Найти в Дзене
Жизненные истории

Мистер ой

фото: pixabay.com
фото: pixabay.com

Говорят, что женщины стремятся «завиноватить» своих мужчин, на­рочито и даже неосо­знанно привить им непреходя­щее чувство вины. Виноватым мужчиной легче управлять, ма­нипулировать в быту и в любви. Даже знаменитый мужчина обя­зан быть виноватым - художник Модильяни, поэт Маяковский, писатель Куприн...

В моём подъезде прожи­вал капитан первого ранга, ко­мандир крейсера. Для началь­ства капраз был образцовым офицером, для подчинённых - свирепым самодуром, а для собственной жены - без вины виноватым клоуном. Не реже, чем раз в неделю, соседи на­блюдали с балконов ночные сцены: выбегает из подъезда капраз, а на голову ему летит с третьего этажа чемодан с ве­щами. Подбирает капраз ве­щички, ловит такси и едет на крейсер устраивать подчинён­ным очередную Варфоломеев­скую ночь.

В чём я был виноват перед первой женой? Не сориентиро­вался в лихих девяностых, не ушёл со службы, занимался «никому не нужным творчест­вом» вместо карьеры или биз­неса, слишком много времени уделял друзьям.

Но получилось так, что, ос­тавшись ни с чем, я состоялся и выжил только благодаря твор­честву, друзьям и закалке, по­лученной на службе. Сама же бывшая спустя десять лет при­знала: «Я и не думала, что ты так подымешься...»

Подружка Юлька виноватила меня по поводу намечаю­щегося «пузика»: «Не будешь сбрасывать кило в неделю - бу­дешь спать один».

Я сбрасывал, но мы всё равно расстались. Видно, не в «пузике» было дело...

Но было и так: походив год в «качалку», приезжаю в Крым, а моя подружка и модель Лерочка испуганно восклицает: «Ох, а где моё любимое пузико?»

Отвечаю, что год из кожи лез, чтобы выглядеть на море достойно рядом с любимой юной девушкой. И слышу в от­вет: «Ты, конечно, в отличной форме, но без пузика ты... ну, как бы не Вовочка... Не пред­ставляю моего Вовочку без ма- аленького пузика...»

Силы воли хватило до­служить до военной пенсии, но не хватило на то, чтобы вовремя изменить жизнь. Из южного го­рода, где меня любили, ценили на службе и почитали как лите­ратурного классика, я вернулся в промозглый мегаполис воро­шить на даче граблями своё прошлое, а значит - стареть, болеть и умирать.

Я был виноват в том, что не сделал блестящую карьеру, в том, что начинаю жизнь заново, в том, что не могу найти (или не ищу) денежную работу. Я стал всё чаще искать утешения у друзей и однокашников, нахо­дя, приходил домой подшофе и стал виноват ещё и в том, что спиваюсь...

И наступил тот самый ян­варский вечер, когда жена впервые не пришла домой но­чевать. Всегда обвинявшая ме­ня, она позвонила в девять ча­сов вечера и непривычно вино­ватым голосом сказала, что их косметологическая клиника ус­троила банкет-семинар в честь Старого Нового года в Зелено­горске, в хорошем пансионате, и она побудет там до завтраш­него вечера.

И спалось мне в ту ночь как-то тревожно, и были это во­все не домыслы, не ревность, а неосознанное чувство крушения всего, в чём заключалась предыдущая жизнь. Наверное, нечто подобное почувствовал и мой сын, иначе с чего бы впер­вые за много лет пришёл ко мне спать. Санька успокоился и сча­стливо засопел рядышком, а я лежал на спине с закрытыми глазами, недоумевая, почему не могу уснуть. Забылся под ут­ро, а проснулся от яркого сол­нечного света, не сразу осо­знав, что рядом настойчиво звонит телефон.

- Как там мои зайчики? - ласково спросила жена. - Дрыхнете воскресным утром? Ну-ну... Не скучайте, погуляйте по парку, сходите в магазин, по­могите бабуле...

Она добавила, что приедет вечером «после восьми», гово­рила ещё что-то, а потом я дер­жал в руках телефонную трубку, слушал короткие гудки и не мог понять, почему мне так плохо.

С Санькой мы погуляли в парке, сходили в магазин, по­могли бабушке убрать квартиру.

С наступлением темноты я сел за компьютер: надо было во что бы то ни стало заканчивать очерк. Редактор столичного еженедельника всерьёз обещал принять меня в штат.

Тогда-то и раздались мно­гократные трели дверного звонка, а следом неестествен­ный смех жены, торопливо объ­яснявшей ворчащей матери, как хорошо и здорово было на семинаре.

От ужина жена отказалась, объяснив, что «с банкета», по­чему-то стала мыть только что вымытый пол в прихожей, а по­том вошла в комнату и тихонько села на диван позади меня:

- Нам надо поговорить.

