В Богомоловом доме, в Троицком, жили привидения, об этом знала вся деревня. Но они любили пугать, когда человек оставался один, а когда много, им было не интересно. Осенью, когда яблоки из сада рассыпали на чердаке, а сорт этот был очень крупным, они любили шумно гонять их по чердаку, а если кто поднимался наверх, на чердак, видел, что никого там не было.
В этот вечер муж был в отъезде и Поля кормила младенца сидя на лавке у печи. В углу перед образами горела лампада, а на столе – керосиновая лампа.
Младенец засыпал у мамы на руках. Но тут появились эти двое – ниоткуда, при закрытых дверях. Один из них – маленький тонкий, другой – толстый. Рядом, у печки, в углу, лежали поленья. Примериваясь метнуть в нее поленом, маленький со злобой сказал: «Давай убьем ее». Толстый ответил: «Нельзя сейчас – она младенца кормит». «Господи, Иисусе Христе, помилуй нас», – взмолилась она перед образами, и привидения исчезли.
Летом с детьми жили в деревне в Троицком, а на зиму – в Хамовники, там у отца квартира. Участвовавший в Брусиловском прорыве, он закончил свою боевую карьеру в чине поручика с многочисленными осколками от снарядов и с подвешенной простреленной рукой не мог уже участвовать в боевых действиях по инвалидности. Однако, получивший хорошее образование в Петербурге, занимал руководящую должность на Краснохолмском комбинате, используя полученные знания и свои способности в химии.
После мальчика Жени родилась через два года Юля, еще через два года – Зоя. Зимой – Москва, а весной, как только можно ехать, – в Троицкое, в деревню, в дом, где жила их бабушка Мария Ивановна. Троицкое – это поля, раздолья, леса, овраги, речки Благуша и Северка, это пруды с карасями, это церковь с высокой колокольней, это Спас, где погост остался, это таинственные рассказы, преданья и поверья, которыми проникнуто все Троицкое, это аромат разнотравья с лугов и полей, это песни, это любовь к родному месту, которое, как магнит, притягивает, это доброта бабушки, которая обнимет, и погладит по голове, и благословит в дорогу.
У Жени с рождения был абсолютный слух, и как только в доме появилась балалайка, а потом гитара, – он на них играл и, конечно, пел, а с ним и Юля, и Зоя. А еще Женя прекрасно рисовал. Юля же с раннего возраста отличалась математическими способностями, а Зоя любила книги, много читала. Шла учеба в школе, а состояние здоровья отца все ухудшалось. Попытка заглушить боль крепкими напитками усугубляла его болезненное состояние. Кроме того, близились неспокойные времена репрессий, а у Александра Николаевича была сабля офицера, давшего присягу государю императору, боевые ордена. В 1935-м отца положили в госпиталь в Кашире, и туда же приехала Поля с детьми, снимали комнату.
Муж вскоре умер в больнице от пулевых ранений. Похоронив Александра Николаевича, Поля поехала с тремя маленькими детьми в московскую квартиру, а там оказалось – другие люди живут, якобы за неуплату отобрали.
Плакать не принято. Плакать – отменяется. Пришлось на время отвезти детей в Троицкое – в дом к матери, а самой в Москве искать работу и жилье. Устроилась она работать на завод, и вот, наконец, выделили ей с детьми восьмиметровую комнату в домике, состоящем из двух комнат и сеней, в Духовском переулке, напротив Дома-коммуны. В одной комнате уже жила женщина с дочерью, а вторую комнату дали Поле с тремя детьми. Тульская, Духовской переулок в те годы имел репутацию неспокойного места. Здесь кучковались и местная шпана, и ворье. Но местные местных не трогали. Да и воровать здесь было нечего.
Жили бедно, но не голодали. С одеждой было трудно, но Поля перешивала старые вещи для всей семьи, чтобы дети выглядели прилично. Ходили в школу, учились старательно. Женя рано стал понимать, что он в семье один мужчина и защитник. Маму, конечно, любили и берегли, сами жили дружно, интересно. Особенно хорошо было летом, когда уезжали в деревню к бабушке, в Троицкое, там корова Малявка, молоко, сливки, творог. Троицкое – старинное село, здесь жили крупчатники и пчеловоды, здесь из рода в род все друг друга знали. Село разделялось по порядкам: Богомолов порядок, Пузакин, Ломакин, Одиноков порядок. Одиноков порядок – это по крайнему дому, бабушки Марьи, она была околичная: закрывала околицу, когда скотину гнали. Взрослые по большим праздникам гуляли или на свадьбах. А молодежь летними ночами бродила до утра, жгла костры, пела песни.
Конечно, и влюблялись, заигрывали, ухаживали. И кто в кого втюрился – все знали, и кто по кому сохнет.
И хотя в те годы и церковь была разрушена, и в ней даже склад устроили, и про веру никто не заикался говорить, но все были крещеными и родовые русские обычаи сохраняли: Бога бояться, ко взрослым – с уважением, честь свою хранить, особенно касалось это девушек. Честь девичью берегли до замужества для главы семьи, для продолжения р
Матом при девчонках парни не ругались. К осени разъезжались в Москву на учебу, на работу.
