Мне всегда казалось, чтобы почувствовать и понять, нужно дотронуться. Это работает с людьми, почему не должно работать с временем и историей? День победы и вообще Великая Отечественная война давно превратились в символ, почти ничего не говорящий тем, кто не застал то время. Дотронуться до него мы не можем, слишком далеко и непонятно. Фильмы, книги, даже люди, которых мы видим на улице, в орденах и медалях не открывают внутри нас никаких дверей, а значит не пробивают насквозь. А если не почувствовать, то и не понять.
Совсем близко к событиям войны мне удалось прикоснуться в период работы на телевидении, во время подготовки серии информационных сюжетов о ветеранах к празднику победы. 1998 год был не юбилейным, поэтому искали хоть какие-то случаи из фронтовой жизни, отличающиеся от того, что звучало в эфире каждый год.
Разговаривали с ветеранами, записывали бесконечные интервью-воспоминания, боясь пропустить какой-то эпизод или историю.
Интервью всё равно были похожи друг на друга и это не вина тех, кого мы записывали, а скорее недостаток подготовки репортёров того времени. Вопросы мы задавали однотипные, фронтовики оживлённо пускались в воспоминания и долго, скучно (нам тогда было это особенно скучно) рассказывали, как «воевали честно и самоотверженно... были ранены... немцев гнали и писали письма домой... и страшно было, но всё равно знали — победа будет за нами...».
Впечатляли дедушки, увешанные орденами и медалями во всю левую полу пиджака, и даже с заходом на правую. Сложно было представить — как надо воевать, чтобы заслужить все эти награды. Всё было правильно и очень абстрактно. Не проникало внутрь, застывая где-то на уровне сознания, вперемешку с вечными огнями и фразами про 20 миллионов погибших, блокаду Ленинграда, Курскую битву и взятие Берлина. Да и не могло оно проникнуть в нас, таких наглых, двадцатилетних, уверенных, что мир вокруг и есть реальность, а всё остальное — либо история, либо ещё не произошло.
Один из пенсионеров, которого мы отловили на митинге 8 мая, сильно волновался, дрожащими руками поправляя китель, приглаживая седые непослушные волосы, и всё спрашивал, о чём ему нужно рассказать?
— О чём хотите, — засмеялся я, разматывая шнур микрофона и оглядываясь на оператора. — О чём вы думали сейчас, на митинге, когда все возлагали цветы к Вечному огню? Наверняка что-то вспоминали?
Ветеран посерьёзнел и поджал губы.
— Вам бы знакомого моего записать. Он прийти не смог, коляска сломалась... а без ног по митингам не находишься. Зато уж вот кто расскажет, так расскажет! Я про него и думал, когда пацаны цветы понесли к памятнику. Пойдемте, а? И заодно, может, поможете ему... Что-то там с пенсией у него не так, он же не местный...
Через полчаса мы уже заходили в полутёмную прихожую крохотной хрущёвки, и наш ветеран, радостный, что не надо ничего рассказывать и позировать перед камерой, подталкивал нас перед собой, приговаривая:
— А он рад будет, что ребята с телевидения приехали.... Вася! — заорал он, и тут же из кухни донеслось недовольное: — Ну, чего орёшь-то? Кто там с тобой?
Василий Андреевич оказался смешливым дедком в застиранной тельняшке. Неловко вырулив из кухни в коридор на инвалидной коляске (её при каждом движении заносило вправо), он прогнал нас всех в маленькую комнату и сам заехал в неё, отрезав пути к отступлению.
— Чай я поставил, — деловито заявил он, — технику свою в угол сложите, сначала так поговорим…
Мне уже не вспомнить деталей того разговора, однако первый раз у меня было ощущение, что я говорю с каким-то другим ветераном. Каким-то своим и очень понятным. Почти дальним родственником, которого знаю много лет. Он рассказывал просто и складно, не говорил “правильных” слов, не оперировал традиционными “военными” терминами. Если что и вспоминается сейчас, то это его речь, обычная, какой мог, и я рассказывать ребятам со двора о том, как было здорово в летнем лагере, например. Другой был ветеран, это точно.
— А мы люки закрыли и сидим, — рассказывал Василий Андреевич, подсыпая сахар в чай и тщательно размешивая его в эмалированной кружке. — А что делать? КаВэ, дура такая, ехать не захочет, нипочём не поедет.
У тяжёлого танка КВ-1, носящего имя знаменитого наркома Клементия Ворошилова, на котором и воевал наш говорливый дед, при выезде на дорогу с просёлка заглох двигатель. Дело обычное для тогдашней техники. Жара, пыль, фильтры не поменяли вовремя, и в итоге заглохли. До своих еще шесть километров лесной дорогой, линии фронта четкой нет, запросто можно было и к фашистам зарулить.
— Ну заглох и заглох. Завести не получается, сиди и кури, — рассказывал нам Василий Алексеевич. — Мы и курим, думаем, что делать. Фильтры топливные снимать и чистить часа три уйдет. Только тут и немцы подоспели. Сначала на мотоцикле прикатили, остановились поодаль, поглядели и тут же уехали. Мы сидим как мыши. Уйти нельзя, как машину бросить? Уехать не можем. Рации на танке нет, своим не сообщишь. Два часа просидели, душно. Глядь — опять немцы. Два танка... конструкции не знаю, но поменьше нашего. Покрутились в километре и тоже скрылись. Мы торчим посреди дороги как мишень. На, бери нас голыми руками. Снова прикатили мотоциклисты, вышли, ходят вокруг, по броне стучат, на языке своём непонятном калякают...
