Восемнадцатого февраля народному художнику Беларуси Михаилу Савицкому исполнилось бы 100 лет. Всю жизнь он придерживался чёткой творческой и гражданской позиции. Художник не терпел халтуры и искренне считал, что день, проведённый без кисти в руках, безвозвратно потерян
Неизвестный Савицкий
Классик советской живописи Михаил Савицкий – одна из самых важных фигур в белорусской художественной политике. Лучшие его полотна – от «Партизан» и «Витебских ворот» до «Партизанской мадонны» – получили признание ещё в 1960-х.
Неожиданные факты из биографии мастера – в воспоминаниях самого художника и его близких.
Не стал бы художником, пошёл бы в плотники
Страсти коллективизации и сталинские репрессии обошли стороной всех жителей деревни Звенячи нынешнего Толочинского района Витебской области. Всех… кроме отца Савицкого.
– Его в 1937 году неизвестно за что арестовали и увезли в витебскую тюрьму, – вспоминал спустя годы художник. – Никто из родных и сельчан не верил, что он какой-то враг народа. И действительно, через несколько месяцев отца неожиданно отпустили. Но сколько нервов и здоровья стоило это и ему, и всей нашей семье! Горечь от этой несправедливости властей осталась у меня на всю жизнь… Во всём остальном первые 18 лет моей жизни прошли благополучно и, можно сказать, безоблачно. Отец меня никогда не наказывал, хотя был строгим: что скажет, то и делать надо без промедления.
Отца Михаила Савицкого, Андрея Петровича, в деревне уважали как человека мастеровитого. Он мог абсолютно всё: слесарничал, ковал, бондарничал, плотничал. В отцовской мастерской будущий народный художник Беларуси проводил всё свободное время.
– Сколько себя помню, крутился там с малолетства. Очень любил запах свежих стружек. Сидишь, бывало, в куче стружек – только голова торчит. Чуть подрос – отец и мне стал поручать разную работёнку. Научил править инструмент. Постепенно стал доверять более сложные работы. Иногда у меня получалось даже лучше, чем у него. Как-то… красивее, что ли. Отец этим очень гордился, всегда показывал соседям моё изделие – вот, мол, младшенький смастерил.
У Михаила, к слову, было ещё три старших брата – Алексей, Иван и Владимир. Спустя два года после рождения Миши на свет появилась и сестра Надя.
Рисовал в колхозной стенгазете
Курсы ликвидации безграмотности обязаны были посещать все жители деревни от 8 до 50 лет, не умевшие читать и писать. Мужчины, женщины и даже некоторые солидные старики – все ходили в ликбез. Первыми во всём были старшие братья Михаила, за которыми тот особенно старался поспевать. Так, благодаря протекции Владимира с восьми лет Миша стал оформлять цветными карандашами колхозную стенгазету. Ему объясняли, кого и как нужно изображать – героем-передовиком или лодырем-разгильдяем. Мальчик очень радовался, когда персонажи узнавали. Некоторые, правда, обижались…
– Ещё раньше, в пять лет, я научился бегло читать. С книгами у меня всегда были доверительные отношения. С начала 1930-х отец выписывал журнал «Вокруг света», а к нему получал приложения в виде собрания сочинений Джека Лондона и Александра Пушкина. Их я прочёл от корки до корки. Книги лежали на потолочной балке, которая в белорусских избах проходит через всю комнату наподобие полки. Я лез на печь, с печи – на шкаф и оттуда дотягивался до балки, – писал в воспоминаниях Михаил Савицкий.
Видел молодого Бондарчука
Устоявшаяся жизнь деревни и большой семьи Савицких закончилась летом 1941 года. Чуть ранее, в мае 1940-го, Миша получил аттестат зрелости. Ему было почти 19. Службу в Красной армии начал в Новороссийске, в Курском 545-м зенитно-артиллерийском полку, чем очень гордился. Затем Михаила перебросили в Ростов-на Дону, оттуда – в Грозный. Там вместе с друзьями ему иногда удавалось сходить на спектакли русского драматического театра, который находился напротив средней школы. В то время там играл молодой Сергей Бондарчук, тогда ещё никому не известный актёр. К слову, там же, в Грозном, чуть позже начинали карьеру Иннокентий Смоктуновский и Леонид Броневой.