Вот так выросли у Поли дети – Женя, старший, и две дочери подтянулись, Юля и Зоя. Женя – высокий, худой, чуть-чуть шпанистый, лидер в компаниях, играет на всех инструментах, поет, а еще рисует с легкостью и портреты, и пейзажи. В планах было в институт картографии поступать. Юля со своими математическими способностями в технический собиралась. Зоя – в техникум института культуры, а еще участвовала в школьных вечерах и театральных постановках – были у нее хорошие артистические данные и память. Жили дружно. Троицкие, кто в Москве зимой жил, приезжали к Поле, набивались в восьмиметровую комнату, песни пели, стихи читали.
Так подступил июнь 1941 года.
Женю, как и других ребят его возраста, забрали на фронт.
Они долго шли по дороге к своей части, к границе, и под вечер уставшие и промокшие дошли до хаты, недалеко от Винницы. «Отдыхайте, хлопцы, сейчас печку натоплю», – сказала хозяйка. Изнуренные дорогой, все заснули, где кто мог.
Война была страшна для всех, была физическим и нравственным испытанием. Это спустя много лет, в 2005 году, французский еженедельный журнал «Le Nouvel Observateur» напишет: «Цифры потерь говорят сами за себя: СССР в войне потерял около 20 миллионов мужчин, женщин и детей (по уточненным данным, не менее 27 млн советских граждан), Франция – 540 тысяч, США – 300 тысяч, Великобритания – 400 тысяч. Мир спасла храбрость советского солдата», «Именно русское самопожертвование истощило Германию – вот и вся история войны».
Но не только самопожертвование сыграло роль, но и нравственная и телесная чистота русских девушек, которые привели в замешательство немецкого врача в период оккупации. При проверке здоровья девушек, угоняемых на трудовые работы в Германию, в процессе медосмотра выяснилось, что большинство из них девственницы. Это настолько потрясло фашистского врача, что он посмел написать в рапорте своему высокому начальству: «Этот народ мы не победим». По-видимому, он был верующим в душе человеком и понимал, что за чистотой стоит Божественная сила.
Осталась Поля с девочками, Юлей и Зоей. В военных условиях шила шинели для бойцов в две смены. Возвращалась домой измученная, вставала на колени перед иконой Смоленской Божией Матери и молилась молча затаенной материнской молитвой.
В сорок втором голодали, пухли от голода. Зое – шестнадцать лет, но она была чуть крепче, зимой поехала в деревню к бабушке Марье за картошкой. Электрички до Барыбино ходили. А от станции тридцать пять километров пешком по морозу, в валенках, через лес и овраги. Дом бабушкин – Одиноков стоит, встретились, обнялись: «Как Поля, как Юля?» – «От Жени вестей нет». Накормили, отогрели Зоюшку, капуста и морковка в погребе, огурцы в бочке, картошка. Благодаря картошке и выжили, потом Зоя всю жизнь картошку сажала за то, что спасла их в те военные годы. Утром потащила на себе мешок в тридцать килограммов до Барыбино, на электричку до Москвы.
В другую тяжелую голодную зиму ночью кто-то просыпал пшенку в разодранной коробке. Поля с девочками подобрала, но сначала сама попробовала, может, протравленная. Осталась жива, и стали понемножку есть и от голода не умерли.
Летом было легче – приезжали к бабушке, жили в Одиноковом доме. Поля пекла оладьи из лебеды, а там, в деревне, уже и грибы, и малина, и яблоки, и орехи к осени.
Шел уже 4-й год войны – вестей от Жени все не было. Без вести пропавший. А Поля встает каждое утро перед иконой на колени и молча молится. Весной сорок четвертого года приехали в деревню землю копать, сажать картошку. Распускалась сирень, и вдруг на козырек Одинокова дома у всех на глазах сел голубь. Соседи сказали – какую-то весть принесет. Потом еще одно удивительное событие произошло.
В один из теплых майских дней раскрыли все окна. А в доме, как положено в русских избах, в красном углу висел старинный иконостас с лампадкой. В это же самое время влетает в дом целый пчелиный рой и садится на ризы иконостаса. Побежали в деревню спрашивать знатоков, кто пчел разводит, – что делать? Прямо в красный угол сел рой. Ответил один старый пчеловод, Иван Степанович: «Не трогайте и окно не закрывайте. Сам улетит. Это вам хороший знак».
Вначале пришло письмо от Жени. Пишет: «Был в концлагере. Американская армия освободила. Ждем переезда домой».
Бабка сдала безоружных ребят, которые так и не успели дойти до своей части, фашистам. Всю группу отправили в концлагерь.
К окончанию войны, когда стало ясно, что война проиграна, немецкие врачи привили им определенные болезни, своих германских антифашистов кастрировали. Жене привили туберкулез почти перед освобождением. Немецкий доктор был честен: «Тебе привит туберкулез, у тебя осталось ровно пять лет, постарайся прожить это время в свое удовольствие».
