Говорят, что женщины стремятся «завиноватить» своих мужчин, нарочито и даже неосознанно привить им непреходящее чувство вины. Виноватым мужчиной легче управлять, манипулировать в быту и в любви. Даже знаменитый мужчина обязан быть виноватым - художник Модильяни, поэт Маяковский, писатель Куприн...
В моём подъезде проживал капитан первого ранга, командир крейсера. Для начальства капраз был образцовым офицером, для подчинённых - свирепым самодуром, а для собственной жены - без вины виноватым клоуном. Не реже, чем раз в неделю, соседи наблюдали с балконов ночные сцены: выбегает из подъезда капраз, а на голову ему летит с третьего этажа чемодан с вещами. Подбирает капраз вещички, ловит такси и едет на крейсер устраивать подчинённым очередную Варфоломеевскую ночь.
В чём я был виноват перед первой женой? Не сориентировался в лихих девяностых, не ушёл со службы, занимался «никому не нужным творчеством» вместо карьеры или бизнеса, слишком много времени уделял друзьям.
Но получилось так, что, оставшись ни с чем, я состоялся и выжил только благодаря творчеству, друзьям и закалке, полученной на службе. Сама же бывшая спустя десять лет признала: «Я и не думала, что ты так подымешься...»
Подружка Юлька виноватила меня по поводу намечающегося «пузика»: «Не будешь сбрасывать кило в неделю - будешь спать один».
Я сбрасывал, но мы всё равно расстались. Видно, не в «пузике» было дело...
Но было и так: походив год в «качалку», приезжаю в Крым, а моя подружка и модель Лерочка испуганно восклицает: «Ох, а где моё любимое пузико?»
Отвечаю, что год из кожи лез, чтобы выглядеть на море достойно рядом с любимой юной девушкой. И слышу в ответ: «Ты, конечно, в отличной форме, но без пузика ты... ну, как бы не Вовочка... Не представляю моего Вовочку без ма- аленького пузика...»
Силы воли хватило дослужить до военной пенсии, но не хватило на то, чтобы вовремя изменить жизнь. Из южного города, где меня любили, ценили на службе и почитали как литературного классика, я вернулся в промозглый мегаполис ворошить на даче граблями своё прошлое, а значит - стареть, болеть и умирать.
Я был виноват в том, что не сделал блестящую карьеру, в том, что начинаю жизнь заново, в том, что не могу найти (или не ищу) денежную работу. Я стал всё чаще искать утешения у друзей и однокашников, находя, приходил домой подшофе и стал виноват ещё и в том, что спиваюсь...
И наступил тот самый январский вечер, когда жена впервые не пришла домой ночевать. Всегда обвинявшая меня, она позвонила в девять часов вечера и непривычно виноватым голосом сказала, что их косметологическая клиника устроила банкет-семинар в честь Старого Нового года в Зеленогорске, в хорошем пансионате, и она побудет там до завтрашнего вечера.
И спалось мне в ту ночь как-то тревожно, и были это вовсе не домыслы, не ревность, а неосознанное чувство крушения всего, в чём заключалась предыдущая жизнь. Наверное, нечто подобное почувствовал и мой сын, иначе с чего бы впервые за много лет пришёл ко мне спать. Санька успокоился и счастливо засопел рядышком, а я лежал на спине с закрытыми глазами, недоумевая, почему не могу уснуть. Забылся под утро, а проснулся от яркого солнечного света, не сразу осознав, что рядом настойчиво звонит телефон.
- Как там мои зайчики? - ласково спросила жена. - Дрыхнете воскресным утром? Ну-ну... Не скучайте, погуляйте по парку, сходите в магазин, помогите бабуле...
Она добавила, что приедет вечером «после восьми», говорила ещё что-то, а потом я держал в руках телефонную трубку, слушал короткие гудки и не мог понять, почему мне так плохо.
С Санькой мы погуляли в парке, сходили в магазин, помогли бабушке убрать квартиру.
С наступлением темноты я сел за компьютер: надо было во что бы то ни стало заканчивать очерк. Редактор столичного еженедельника всерьёз обещал принять меня в штат.
Тогда-то и раздались многократные трели дверного звонка, а следом неестественный смех жены, торопливо объяснявшей ворчащей матери, как хорошо и здорово было на семинаре.
От ужина жена отказалась, объяснив, что «с банкета», почему-то стала мыть только что вымытый пол в прихожей, а потом вошла в комнату и тихонько села на диван позади меня:
- Нам надо поговорить.
Повернувшись на кресле- вертушке, я увидел, что лицо жены покрылось красными пятнами. Так всегда было, когда она волновалась.
- Мне нужен развод, - тихо сказала она.
