В детстве я часто испытывал сожаление от того, что у меня нет деда. У кого-то их было сразу два, а у меня — ни одного. У одного из моих друзей был такой дед! Ого-го! Настоящий герой! В Великую Отечественную воевал и вернулся живым.
В начале восьмидесятых годов прошлого века он ещё был вполне себе бодрый дед! Ходил на охоту, по грибы и ягоды, хотя живого места на его теле не было: весь покрыт шрамами, оставшимися от осколочных ранений.
А мне, как и большинству сверстников, повезло меньше. Я ни одного из своих дедов не знал, потому что все они полегли на той войне, с одной стороны далёкой, а с другой... Вот же, сидел перед нами дед моего друга Саньки! Может, он даже с кем-то из моих дедов на войне встречался... Значит, не такая уж и далёкая та война, тем более что родители мои её запомнили очень хорошо. Она такая же реальная часть их детства, какой частью моего детства являются детский сад, походы по утрам на каток и северное сияние в небе позади водонапорной башни.
Мама хорошо помнит бомбёжки Пскова немецкой авиацией, затем путь в эвакуацию, в переполненном эшелоне, и снова бомбёжки, обстрелы из авиационных пулемётов и пушек. Смерть детей, грязные воронки от разрывов, запах сизого дыма от сгоревшей взрывчатки, оторванные части человеческих тел и шевелящаяся рука женщины, торчащая из кучи песка, образованной разрывом авиабомбы.
Затем голод в глубоком тылу и рассказы взрослы про то, какая жизнь была до войны. А ещё — мечты о том, как будет после, когда папки вернутся с фронта и начнётся новая, счастливая жизнь.
Годы шли, но ни папки, ни родные дядьки, братья отцов, так с войны и не возвратились. Моим обеим бабушкам — матерям папы и мамы — Министерство обороны СССР прислало одинаковые извещения с самыми тяжкими для молодых женщин словами: «...находясь на фронте, пропал без вести…».
Чем дальше вглубь времён уходят те события, тем сложнее их реконструировать, поэтому я исправлю ошибку родителей и запишу всё, что мне известно о моих предках, не вернувшихся с войны, не увидевших взрослыми своих детей и так и не узнавших, какое это счастье — учить внуков всему тому, чему они научились за долгую жизнь сами.
Собственно, меня ведь назвали Андреем именно в честь моего деда, отца моей мамы. Бабушка, жена Андрея Фёдоровича Едемского, когда ещё была жива, много мне о нём рассказывала. Только пользы от тех рассказов — кот наплакал, потому как была она выдумщица превеликая.
Говорила, что, мол, дед мой был княжеских кровей, потомственный аристократ, из польских дворян. Наверное, вспомнила всё, что ей было известно о носителях фамилий, заканчивающихся на «ский». На самом деле мне удалось выяснить, что всё было не так. Совсем не так, а гораздо интересной.
Оказывается, что род Едемских не имеет однофамильцев. Все, кто ныне носит эту фамилию, так или иначе имеет отношение к одной семье новгородских бояр, первое упоминание о которых известно из летописи тринадцатого века. А в конце шестнадцатого века один из основателей рода Едемских окончательно переехал из Новгорода на Вагу, где им были скуплены у чуди обширные земли, за что его и его потомство прозвали Своеземцевыми.
Место, где они поселились, по сей день носит название Едьма. Отсюда и фамилия — Едемские.
Позднее, к моменту составления Столбовых книг и Списка дворянских фамилий Российской империи, бояре Едемские окрестьянились, но продолжали оставаться крупными землевладельцами. Род их заметно приумножился, и уже несколько деревень в Шенкурском и Вельском уездах были населены сплошь одними родственниками.
Один из Едемских, мой прадед Фёдор Павлович, родился в деревне Палыгинская, а после женитьбы на Татьяне Максимовне Глазачевой из села Никольское построил дом в селе Лепино Шенкурского уезда Архангельской губернии (ныне это часть деревни Шипуновская). В семье родились дочь Таисия и четверо сыновей: Иван, Клавдий, Андрей и Александр.
Мой дед Андрей (1916 г. р.), как и положено, по достижении совершеннолетия был призван на срочную службу и на три года стал краснофлотцем в Кронштадте.
Видимо, побывав в Ленинграде, Андрей Фёдорович уже не захотел возвращаться в деревню. После увольнения в запас он отправился с одним из своих бывших сослуживцев в Псков, районный центр Ленинградской области в то время. Там он стал комсомольским вожаком, сначала в городе Остров (третий по величине город Псковской области), а затем перешёл на работу в горсовет Пскова.