Прошёл через концлагеря
Савицкий был в числе тех, кто с декабря 1941-го и до конца июня следующего года (на протяжении более чем 200 дней и ночей!) защищал Севастополь, блокированный фашистами с суши и моря. Защищал до самого падения города. К сожалению, ему, как и тысячам других, не удалось эвакуироваться или пробиться к партизанам. В фашистской неволе Савицкий пробыл три долгих года. Прошёл через 326-й шталаг вблизи Штукенброка, лагерь военнопленных в Дюссельдорфе, концлагеря Бухенвальд, Миттельбау-Дора и Дахау.
– В Бухенвальде в суточном рационе нам полагалось до 800 калорий. В то время как каторжный труд требовал для восстановления сил не менее четырёх тысяч калорий… За малейшую провинность заключённых лишали и этой скудной пищи. Люди умирали сотнями… Работали по 14 часов в сутки. Получали 150 граммов эрзац-хлеба и менее литра супа. Но часто узники в результате воровства недосчитывались пайков и оставались голодными целые сутки, – рассказывал художник.
Последним и самым страшным кругом ада для Савицкого оказался Дахау. Но что удивительно: даже там он не верил, что умрёт.
– Не могу это ничем объяснить. Я никогда не верил, что фашисты победят. И всеми фибрами души сопротивлялся смерти. Даже когда нас привезли в Дахау на уничтожение, когда вытащили из вагона-карцера мой скелет и бросили тут же, у платформы, я верил… Помню, нашёл силы оглядеть себя: скелет скелетом. Я лежал, а мимо эсэсовцы сновали – таких, как я, доходяг, пристреливали. До меня дошла очередь, но вмешались какие-то солдаты. Разобрал по-немецки, о чём они лопотали: мол, что вы громоздите здесь трупы? Нам некогда их убирать, везите прямо в печь! Солдаты закинули нас на двуколку друг на друга, как дрова, и повезли. Скинули возле тифозного барака. Позже узнал – это был особый барак: сколько существовал Дахау, из него все выходили лишь через трубы крематория…
В апреле 1945 года в Дахау прибыли американские части для оказания первой медицинской помощи освобождённым. Второго мая появился и 116-й эвакуационный госпиталь США. В этом госпитале Савицкий ещё долго не мог ходить, ползал на четвереньках. Однако молодой организм постепенно окреп, здоровье начало восстанавливаться.
Едва не завалил экзамены в худграф
После войны Михаил Савицкий попал в число студентов первого набора единственного на тот момент художественного заведения в Беларуси – Минского художественного училища (Витебское училище прекратило своё существование в начале войны). Экзамены сдавал только по специальности: композицию и натюрморт. Экзаменовал Савицкого известный художник и педагог Валентин Волков, который скомкал лист бумаги, бросил его на стол и сказал: «Милости прошу, молодой человек, нарисуйте это». Задание оказалось неожиданно сложным. Многократно исправляя ошибки в рисунке, Савицкий… протёр в нём дыру. Оценка мастера была соответствующей: «Вы ошиблись адресом, вам нужно бы пойти в штукатуры». Но всё же поставил за натюрморт тройку и четвёрку – за композицию. Это позволило Савицкому стать студентом.
Среди его преподавателей были Лев Лейтман, Аким Шевченко, Хаим Лившиц, Иван Ахремчик, а одним из сокурсников – ещё один будущий народный художник Беларуси Виктор Громыко. Он вспоминал:
– Миша был малоразговорчив, ни с кем не искал сближения. То было время оживлённых споров, и на каждой перемене возникало одновременно две-три группы спорщиков, определившихся по своим пристрастиям к импрессионистам, передвижникам или мирискусникам, Репину или Серову, Рембрандту или Гогену… Савицкий в этих более словесных, нежели искусствоведческих, турнирах не участвовал. Он всегда отличался от нас удивительной сосредоточенностью и, как следствие, непрерывным развитием своего профессионализма.
В 1951 году Савицкий (вместе с Виктором Громыко и Борисом Непомнящим) поступил в Московский художественный институт им. Сурикова. Его соседями по общежитию стали будущие классики Таир Салахов и Анатолий Слепышев. И уже на втором курсе Савицкий начал получать стипендию имени Сурикова (хотя по правилам она присуждалась только после третьего).