История вышла как в хорошей комедии. Запершись в КВ-1, танкисты решили отсиживаться до последнего. Немцы предлагали им сдаться, обрадованные трофею: в руки им попал фактически целый и невредимый советский гигант, с 41-го года наводящий ужас на гитлеровские танковые бригады. Броня на КВ-1 была настолько мощной, что ее не брали 37 и 55 миллиметровые противотанковые орудия Вермахта, оставлявшие всего лишь вмятины на литой башне и броневых экранах. Ахиллесовой пятой танка считались ходовая и двигатель, столь чувствительный к пыли и чистоте солярки. И вот теперь, слыша, как немцы цепляют тросами КаВэ к своим двум танкам и затягивают болты на креплениях, экипаж впал в уныние. Все прекрасно представляли, что с ними будет в плену. Танкисты подавленно молчали и прислушивались. Моторы взревели, тросы натянулись, немецкие танки выбросили фонтаны земли из-под гусениц, рывком сдвинув советский гигант с места.
— И вы представляете, — Василий Алексеевич расхохотался, — вдруг командир наш орёт — заводи Вася! А Вася — это я! Скоренько топливный кран я открыл, парни масляные краны приоткрыли, главное сцепление выжимаю и кручу ещё раз! И что ты думаешь? Завелись с толкача! Расскажи кто — сам бы не поверил...
«Клементий Ворошилов» плавно натянул тросы и танки-буксировщики застыли на месте, перемешивая гусеницами землю. А ещё через мгновение он сам тронулся и потащил немцев следом. Волоком, метр за метром тащил советский КаВэ-1 на буксире два немецких танка за собой. Почти час тащил, хорошо, что топлива хватило. Башню пришлось развернуть, потому что видимости не было никакой, зато веселья в экипаже нашего танка было столько, что никакая жара и заливавший глаза масляный пот никого уже не расстраивали.
— Так и притащили этих дураков к нам в расположение, — Василий Алексеевич крепко хлопнул по подлокотникам инвалидного кресла. — Они, понятное дело из танков поспрыгивали и сбежали, ну да ладно. А нам комдив баню организовал по такому случаю. Медали, правда, за этот случай нам не дали, зато прославились здорово, говорят, про нас даже в газете писали. Я сам не читал, ребята рассказывали.
Перехватив мой взгляд, старик усмехнулся и покачал головой.
— Ноги — это потом, через год... — махнул он рукой. — Ещё чаю налить?
И беседа пошла дальше, про быт, про грязь, про масло, которое не отстирывалось с одежды, и про страх, который был пуще любого кошмара, но к которому тоже можно было привыкнуть. Про ребят, с которыми танкист Василий так и воевал, пока их не подбили, и он не оказался в госпитале, без ног и без желания возвращаться в таком виде домой.
Интервью, записанное в тот день, ни в один из репортажей ко дню победы не попало. Непрезентабельный был дедок, рассказавший военную байку. Непраздничное интервью в инвалидном кресле. Да и не местный он оказался. Сын привёз его к себе в Нижний из Иркутска, да какие-то проблемы возникли с переводом пенсии оттуда сюда. Василий Алексеевич пару раз штурмовал на своей коляске администрацию, отдел соцобеспечения, поругался с начальницей и это тоже не добавило популярности нашему интервью.
Я не запомнил адрес, по которому мы приезжали к ветерану, а телефона у него не было. И, каюсь, я больше никогда так и не встретился с ним, хотя часто вспоминал его именно в праздничные дни. И таким, каким запомнил: весёлым, с небритым седым подбородком, в застиранной тельняшке, бодрым инвалидом, в серванте у которого я мельком видел ободранную фотокарточку — несколько солдат сидят на лобовой броне танка, и кто-то по-хозяйски держится за ствол орудия. Рядом с карточкой лежала серенькая невзрачная медаль с ободранной ленточкой и надписью: «За боевые заслуги». Он постеснялся достать её из шкафа и показать нам.
А ещё лет через пять, случайно, в интернете я с немалым удивлением вычитал про этот случай. Там не было ни имён экипажа, ни даже нормальной фотографии танка КВ-1, только курьёзная история — как русский танк фашисты с толкача завели, да сами пожалели... Именно в тот момент я почувствовал, что те люди, которые тогда воевали, жили, любили и боялись — они такие же, как и я. Реальные. Ощутимые. И очень понятные мне. Пробивающие своими словами насквозь. И Василию Алексеевичу, тогда ещё Васе, было почти как мне лет, и не говорил он мне важных и правильных слов о победе. Но каким-то совершенно непонятным мне образом он стал частью моей реальности. И так уж получается, что с тех пор отношение к 9 мая у меня совершенно особенное. Личное практически. Рассказать кому — не поверят же.
все истории автора смотритель маяка
#день победы #память о войне #отношение