В мае 1947 года со статьи Николая Тихонова «В защиту Пушкина» началась кампания по борьбе с низкопоклонством перед Западом в советской культуре. Эта кампания отделила СССР от остального мира и продемонстрировала, что бывает, когда любое иностранное влияние рассматривается как угроза для страны.
9 мая 1947 года в газете Управления пропаганды и агитации ЦК вышла статья бывшего председателя Союза писателей Николая Тихонова «В защиту Пушкина», положившая начало борьбе с низкопоклонством в советской культуре. Формально кампания стартовала раньше — с доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» и плана мероприятий по пропаганде идей советского патриотизма среди населения. В последнем уже отмечалось, что у отдельных советских граждан наблюдается опасное чувство низкопоклонства перед Западом и буржуазной культурой и для борьбы с ним необходимо всеми средствами разоблачать миф о высокой культуре капиталистических стран.
Но до статьи Тихонова низкопоклонство оставалось чем-то вполне туманным, а борьба с ним по большей части сводилась к протокольным заявлениям о важности патриотизма и идейном убожестве заграничного искусства. Теперь эта борьба стала обретать реальные очертания.
От кого защищал Пушкина Тихонов? Главным объектом критики была книга советского литературоведа Исаака Нусинова «Пушкин и мировая литература», посвященная западноевропейским мотивам в творчестве первого русского поэта. Тихонов заявлял, что такой подход не слишком-то патриотичен: получается, что Пушкин, а вместе с ним и вся русская литература являются лишь придатком западной литературы. Нусинов, делал вывод Тихонов, стремится доказать, что русский народ ничем не обогатил мировую культуру, а лишь сидел за партой и списывал у западных учителей.
Спустя пару месяцев мысль Тихонова подхватил и развернул действующий председатель Союза писателей Александр Фадеев. Проблема Нусинова, утверждал он, не в том даже, что его интересуют заимствования, а в том, что Пушкин оказывается у него европейским поэтом. Вместо того чтобы демонстрировать рождение русского гения из освободительного духа Отечественной войны 1812 года, Нусинов доказывает, что Пушкин продолжал и углублял европейскую культуру. «Очень характерно,— заявлял Фадеев,— как Нусинов объясняет не такую широкую известность Пушкина в Европе в свое время. Он объясняет это вовсе не тем, что зазнавшаяся и невежественная Европа не видела, что происходило в это время с великой русской нацией, и поэтому наплевательски относилась к такому гению русского народа, как Пушкин. А он это связывает с тем, что Пушкин — это „европеец", свой брат среди западноевропейских гениев, и поэтому он там не мог звучать». Для Нусинова эта «всеевропейскость» была проявлением гения Пушкина, для Фадеева именно здесь обнаруживалось низкопоклонство Нусинова, не видевшего будущего русского народа «вне путей Запада». Кампания по борьбе с низкопоклонством собственно и была попыткой свернуть с этих путей.
Читайте лучшие статьи «Коммерсантъ» на kommersant.ru
Сегодня мы помним эту борьбу по самым одиозным ее проявлениям, более или менее сводящимся к известной фразе «Россия — родина слонов». Однако повсеместное утверждение превосходства русской науки и русского изобретательства было побочным сюжетом, примечательным разве что своей анекдотичностью. Подлинным нервом кампании была не борьба за первенство открытий, а выяснение отношений с Западом как таковым. В основе этого выяснения лежала обида.
Советский Союз вышел из войны победителем и рассчитывал занять равное место в ряду ведущих западных держав. Совместная борьба с врагом и победа над ним давали основания для подобных надежд, но они не оправдались. Вместо того чтобы продолжить восхищаться героизмом, который демонстрировал Советский Союз во время войны, западные страны после окончания военных действий быстро вернулись к критике. Ругали тоталитарную систему и настаивали на необходимости соблюдения прав человека, которые попирались теперь не только в самом СССР, но и в странах советской сферы влияния. Обличали советскую бедность — не только бытовую, но и культурную. Публиковали ужасы о бесчинствах советских войск в Европе и о пребывании военнопленных в СССР.
В своей первой предвыборной речи после войны Сталин с особой гордостью говорил о том, как посрамлены оказались западные критики советской системы невероятными успехами страны во время войны. Спустя всего месяц Уинстон Черчилль в фултонской речи заявил, что Европа разделена отныне «железным занавесом», по одну сторону которого процветает демократия, а по другую — свирепствуют полицейские режимы. Вместо того чтобы оказаться в одном ряду с западными странами, Советский Союз оказался еще сильнее от них отделен. Завоевание, которым так гордился Сталин, оказалось мнимым — Запад вовсе не собирался отказываться от критики СССР.
