И тут на мутном двойном стекле вагонного окна стал проявляться знак, перечёркивая заоконный мир… Но до конца не проявился и неожиданно быстро смазался и стёк струйками по стеклу…
Он взял неделю за свой счёт и уехал…
Уехал в надежде, что морок спадёт, не может же всё время быть так, как сейчас. Ну, и чтобы исполнить просьбу матери, если получится.
Попросил соседку Валентину присматривать за матерью и отдал ей запасной ключ. Он пообещал Валентине привезти клюквы (всё равно на болото идти).
Когда запирал квартиру, снова, прямо на двери, увидел этот знак и сразу отвернулся, сбежал по лестнице на улицу, где тоже, то и дело, на стенах и окнах, машинах и людях видел его…
Взял только старый кнопочный телефон. Машину оставил, ехал в электричке.
Вагон почти пустой. Высокие, в холодной искусственной коже коричневые сиденья. Мутное от мороси окно. Размытые очертания каких-то домишек, осенних пустых огородов, деревьев…
И тут на мутном двойном стекле вагонного окна стал проявляться знак, перечёркивая заоконный мир… Но до конца не проявился и неожиданно быстро смазался и стёк струйками по стеклу… Кончился дождь, и как раз пора было выходить. И когда он сшагнул на мокрый гравий насыпи у платформы полустанка, в мутный небесный просвет выглянуло солнце. Электричка уехала, стало тихо. Он прошёл мимо рыжего станционного здания с надписью под треугольной крышей – «105-й километр».
2
Краснолицый морщинистый старик в синей железнодорожной фуражке, в форменной куртке и пятнистых «камуфляжных» штанах, заправленных в высокие черно-блестящие резиновые сапоги, стоял на ступеньке станционного дома, курил сигаретку, кивнул Кузнецову, и тот ответно кивнул.
А вскоре Кузнецов уже шёл по скользкой тропке и когда задевал ветки ольхи, капельный дождь обливал его.
… С одной стороны тропы ольховые заросли, за ними уже и настоящий лес, а с другой – выкошенный, в серой стерне луг, и по лугу далеко, до ската к невидимой реке разбросаны тоже серые рулоны сена. Там, за речкой, есть большое село и в нём, по-старому – колхоз, а по-новому Кузнецов и не знал как называется…
Потихоньку расчищалось небо, и на мгновение серые обрывки облаков – показалось Кузнецову – сложились в знак, но тут же смешались и растаяли.
И Олег понял, что уже давно нигде не видит тот знак, не было его на полустанке, нет и здесь.
Здесь только голые, с мокрыми бурыми листьями кусты, да серый луг, да тропа под ногами, да вон уже виднеется сивая, крытая толем, крыша их дома…
3
В доме давно не жили. Уехала из него ещё бабушка. Она переехала после смерти мужа в городскую квартиру дочери – матери Олега…
Поначалу приезжали сюда часто – сходить на могилу деда (бабушку похоронили в городе), просто отдохнуть летом. Мать Олега занималась и огородом – не ради урожая, а ради своего удовольствия. Сажала всего лишь пару грядок зелени, цветы… Ну, а когда она перестала ездить (по возрасту и болезни) Олег и эти грядки забросил. И бывал здесь даже не каждое лето или осень, ходил за грибами и на речку. Так поздно, как в этом году, не приезжал никогда. Он и не собирался – но этот морок, из которого надо было вырваться, да и мать попросила…
Рядом ещё три полуразвалившихся дома, пустующих уже лет двадцать. Волхвицы – всегда маленькая деревенька была…
Олег начал с того, что затопил печь (небольшая поленница хорошо просохших дров сложена прямо в избе), слазал на крышу, закрепил задравшийся кусок толя, поправил доску крыльца, притащил с колодца два ведра ледяной прозрачной воды… Погода к вечеру разгулялась – небо цвета синего ситчика, нежаркое солнышко, подсушивший траву, кусты и деревья ветерок… Тишина… Сейчас, если бы Олег курил – было бы самое время выкурить сигарету, сидя на крыльце и глядя в сторону леса, в который он пойдёт завтра. А потом уже напиться горячего чая и выкурить ещё одну сигарету, наблюдая, как в печи переливаются внутренним живым жаром угли…
Олег не курит уже лет десять. И сейчас на мгновение пожалел об этом.