С этим известием о болезни приехал Евгений домой к маме и сестрам, в эту же восьмиметровую комнату, где впритык стояли кровати. Встретились, обнялись, плакали, радовались, ведь даже не чаяли увидеться больше.
И надо было жить дальше. Поля на заводе, девочки работали и учились, Жене оформили инвалидность.
Поля приходила с работы, смотрела, чтобы ни пылинки нигде в доме не было, правда, ей говорили, что эта болезнь теперь лечится и Женя поправится. Молилась молча пред иконой Богородицы. При всей своей бедности отдавала нищенкам, которые после войны по домам ходили, какие-то вещицы из одежды, иногда даже новые.
Готовила по старинному монастырскому рецепту снадобье для лечения легких – сок алоэ с маслом и медом перетопленным раскладывала в банки и давала Жене по столовой ложке три раза в день. Поэтому на окне в горшках росли столетники.
Врачи порекомендовали при туберкулезе больше есть виноград, поэтому дом Богомоловский с привидениями она продала, так как нужны были деньги на лечение и чтобы поддерживать силы сына.
И хотя сама Поля улыбаться не могла, но раскисать было нельзя. Знала: надо, чтобы дети трудились, и в кино ходили, и песни пели, книги читали.
Евгения периодически клали в больницу, а когда был дома – рисовал. И потому, что любил рисовать, и потому, что хотел маме и сестрам память о себе оставить.
Чтобы достать денег на краски, сестры брали подработку – выдергивали нитки из новых платков, тогда были модны платки с бахромой. И покупали для Жени краски. А в качестве основы для пейзажей использовались обложки от старых книг. Потому все картины его были маленького размера.
Их домик стоял впритык к клубу Коммуны, туда и ходили фильмы смотреть.
После войны уже очень редко наведывались в гости бывшие приятели, но песни дома в тесном кругу, как и раньше, пели, а чтобы настроить старую гитару, Женя просил сестру: «Спой синенький скромный платочек».
В апрельские теплые дни хлынул потоком в душу запах молодых листьев смородины и счастья, которого уже не ждешь. Надо было дальше жить и улыбаться каждому лучу солнца, и весенней капели, и первой траве. И хотя ни о чем личном для себя помышлять он не мог, но смотрел на сестер – выросли, заневестились, хотелось, чтобы они счастливыми были. Юля почти заканчивала институт, а Зоя училась и работала. И каждая из них надеялась встретить человека, создать семью, родить детей.
Духовской переулок, особенно после войны, стал неспокойным местом. Здесь жили и шпана, и воры, а в каких-то домах обитали даже бандитские шайки. Только местных они не трогали, потому что и нечего было воровать. Летом в жаркие душные ночи жители выносили из домов матрасы и спали прямо во дворе без всякого опасения.
В этот поздний весенний вечер они шли втроем по Духовскому переулку – две молодые красивые девушки и один очень худой высокий парень. Навстречу им шла банда – не из местных, чужие. Издалека было видно: шли развязно, ухмылялись, посмеивались.
Женя резко сказал сестрам: «Стоять и не двигаться!» – и медленно пошел в их сторону, худой, истощенный, но сильный, готовый на всё. Он остановился перед ними – всего несколько минут длился разговор, не было слышно, что сказал. Он остался так же стоять – не оборачиваясь, а банда пошла в сторону сестер, но, поравнявшись, прошла мимо них – кто-то сплевывал, кто-то отвернулся в другую сторону, кто-то надвинул кепку на глаза. Когда они отошли далеко, Юля с Зоей подошли к брату. Он еще пару минут был в оцепенении, руки были сжаты, потом сказал: «Пошли домой». Сестры были спасены.
В установленный немецким врачом срок, в марте, Евгения не стало. Не проснулся.
Видимо, боль близких людей передается и растениям. В тот же день все столетники на окне сразу погибли. Похоронили совсем близко – на Даниловском кладбище. И Поля часто ходила на могилку. Не могла своей боли унять.
Жизнь продолжалась. Юля встретила интересного умного юношу на работе, который сделал ей предложение. Мама благословила этот брак, и старшая дочь уехала с мужем в коммуналку на Пушкинской улице. Вскоре и Зоя, работая в библиотеке Горного института, встретила красивого умного студента-выпускника и привела его знакомиться с мамой. Он сразу чем-то неуловимо стал напоминать Женю – высокий рост, худой, немножко угловатый. Поздоровался, увидел раздолбанные электрические розетки на стене: «Полина Ивановна, можно я починю?» Через некоторое время молодой человек сделал младшей дочери предложение, и мама благословила их той самой Смоленской иконой Божией матери, перед которой молилась на коленях. Так они остались втроем в восьмиметровой комнате. Время идет быстро – Зоя стала ждать ребенка. Потом родилась и у Юли девочка. С рождением внучек, с детскими криками, радостями и затеями стало оттаивать окаменевшее от боли материнское сердце.
И вот снова летом стали все съезжаться в Одиноков дом, и Юля с мужем и дочкой, и Зоя с мужем и двумя детьми.
В большом семейном альбоме есть одна простая фотография, на которой Поля счастливо улыбается – с младенцем на руках.