Сначала трудился в секции народных промыслов. Бабка говорила, что секция эта была при райисполкоме. Одним из видов деятельностью работников секции была скупка у населения старинных предметов домашнего обихода. Самовары, балалайки, гармони, прялки, народные костюмы — в общем, всё то, что сейчас подпадает под определение «антиквариат».
Затем Андрей Фёдорович поднялся по служебной лестнице и превратился в свои двадцать с небольшим лет в чиновника, ведающего делами налогообложения частных лиц. И этот момент стал одним из роковых в его судьбе. Почему — позже поймёте сами.
Потом судьба свела его с юной привлекательной девушкой Еленой, бывшей воспитанницей детдома, которая работала на стройке арматурщицей.
Видимо, потому и произошёл окончательный разрыв с родителями: Андрей женился на девушке без благословления отца и матери.
И вот встретились два одиночества: блудный сын и детдомовская шпана. После свадьбы они сняли неподалёку от места работы Андрея Фёдоровича комнату в тесной квартирке на первом этаже трёхэтажного дома. Ещё в конце девяностых на его месте был пустырь, усыпанный битым кирпичом — это всё, что осталось от того дома после бомбёжек в августе 1944-го. Сейчас на месте пустыря (это самый центр города) выросла пафосная многоэтажка с квартирами премиум-класса.
Родилось у них две дочери: моя мама Неля в 1939 г. и ровно через год — Люся. О судьбе Людмилы, родной сестры матери, моей тёти, ничего не известно. Потому что в Канатопе, на Украине, где моя бабка Елена Андреевна Едемская служила в полковой авиаремонтной мастерской (это уже после двух с лишним лет в эвакуации на Байкале) случилась эпидемия брюшного тифа. И двух маленьких девочек милиционер подобрал на улице рядом с «трупом» их матери. Детей поместили в детский дом. А когда Елена Андреевна «воскресла» и разыскала дочерей, выяснилось, что Люсю удочерила семейная пара, а сведения об усыновителях являются тайной. К тому же кто-то из персонала детдома шепнул на ушко, что новый папа Люси — большой начальник в НКВД, и искать его бесполезно. Так мама осталась единственным ребёнком у своей матери.
Незадолго до начала войны всех руководителей Псковского райисполкома переодели в форму и присвоили категории, соответствующие воинским званиям в частях РККА. Моему деду досталось звание старшины. Но очень скоро его перевели в действующую воинскую часть под Порховом. Это был 63-й батальон аэродромного обеспечения 6-го района авиационного базирования Ленинградского военного округа. Тут уже деду присвоили звание техника-лейтенанта авиационной инженерной службы (два «кубаря» в петлицах), хотя реально он был, по сути, заведующим складом медикаментов при лазарете. И это мне кажется странным на фоне последовавших событий.
В мае—июне сорок первого дед приезжал навестить семью всего пару раз. Чем он был так занят на аэродроме в Порхове, никто не знает. Но в первый же день войны бабке передали письмо от деда, в котором он просил немедленно покинуть Псков, потому что город будет сдан немцам и её непременно расстреляют с детьми как жену коммуниста. Это была последняя весточка от деда Андрея. То, что мне удалось узнать о последующих событиях, судя по всему, было неизвестно даже непосредственному командиру Андрея Фёдоровича.
В общем, дело было так. Уже в семидесятых годах прошлого века моя мама, когда была в Пскове проездом, в отпуске, выяснила, что Елена Андреевна Едемская встретила случайно на улице женщину с которой они жили на одном этаже по адресу Псков, Некрасова, 27 ещё до войны и были очень дружны.
Тётя Маня, так звали соседку, поведала старой подруге следующую историю:
Оказывается, в ноябре 1941 г. в, оккупированном немцами Пскове неожиданно объявился Андрей Фёдорович! Первая мысль — дезертировал, а не просто так отстал. Однако... Всё указывает на то, что в последние перед войной месяцы его готовили специально для работы в тылу противника. И когда ситуация сложилась таким образом, что Красная армия вынуждена была отступать вглубь собственной страны, такие разведчики-наблюдатели под прикрытием различных легенд, часто с формулировкой "отстал при перебазировании", оставались на территории, занимаемой врагом, для выполнения оперативных задач по сбору разведданых. Это обычная практика для любой армии мира.