Он пил крепкий сладкий чай, глядел на угли и думал…
4
Олег Кузнецов думал сейчас о том, что же случилось, что произошло неделю назад? Может, это какой-то вид массового помешательства? Или помешался он, и те, кто удивлённо глянув на него, чувствуя в нём единомышленника, всё же боятся сказать что-то… Так взглянула и пожала плечами в тот первый день, увидев на стене подъезда знак, соседка Валентина…
С Валентиной он знаком с самого детства, в садик вместе ходили, в школу, дружили, ссорились, гуляли в разных компаниях и забывали друг о друге, и снова дружили и гуляли. Потом она вышла замуж и уехала. Он женился и уехал. Потом он развёлся и вернулся к матери. А потом она тоже вернулась в квартиру этажом ниже квартиры Кузнецовых…
Так что же случилось в тот день?..
На всех экранах, на всех страницах – красовался этот знак (ещё вчера бывший обычной цифрой). «Знак – символ любви к Отечеству!» - красовалась надпись над входом в институт. «Будь патриотом!» - школьник в обнимку со знаком на стене школы. Детишки с флажками со знаком гуляют на площадке детского сада… Шевроны, повязки, рисунки баллончиком на стенах – знак… С того первого дня и без конца. При том, что жизнь-то никак не изменилась – люди работали, ходили в магазины, ездили в другие города… Но везде – знак.
Хотя, нет (Кузнецов возразил себе, поправил мысли): многое изменилось – люди недовольно посматривали на тех, кто (по их мнению) с недостаточным уважением относился к знаку, могли и спросить: «А ты что, знак не любишь?» Дикторы радостно-озабоченно сообщали в новостях о задержанных «за неуважение к знаку», о первых судебных делах над смельчаками, осмелившимися заявить о том, что знак ничего не значит…
Начальник по НИИ вызвал к себе в кабинет, сказал:
- Олег Николаевич, я вижу, чувствую и даже, отчасти, понимаю… Но, всё же, что же вас так-то уж сильно, - глаза его вдруг шустро пробежались по углам и стенам кабинета, - что вас напрягает-то?
- Напрягает, - криво усмехнулся Кузнецов, - то, что какой-то знак, значок, символ, абстракция оказался важнее человека. И мы все это приняли…
- Ну, - начальник поморщился. - Знак ведь обозначает… Это ведь… Наша ценность, нравственная скрепа, так сказать…
Олег видел, что начальник внутренне не согласен со своими словами, и был благодарен ему хотя бы за это.
Тогда-то он и взял недельный отпуск за свой счёт. Он, действительно, надеялся, что за эту неделю всё кончится. Впрочем, так же и каждое утро он надеялся, что всё кончилось, а может, ничего и не было, кроме тяжкого обморочного сна…
И мама, которая в последние два года жила в своём мире с редкими просветлениями, мама вдруг сказала: «Я знаю, как всё это кончится. Поезжай в Волхвицы, иди на болото и найди цветок тайноцвет… Нет, нет, ты не думай, что это бред… Послушай, сынок…»
И она рассказала про редкий, растущий на болоте цветок «тайноцвет», имеющий, конечно, и научное латинское название, который зацветает раз в несколько лет уже осенью и цветёт до самой зимы, так цветущим и уходит под снег… «Правда ли, что кто его найдёт, может загадать желание, и оно сбудется – не знаю. Но моё желание сбылось. Я посчитала, в этом году он должен цвести…»
- Мама, а ты знаешь, что это? Откуда, зачем этот знак? Почему в него верят? - спросил он с надеждой у матери.