Михаил был старостой группы, но никогда не был душой компании, не любил шумных посиделок. И Москву, кстати, тоже не любил:
– Москва хороша для москвичей, которые не мыслят своего существования без давки в автобусах и толчеи в метрополитене. А мне был неприятен каждый вояж с Трифоновки до Товарищеского переулка, что на задворках Таганки. Москвичей на моём курсе (а может, и во всём институте) было большинство. На холстах и картонках, когда они, москвичи, брались за кисти и уголь, снова они же: то же метро, трамвайные остановки, очереди на автобус, маляры на лесах, улицы, дворики, Красная площадь, Мавзолей…
Был в мастерской Кукрыниксов
О Кукрыниксах Михаил Андреевич всегда отзывался с восторгом. В мастерскую знаменитых на весь Советский Союз художников он попал благодаря другу-сокурснику Михаилу Соколову.
– Помню, как раз в то время они работали над серией злободневных карикатур на тему международной жизни – «Поджигатели войны». Самое интересное, что зимой эта просторная мастерская согревалась электрическим «козлом». Ибо московский отопительный сезон, мягко говоря, не всегда радовал теплом и уютом. Тем не менее я удивлялся: неужели держава не могла придумать что-нибудь кардинальное для «утепления» мастерской таких востребованных «государственных» художников?.. К слову, к нам, студентам, Кукрыниксы относились весьма доброжелательно и неоднократно посещали наши студенческие посиделки. А при случае даже помогали художественными материалами.
«Партизанская мадонна Минская»
В 1976 году художник в очередной раз обратился к образу Янки Купалы, которого изобразил на картине «Виленские встречи». На ней песняр вместе с видными деятелями белорусской и литовской культуры начала XX века: поэтом и прозаиком Змитроком Бядулей, композитором и дирижёром Стасисом Шимкусом, поэтом и общественным деятелем Людасом Гирой, прозаиком и поэтессой Алоизой Пашкевич (больше известной под литературным псевдонимом Тётка)…
В основу работы лёг конкретный факт биографии поэта: его встреча с Валерием Брюсовым в Вильне в августе 1914 года. Тогда Купала принес Брюсову свой сборник «Шляхам жыцця» («Дорогой жизни»), а Брюсов подарил автору рукопись своего перевода его стихотворения «Как в лесе зацветали…».
Но самое интересное: некоторые из персонажей никак не могли присутствовать на той встрече в Вильне (и Савицкий это прекрасно знал!). Так, например, литовскому поэту Пятрасу Цвирке в то время исполнилось только пять лет, а живописец Микалоюс Чюрлёнис умер в 1911 году – за три года до этой встречи.
Картина «Партизанская мадонна», которую Савицкий написал в 1967 году, долгое время оставалась визитной карточкой мастера. Эту работу чуть позже приобрела Третьяковская галерея.
Директор Государственного художественного музея БССР Елена Аладова, личность, в музейных кругах легендарная, долго не могла себе простить, что упустила эту картину. И несколько лет настойчиво просила художника повторить работу для минского музея. Савицкий сопротивлялся: повторов своих картин он принципиально не делал. Но как-то в подвале музея он увидел старую, но добротную раму и сказал в шутку: «В эту раму я, наверное, мог бы написать что-нибудь подобное…»
– Сказал и забыл. Через день – звонок в мастерскую. Открываю – двое рабочих заносят раму с подрамником. Опешил, кончено. Но что делать? Слово не воробей. Отреставрировал раму и принялся за работу.
Сейчас «Партизанская мадонна Минская» выставлена в одном из центральных залов Национального художественного музея Беларуси.
***
В 2006 году Савицкому, единственному из культурных деятелей, было присвоено звание Героя Беларуси. А ещё он первым в стране получил только что учреждённый орден Франциска Скорины. О присвоении почётной награды художник узнал лично от Президента Александра Лукашенко, который специально приехал в мастерскую поздравить живописца с 75-летием. Все эти награды Михаил Савицкий заслужил своим титаническим творческим, педагогическим и общественным трудом. Но путь этот был совсем не простым.
Анна АЛЕКСАНДРОВА, Минск
Фото: Сергей КОЛЯДКО
Использованы материалы портала https://mir-prekpasen.mirtesen.ru/
© "Союзное государство", №1-3, 2022
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите журнал, подпишитесь и поставьте лайк!