Но дед мой был слишком молод. К тому же от природы горяч и импульсивен, и, понятное дело, не удержался, чтоб не нарушить инструкции и не навестить адрес последнего места жительства. Должен же он был выяснить судьбу жены и дочерей. И надо же такому случиться…
Андрей Фёдорович столкнулся нос к носу с хозяином снимаемой им до войны комнаты. И тут самое время вспомнить о последней должности деда, которую он занимал в райисполкоме. Дело в том, что по служебным делам он выяснил, что хозяин комнаты, в которой он поселился с семьёй, разводит за городом поросят. А каждый поросёнок индивидуального хозяйства, по законам того времени, облагался серьёзной суммой государственного налога на личную собственность.
Тот, понятно, начал совестить, мол, ты в моей комнате живёшь и мне же свинью подкладываешь. Но Андрей Фёдорович был мужчиной правильным, не подверженным тлену коррупции, как некоторые, и законы чтил. Поэтому твёрдо и непреклонно потребовал уплаты долга по налогам, да ещё и штраф влепил за просрочку. А этот мелкий частный собственник тогда ему в глаза и заявил: «Ох, Андрюша! Не гневил бы ты Бога, а то ведь земля круглая, отплачу я тебе за твою чёрную неблагодарность!»
И ведь отплатил! Не успел дед в свою конспиративную квартиру воротиться, как полицаи, науськанные обиженным свиноводом, пришли с обыском. Тогда в одной из стен полицейские обнаружили тайник, в котором находился фотоаппарат и с десяток плёнок к нему.
Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтоб догадаться: они взяли советского шпиона. Фотоаппарат в то время никак не мог находиться в руках обывателя. Это то же самое, как если бы сегодня у прапорщика полиции обнаружилась личная яхта за границей.
Деда тут же передали вместе с уликами немцам, и те начали своё расследование. И надо же такому случиться! По злой иронии, содержали они опасных для третьего рейха преступников по соседству с местом жительства Андрея Фёдоровича и в двух шагах от его дома, на той же улице, по адресу Некрасова, 29. Дело в том, что ещё с царских времён там была городская тюрьма. Коммунисты тоже не стали её переоборудовать в детский сад и применяли по назначению. Мало того, и после войны по этому адресу построили снова... Да, да! Сегодня на Некрасова, 29 находится Следственный изолятор № 1.
1) Администрация Псковской области - Некрасова, 23,
2) Дом Деда — Некрасова, 27,
3) Тюрьма (СИЗО № 1) — Некрасова, 29
Это настоящее чудо, что удалось выяснить и то, что происходило дальше. Оказывается, тётя Маня была лично знакома с одной женщиной, которая у немцев работала в той самой тюрьме. Не знаю, куда её послали работать после освобождения Пскова, но до тех пор, пока она ходила на работу в тюрьму, где работало отделение контрразведки вермахта и гестапо, она частенько проносила для деда и других арестованных еду и папиросы прямо в камеру.
Однажды, в январе 1942 г., тётя Маня принесла знакомой очередную передачку для Андрея Фёдоровича, а та сказала: «Оставь себе. Расстреляли его. Сказали, что он пел "Интернационал", когда в них целились каратели расстрельной команды».
В те морозные дни казни советских граждан совершались ежедневно. На грузовиках приговорённых к смерти вывозили к заранее вырытым ямам, где их расстреливали зондеркоманды, сформированные в основном из эстонских карателей, членов организации Кайтселийт. На территории Пскова известно 13 захоронений, в которых находятся 226 700 человек. В основном это военнопленные и мирные жители. Но имена известны только у 23 %. В какой яме покоятся останки моего деда, мне уже, наверное, не узнать.
Хотя не факт. Периодически Центральный архив МО рассекречивает часть документов, касающихся времён ВОВ, и я жду, когда рассекретят данные о геноциде русских в Прибалтике, о котором молчали почти восемьдесят лет. Почему молчали? Понятно почему: дабы не возбуждать ненависть к братскому эстонскому народу.
Это невероятная удача, что тётя Маня дожила до семидесятых и случайно столкнулась с моей бабкой. А ведь обе считали друг друга покойницами. Если бы не эта встреча, я так бы никогда и не узнал, что мой дед Андрей был настоящим героем, советским разведчиком и принял мученическую смерть от рук оккупантов.
Благодарю тебя, Дед Андрей! Помогай нам, а мы тебя не подведём!