- Знак насыщается страхом… Знак – сорняк. Знак – морок… Прогони его, сынок, вырви… - и дальше совсем, что-то невнятное и бессмысленное бормотала…
5
Утром, позавтракав, он оделся в «лесную одежду» – брезентовую штормовку и старые джинсы, Натянул сапоги-бродни, чтобы раскатав их можно было спокойно опускаться коленями на мокрый болотный мох. Взял заплечный алюминиевый короб под ягоды, подтянул ремни, чтобы короб удобно сидел на спине…
Олег не любил собирать ягоды – муторно… То ли дело – грибы. Но сейчас – в предзимье, какие уже грибы, даже осенние опята отошли. Да и обещал ягоды, значит надо…
Найти лесную дорогу он и не пытался – давно, наверное, заросла. Но мимо болота всё равно не пройти – спускайся с крыльца и шагай прямо, километра через два-три и будет болото, не промахнёшься.
Он так и пошёл. За ним, за домом, за лугом и речкой вставало солнце. Впереди – осенний тёмный ещё лес. Под ногами – забелённая инеем трава. Воздух холодный, чистый до перехвата в груди…
Солнце вставало и просвечивало лес. Нашлась и старая заколоженая, заросшая, но различимая дорога. По ней и шёл, перешагивая лужи с растворяющимися слюдинками льда…
Ожидаемо и всё же неожиданно за стволами и ветками осин, сосен, кустов открылась бесконечная кочкастая равнина, с торчащими скелетами невысоких сосенок… Болото, издревле кормящее зверей и людей, дарящее свободу, тайну и сказку…
По краю болота неспешно шёл горбач на длинных голенастых ногах – лось. Он повернул безрогую голову в сторону невидимого человека, стригнул ушами и так же неспешно двинулся дальше, а потом вдруг шумно ломанулся в лес.
Сорока села на воткнутый у края болота высокий, закостеневший от времени шест с выцветшей истрёпанной тряпкой на макушке, пустила тревожный треск…
6
Олег так и двигался от кочки к кочке, всё оглядываясь на этот шест, и сорока всё сидела, покачивая хвостом, будто отмеряла время…
Мерило время и солнце: двигаясь по бесконечному небу, над бесконечным болотом…
Ягод было очень много. Бордово-красные твёрдые капли, нанизанные на невидимые нити, густо пятнали жёлто-зелёное болотное покрывало. Кузнецов вздохнул, опустился на колени и сначала медленно, потом быстрее и быстрее стал собирать клюкву… Попробовал, конечно и на вкус – кисло-горько-сладкий.
Отошёл на край болота, к тому самому шесту-указателю, достал из одного кармана штормовки завернутый в пакет кусок хлеба, из другого – пластиковую бутылку с холодным чаем… Сорока застыла, перестала качать хвостом-маятником, застыло и время, прикрылось и солнце лёгким светло-серым облаком.
Ни о чём особо не думалось – мысли и воспоминания пролетали, не задерживаясь в голове…
7
После перекуса снова собирал ягоды. Уже медленнее. Но и короб был почти полный…
И тут он увидел тёмную, похожую на осу, но мельче, мушку. Она пролетела с лёгким гудом над ухом Кузнецова, и он видел, как улетает она вглубь болота, становится чёрной точкой и растворяется. И тут же пролетает над ухом вторая такая же мушка…
И вспомнил, что говорила мать про цветок тайноцвет – за много километров безошибочно летят к нему насекомые, похожие на лесных ос, но гораздо мельче. И увидев их, можно безошибочно выбрать направление и найти цветок.
Олег не долго думал, взглянул вверх, на вышедшее снова солнце, заметно шагнувшее к западу, и когда мимо пролетела третья мушка – оставил короб под шестом, посмотрел на сороку и даже сказал: «Ну, постереги, белобока», - и пошёл.
Сначала он был уверен, что найдёт искомое на недалёком островке с корявой сосенкой посередине. Островок оказался скоплением кочек, на одной из которых и росло чахлое деревце. Не было там цветка. Кузнецов обернулся, увидел свой маяк – качающую хвостом сороку на макушке шеста. И тут же прозвенела над ухом ещё одна чёрная, похожая на дробину мушка.
