизации был бы чистой утопией; ведь пришлось бы отказаться от средств, действительно необходимых сегодня для обороны и нападения. Однако вполне реально установить четкую дистанцию и границу. Все «современное» в материальной и «физической» области, которая должна быть взята под строгий контроль, следует отнести к уровню простых средств, подчиненных более высокому и надлежащим образом защищенному уровню, где безоговорочным признанием должны пользоваться консервативно-революционные ценности. Еще недавно Япония доказала возможность и плодотворность подобного решения. Лишь тогда Европа сможет стать чем-то иным, качественно отличным, и занять достойное место среди мировых держав. Некоторые утверждают, что общности культуры вполне достаточно для слияния европейских народов в единую нацию. Однако им можно возразить, что даже не считая сказанного нами чуть выше, эта культура отныне является общей не только для европейцев, но и для большей части «цивилизованного» мира. Она не имеет границ. Европейский вклад — в области литературы, искусства, науки и т. п. — был усвоен неевропейскими странами, и наоборот. Нельзя забывать и того, что фактическое общее стирание различий (распространившееся также на образ жизни и вкусы), сопровождающее научно-технический прогресс, служит доводом также и для тех, кто стремится не к единой Европе, но к единообразному миру, объединенному в одну организацию или наднациональное мировое государство

246.Европейская дезинтоксикация должна быть направлена в первую очередь на «антифашизм», эту навязчивую идею, вчерашний лозунг «крестового похода», обратившего Европу в руины. Однако нельзя согласиться и с теми сторонниками европейского единства, кто в деле создания нового порядка ориентируется исключительно на вчерашние режимы Германии и Италии, поскольку они не учитывают наличия в этих движениях различных, порой противоборствующих тенденций, которые могли бы принять правильное, положительное, консервативно-революционное направление лишь при соответствующем стечении обстоятельств и дальнейшем их развитии, прерванном непродуманной войной и последующим поражением. Поэтому тем, кто желает использовать эти движения в качестве ориентира, следовало бы по меньшей мере четко разграничить эти тенденции

247.Однако, как было сказано, европейское объединение возможно лишь при условии консервативно-революционного возрождения и реорганизации отдельных европейских стран; но признать это значит признать поистине ошеломляющий масштаб поставленной задачи. Несмотря на неблагоприятные условия, в качестве перспективы можно выдвинуть идею Ордена, члены которого действовали бы в отдельных странах, делая по возможности необходимое для будущего европейского единства

248.В первую группу могут войти потомки древних европейских родов, сумевшие выстоять в этом мире, чья ценность определяется не только их именем, но также личными достоинствами. Мы согласны, что отыскать подобных людей довольно непросто; но исключения существуют, подтверждением чему служат недавние события времен Второй мировой войны и послевоенного периода. Иногда необходимо просто пробудить в крови то, что еще не потеряно безвозвратно, но только дремлет в ней. Наиболее ценным в подобных людях является наличие врожденных склонностей, «расы» (в элитарном, а не расистско-биологи-ческом понимании слова), что позволяет им действовать и реагировать четко и уверенно

249.Второе, более многочисленное подразделение Ордена, на наш взгляд, могут составить люди, соответствующие человеческому типу, который формируется благодаря отбору и испытаниям преимущественно воинского характера и особой подготовке. Экзистенциально этому типу присуща способность «развенчивать басни»; он легко распознает обман и лицемерную ложь во всем цепком наследии идеологий, бессовестно использованных не столько для уничтожения той или иной европейской нации, сколько для нанесения смертельного удара всей Европе. Таких людей отличают нетерпимость ко всякой риторике, безразличие к любому интеллектуализму и политике политиканов и партократий, реализм высшего типа, способность действовать четко и решительно. В недавнем прошлом их можно было встретить в элитарных воинских формированиях, сегодня — среди представителей десантных и других спецподразделений, особые подготовка и опыт которых способствуют возникновению указанного типа (причем черты, свойственные последнему, присущи представителям всех наций). Таким образом, одинаковый образ жизни становится потенциально связующим элементом независимо от национальных различий. Примкнув к европейскому делу, эти люди могли бы стать «ударной силой» Ордена в наиболее активных аспектах его деятельности. Если между двумя этими группами будут налажены прямые, взаимодополняющие контакты — что на самом деле не так уж сложно, как может показаться — главная задача будет решена. На первом месте для них будет стоять европейская идея (в смысле особых ценностей и мировоззрения), затем Орден и, наконец, собственная нация

250.Мы уже объясняли, почему это не так, когда, говоря о «мужском союзе», определили реальный уровень, соответствующий идее истинного государства и его авторитета, как превышающий все относящееся только к «народу» и «нации». Чистая политическая верность требует от индивида определенной степени трансцендентности, особого героического настроя, выходящих за рамки чисто натуралистических факторов. Переход от национального уровня к наднациональному характеризуется непрерывностью, а не наоборот; здесь сохраняется тот же общий настрой, который был свойственен ранним индоевропейцам и лучшим временам феодального строя — готовность к свободному объединению сил со стороны людей, гордых своей причастностью высшему порядку, что ничуть не умаляет их, но, напротив, придает им цельность. Настоящими препятствиями могут стать лишь фанатичный национализм и растворение в бесформенной общности. Подытоживая, можно сказать, что думающие люди все глубже осознают: объединение Европы, создание европейского блока в нынешней ситуации является необходимым условием ее выживания, единственной возможностью ее сохранения в ином качестве, нежели просто географического названия чисто материального порядка в окружении держав, стремящихся к контролю над миром