Потом я сидел и слушал, а она говорила и говорила сбивчивым речитативом о том, что наш брак давно исчерпал себя, что во Франции у неё появился состоятельный избранник по имени Жан, что вчера Жан прилетел в Петербург и сделал ей предложение, а главное - я тоже обретаю такую нужную мне свободу, что я очень талантливый человек (ну наконец-то я это услышал!), что я, без всякого сомнения, найду себе молодую женщину... с квартирой!
Тут началось самое главное - нашу квартиру жена попросила оставить ей и сыну. Ну а я могу под её честное слово продолжать жить здесь сколь угодно долго, пока не устрою свою жизнь, ведь она будет жить в Париже и только изредка наведываться в Петербург.
А главное - Жан завтра придёт в наш дом на смотрины, и она (очень!) просит меня исчезнуть часиков на пять, у меня ведь так много друзей, мне есть куда пойти в этом городе...
Как я провел тот день? Поехал к другу Саше. Я был уверен, что Саша меня поймёт: мы будем пить марочный виски, я буду плакаться, а Саша будет меня жалеть. Я в этом так нуждался!
Однако, вопреки ожиданиям, близкий друг мне очень жёстко «вставил». Да, я пил марочный виски, но слушал не утешения, а суровую отповедь о том, что я жил как страус: засунул голову в песок, выставив филейную часть в ожидании поджопника, что мне надо было решать этот вопрос первым, потому что семья, по сути, рухнула шесть лет назад. А если так, то и жалеть не о чем: начинается новая жизнь, пускай без жилья и с нуля, но это прекрасный повод доказать самому себе и, если угодно, человечеству, на что способен мужчина, если он не сдаётся. В конце концов, у меня есть главное - верные друзья, которые поддержат, не дадут издохнуть под забором.
Домой я вернулся пьяным, злым на себя, на окружающий мир и немножко на Сашу.
Ночью проснулся оттого, что в комнату нагло светила зимняя полная луна. Лёжа на односпальном диванчике сына, я стал мучительно думать о том, в чём был виноват, мог ли спасти тонущую семейную лодку?
Очевидно, жене и в разводе удалось меня капитально завинова- тить: все мои размышления сводились к тому, чтобы её оправдать. Да, она уехала шесть лет назад в одностороннем порядке из Севастополя в Питер, но я не последовал за ней, выбрал всё-таки службу. Да, она могла бы вернуться ко мне, благо была у нас на юге квартира, но не захотела, а значит, не посчитала меня достойным. Со слов её двоюродной сестры, она страдала от одиночества и ревновала меня. Получается, что она мучилась, а я был счастлив, занимаясь любимым делом, упиваясь свободой «под сенью девушек в цвету»... А чтобы компенсировать её страдания, я продал севастопольскую квартиру, и, добавив эти деньги к её питерской хрущёвке, мы купили трёшку, которую теперь мне снова предстоит оставить.
И в том, что по возвращении в Питер полгода не нашёл возможности поговорить по душам, тоже виноват я.
Однажды я вернулся в девять вечера, мокрый, усталый, огорчённый тем, что очередная встреча с потенциальным работодателем завершилась ничем. К моему удивлению, в кухне был накрыт ужин на двоих с бутылкой красного сухого вина, и жена в новом шёлковом халатике зажгла свечи, с улыбкой пригласила к столу...
Может быть, с этого вечера холодные воды отчуждения могли повернуть вспять? Мы сидели рядом при свечах, пили вино, но разговор не клеился. В конце концов я сказал, что смертельно устал и очень хочу спать... Выходит, опять виноват? Или судьба таким образом хранила меня для моей новой жизни?
Вместе с непреходящим чувством вины ко мне подкралось и приклеилось, как мерзкая рыба-прилипала, противное слово «ой». Произнося «ой» к месту и не к месту, я как бы извинялся перед всеми или оправдывался...
- Ой! - говорил я девушке- кассиру в Сбербанке. - Ой, девушка, посмотрите, не пришла ли военная пенсия?
- Ой! - говорил я официантке. - Ой, девушка, принесите, пожалуйста, счёт.
- Ой! - говорил я водителю маршрутки. - Ой, остановите вон у того дома, пожалуйста!
Ой, ой, ой...
- Володя! - не выдержал наконец друг Саша. - Что за херня? Володя, ты же боевой офицер! А передо мной сидит какой-то мистер Ой! Слушай приказ: с этого момента, куда бы ты ни входил, ты ковбой, который приходит в бар и бьёт по столу кулаком: «Пива, ...ля!» Ты меня понял? Вот единственная формула, посредством которой мужчина общается с окружающим миром.
- Ой! - опять говорил я в банке, в маршрутке и в кафе.
- Пива, ...ля! - поучал меня Саша.
- Ой! - снова виновато твердил я.