Он снова пошёл…
… Он шёл, и уже не понимал – куда и зачем он идёт, проваливался между кочек, с трудом вытаскивал ноги, шёл. Но мушки перестали пролетать мимо него, а впереди было всё то же болото. Поднял голову и увидел багровое солнце, опускающееся на далёкие-далёкие пики елей. И тут же – то ли тёмное облако, приобрело такую форму, то ли – не понятно и что… Только всё тот же знак равнодушный и страшный нарисовался в небе, перечёркивая закат…
Олег обернулся и, конечно же, не увидел ни указательного шеста, ни сороки на нём, и вообще не смог понять в какой стороне тот берег, с которого он пришёл, потому что уже не было никакого заката, хотя небо было еще не окончательно чёрным, а темно-серым. Он дёрнулся в одну сторону, в другую, упал, поднялся, провалился по пояс и насилу выбрался. Снова упал, встал на колени, опершись ладонями в мокрый податливый мох… И понял, что обманут, что погибает, что поверил он не в сказку, а в бред… Он лёг навзничь, и увидел огромный – во всё небо – знак, который будто бы тяжелел, тяжелел и опускался, грозя раздавить…
И тут опять послышалось лёгкое жужжание, и будто искорка пролетела над ним, и вторая, третья… Он сел, поднялся… Крохотные светящиеся мушки пролетали над головой, рядом с ним, и летели далеко светясь. И он пошёл за ними, упал и дальше полз на четвереньках, ощупывая пространство перед собой. Поднял голову и теперь уже на чёрном беззвёздном небе увидел тот же белесый свинцовый знак. И дальше смотрел только вперёд и полз…
И просто упёрся лбом в тот шест. Рядом стоял короб, а на макушке шеста сидела, кивая хвостом и белея боками сорока…
И тут же, рядом, что-то удивительное: белые святящиеся цветы и над ними, чудесными воздушными хороводами летают золотистые мушки, поднимаются вверх, спирально ввинчиваются в небо, на котором теперь нет никакого знака, а только золотистые как мушки, бесконечные звёзды…
Он очнулся от холода, медленно поднялся, хотя ему показалось, что вскочил… И не забыл, нашёл между кочек, на невысоких твердых стеблях, обвитых трубчатыми листьями, закрытые сейчас зелёные головки цветов… Тайноцвет есть, и даже не один…
Он надел на спину алюминиевый, полный клюквы короб и пошагал навстречу встающему солнцу. Он всё загадал ещё ночью…
Дома он нашёл в себе силы, растопил печь и пошёл к колодцу, достал два ведра воды, разделся догола и по очереди вылил оба ведра на себя, смеясь, постанывая, оставив одежду и вёдра, побежал в избу, там насухо вытерся у открытого чрева печки, оделся в городскую одежду и напился чаю… Потом сходил и забрал одежду, вёдра…
Весь мир был нов и свеж, как Олег Кузнецов. Прозрачный воздух, прозрачная тишина, прозрачное до самых глубин холодное небо…
В этот день он ещё сходил на старое деревенское кладбище, нашёл и прибрал могилу деда – материна отца… И было это нетрудно и даже не грустно.
К вечерней электричке пришёл на полустанок. Старик железнодорожник всё так же курил на крыльце, кивнул Олегу. А Олег не просто кивнул в ответ, но спросил:
- Как жизнь, как тут вообще?
- Давно живу… Всяко… - ответил старик.
Показалась быстро растущая точка электровоза, и Кузнецов пошёл на платформу…
… И нигде, ни в вагоне, ни на вокзале, ни во всём городе и мире не было никакого знака. Никаких его признаков.
И мама сказала:
- Вот спасибо, сынок, клюковки привёз, так хотелось…
И Валентина сказала «спасибо», когда он принёс ей ягоды…
«Только бы больше никаких знаков, только бы жить», - подумал Кузнецов и коснулся её руки…