Проблема, конечно, была не только в словах. Антигитлеровская коалиция распадалась на глазах. Советский Союз претендовал на Черноморские проливы (не скрывая, что это вопрос престижа: у США был Панамский канал, у Великобритании — Суэцкий), но союзники его не поддержали и встали на сторону Турции. Советский Союз рассчитывал получить от США заем на послевоенное восстановление, но американские политики тянули с ответом и явно не спешили давать деньги просто так. Параллельно в Канаде, Великобритании и США разоблачили советскую шпионскую сеть, охотившуюся за атомными разработками. Чем дальше, тем больше Советский Союз отдалялся от бывших союзников — дошло до того, что его стали публично сравнивать с гитлеровской Германией и рассматривать как угрозу для всего мира. Все это рождало мощный ресентимент. Поначалу он проявлялся спорадически, в заявлениях о том, что Запад нам не указ. Постепенно сквозь этот ресентимент проросла уверенность, что Запад Советскому Союзу действительно не нужен. Сегодня эта мысль кажется привычной, но для своего времени она была по-настоящему радикальной.
В советской идеологии и культуре Запад с самого начала занимал амбивалентную позицию. С одной стороны, он был источником разложения и упадка, владением умирающей буржуазии и агонизирующего капитализма. В противовес ему Советский Союз был источником обновления и расцвета, он воплощал будущее человечества, Запад был его прошлым. Каким бы туманным ни было в СССР представление о социализме, одно в нем было твердо — он не был капитализмом и в этом смысле противостоял Западу. С другой стороны, Запад оставался хранилищем достижений цивилизации, ориентиром и авторитетом в вопросах науки, культуры и техники. Как писал Ленин, марксизм завоевал себе всемирно-историческое значение отнюдь не тем, что отбросил завоевания буржуазной эпохи, а тем, что усвоил все, что было ценного в истории человечества. Чтобы обогнать Запад, Советскому Союзу необходимо было его догнать: наладить производство, ликвидировать отсталость, распространить культуру.
Советское руководство приветствовало западный опыт: индустриализацию делали с помощью западных специалистов и западного оборудования и не скрывали ученической роли. На протяжении более 20 лет после революции СССР опережал Запад в теории, но отставал от него в реальности, и это желание одновременно приблизиться к Западу и дистанцироваться от него, стать таким, как он, и совершенно другим было главным двигателем советской модернизации и советской жизни. После войны в этом механизме случился сбой.
Победа в войне была преподнесена Сталиным как доказательство того, что процесс усвоения достижений человечества завершен: производство было налажено, отсталость ликвидирована, культура повышена. Советский Союз догнал Запад и теперь был готов освободиться от его авторитета. На словах эмансипация выглядела логично, на деле процесс оказался болезненным. Не потому даже, что заявленные ликвидация отсталости и модернизация производства были победами в значительной степени декларативными, не отвечавшими реальному положению дел. И не потому, что отделение от Запада неизбежно отправляло на обочину советскую науку и культуру. Проблема была в другом: затеянное Сталиным отделение, которое преподносилось как результат укрепления социализма и как будто логично встраивалось в идеологию, в действительности противоречило ее основам. Советский Союз не мог существовать без Запада.
Советский проект родился как интернациональный и оставался таким даже после того, как стало понятно, что мировой революции в ближайшее время не случится. Даже после официального принятия курса на построение социализма в отдельно взятой стране, СССР продолжал мыслиться как авангард всего человечества. Не случайно, открывая I Съезд советских писателей, Жданов приветствовал иностранных гостей как зачаток могучей армии пролетарских писателей в зарубежных странах. Постоянное желание заручиться поддержкой западных интеллектуалов, на привлечение которых в 30-е тратили немалые средства, рождалось из веры в то, что СССР был будущим Запада. Да и сам интерес западных гостей к советскому эксперименту тоже держался на убеждении, что здесь происходит формовка всеобщего будущего. Отделение от Запада, организованное после войны, должно было продемонстрировать силу и самостоятельность советского социализма, но обернулось чем-то совсем другим: отгородившись от остального мира, СССР лишился главного — возможности быть будущим всего человечества. Отныне он сам удостоверял свои успехи и оценивал свои достижения, но эти успехи и достижения больше ничего не обещали. Инициировав эмансипацию от Запада, Сталин обрек советский проект на медленную смерть — его возрождение случится только во время оттепели, когда СССР возобновит контакты с Западом и снова станет частью большого мира.
Как отделение от Запада изменило советскую культуру, науку и картину мира, читайте в «Коммерсантъ-Weekend».
Татьяна Шишкова