Саша вёл меня в пивной ресторан, мы садились за стол и по команде «раз, два, три!» грохали кулаками по столу и грозно орали: «Пива, ...ля!»
Прибегала перепуганная официантка, принимала заказ, на пару дней мужества мне хватало. А потом всё начиналось сначала.
Выздоровление было медленным, как после экзотической африканской лихорадки, выжигающей тело и душу дотла.
Жена иезуитски спрашивала по телефону из Парижа: «У тебя ведь много друзей?» И предлагала пожить «у кого-нибудь» месяца три, потому что им с Жаном вдруг захотелось погостить в Петербурге.
«Пожить» было негде, но... Удивительное дело: сначала меня приютил Саша, а потом совершенно незнакомый человек, «друг моего друга», поселил меня в самом настоящем пентхаусе со словами: «Живи, Вован, сколько хошь. В обозримом будущем я сюда не перееду, а сдавать чужим не хочу».
И я жил в стеклянном аквариуме, застланном белым ворсистым ковром, на двадцать четвёртом этаже, вровень с облаками, несущими в город с залива то дождь, то снег.
В пентхаусе я стал писать рассказы, потому что смог посмотреть с высоты птичьего полёта не только на город, но и на свою жизнь. В пентхаусе я был счастлив, потому что мои ровесники прели в соковыжималках офисов и цехов, ругались и мирились с женами, шхерили заначки, ворошили на даче граблями своё прошлое, а я впервые за много месяцев успокоился и, глядя на мокрый заснеженный город, сутки за сутками переосмысливал прошлое.
Ко мне приезжала Очень Красивая Девушка. Сначала она звонила по телефону, а потом я её ждал, глядя на белый бульвар с двадцать четвертого этажа: вот выруливает из-за угла к остановке крохотная коробочка маршрутного такси, вот отделяется от коробочки красная точка (Очень Красивая Девушка ходила в ту зиму в алом пуховичке), вот она (красная точка) движется по направлению к высотке...
А потом я сцеловывал в прихожей тающие снежинки с её вязаной шапочки, шарфа и рукавичек. А потом мы лежали в джакузи, включив гидромассаж, пили глинтвейн и смотрели, как в прозрачную стену тыкаются на ощупь слепые ноябрьские облака.
В пентхаусе я и перестал говорить прилипучее «ой». А потом меня приняли в штат московского еженедельника, и (о, чудо!) я работал в Москве, не выходя из питерского пентхауса!
И даже когда спустя четыре месяца я вернулся в панельную трёшку жены, я продолжал глядеть на земные вещи с высоты двадцать четвертого этажа.
Я продолжал работать в Москве и одновременно месяцами жил в Крыму или бродил по карельскому мысу Импилампи, вспугивая длинным посохом гадюк, греющихся на валунах ледникового периода.
Я работал в Москве, и купался в ночном океане, и качался с юной нагой мулаткой на качелях из автопокрышки, привязанной канатами к стволам карибских пальм.
Я работал в Москве и одновременно дегустировал фантастические галлюциногены в хижине мексиканского колдуна.
Словно малыш, корпеющий над конструктором лего, я собирал и разбирал свои очерки и рассказы в купе поездов и салонах самолётов. Я отправлял в редакцию на рассвете очередной «физиологический очерк» и счастливо засыпал, а в полдень получал письмо от редактора, состоящее из короткого слова «yes».
Это означало, что текст принят, и одновременно являлось высшей мерой похвалы.
И даже когда окончательно съехал из квартиры бывшей супруги, я целых три года счастливо жил с маленькой милой невестой в уютной двушке в дворцово-парковой зоне Царского Села. И это тоже была квартира моего близкого друга!
л потом мы купили собственное жильё.
А потом вернулся из-за океана мой близкий друг Саша, утомлённый американским образом жизни, поседевший и растерянный...
Ой! - говорил Саша, обращаясь на кухне к моей жене с просьбой передать вилку или фужер.
Ой! - оправдывался Саша перед новым шефом, допустив ошибку в отчёте.
Ой! - подпрыгивал Саша, забывая или вспоминая что-либо.
И тогда я повёл своего друга Сашу в пивной ресторан. Дело было днём, и в зале почти не было посетителей. Мы уселись за красивый дубовый стол друг напротив друга. И Саша заулыбался, он понял, что будет дальше.
Итак, - произнёс я. - Слушай мою команду! Раз, два... три!
Пива, ...ля! - заорали мы хором и грохнули по столу кулаками.
Тут же примчался взъерошенный администратор:
Вы чего, мужики?
Пива! - ответил Саша. - Подайте нам лучшего тёмного немецкого пива в литровых кружках, плиз! Ничего страшного. Просто умер мистер Ой, и мы хотим его помянуть.