Повернувшись на кресле- вертушке, я увидел, что лицо жены покрылось красными пятнами. Так всегда было, когда она волнова­лась.

- Мне нужен развод, - тихо сказала она.

Потом я сидел и слушал, а она говорила и говорила сбив­чивым речитативом о том, что наш брак давно исчерпал себя, что во Франции у неё появился состоятельный избранник по имени Жан, что вчера Жан прилетел в Петербург и сделал ей предложение, а главное - я тоже обретаю такую нужную мне свободу, что я очень та­лантливый человек (ну нако­нец-то я это услышал!), что я, без всякого сомнения, найду себе молодую женщину... с квартирой!

Тут началось самое глав­ное - нашу квартиру жена по­просила оставить ей и сыну. Ну а я могу под её честное слово продолжать жить здесь сколь угодно долго, пока не устрою свою жизнь, ведь она будет жить в Париже и только изредка наведываться в Петербург.

А главное - Жан завтра придёт в наш дом на смотрины, и она (очень!) просит меня ис­чезнуть часиков на пять, у меня ведь так много друзей, мне есть куда пойти в этом городе...

Как я провел тот день? По­ехал к другу Саше. Я был уве­рен, что Саша меня поймёт: мы будем пить марочный виски, я буду плакаться, а Саша будет меня жалеть. Я в этом так нуж­дался!

Однако, вопреки ожидани­ям, близкий друг мне очень жё­стко «вставил». Да, я пил мароч­ный виски, но слушал не утеше­ния, а суровую отповедь о том, что я жил как страус: засунул го­лову в песок, выставив филей­ную часть в ожидании поджоп­ника, что мне надо было решать этот вопрос первым, потому что семья, по сути, рухнула шесть лет назад. А если так, то и жа­леть не о чем: начинается новая жизнь, пускай без жилья и с ну­ля, но это прекрасный повод доказать самому себе и, если угодно, человечеству, на что способен мужчина, если он не сдаётся. В конце концов, у меня есть главное - верные друзья, которые поддержат, не дадут издохнуть под забором.

Домой я вернулся пьяным, злым на себя, на окружающий мир и немножко на Сашу.

Ночью проснулся оттого, что в комнату нагло светила зимняя полная луна. Лёжа на односпальном диванчике сына, я стал мучительно думать о том, в чём был виноват, мог ли спас­ти тонущую семейную лодку?

Очевидно, жене и в раз­воде удалось меня ка­питально завинова- тить: все мои размыш­ления сводились к тому, чтобы её оправдать. Да, она уехала шесть лет назад в односторон­нем порядке из Севастополя в Питер, но я не последовал за ней, выбрал всё-таки службу. Да, она могла бы вернуться ко мне, благо была у нас на юге квартира, но не захотела, а зна­чит, не посчитала меня достой­ным. Со слов её двоюродной сестры, она страдала от одино­чества и ревновала меня. Полу­чается, что она мучилась, а я был счастлив, занимаясь люби­мым делом, упиваясь свободой «под сенью девушек в цвету»... А чтобы компенсировать её страдания, я продал севасто­польскую квартиру, и, добавив эти деньги к её питерской хру­щёвке, мы купили трёшку, кото­рую теперь мне снова предсто­ит оставить.

И в том, что по возвраще­нии в Питер полгода не нашёл возможности поговорить по ду­шам, тоже виноват я.

Однажды я вернулся в де­вять вечера, мокрый, усталый, огорчённый тем, что очередная встреча с потенциальным рабо­тодателем завершилась ничем. К моему удивлению, в кухне был накрыт ужин на двоих с бутыл­кой красного сухого вина, и же­на в новом шёлковом халатике зажгла свечи, с улыбкой пригла­сила к столу...

Может быть, с этого вече­ра холодные воды отчуждения могли повернуть вспять? Мы сидели рядом при свечах, пили вино, но разговор не клеился. В конце концов я сказал, что смертельно устал и очень хочу спать... Выходит, опять вино­ват? Или судьба таким образом хранила меня для моей новой жизни?

Вместе с непреходящим чувством вины ко мне подкралось и приклеи­лось, как мерзкая ры­ба-прилипала, противное сло­во «ой». Произнося «ой» к мес­ту и не к месту, я как бы изви­нялся перед всеми или оправ­дывался...

- Ой! - говорил я девушке- кассиру в Сбербанке. - Ой, де­вушка, посмотрите, не пришла ли военная пенсия?

- Ой! - говорил я офици­антке. - Ой, девушка, принеси­те, пожалуйста, счёт.

- Ой! - говорил я водителю маршрутки. - Ой, остановите вон у того дома, пожалуйста!

Ой, ой, ой...

- Володя! - не выдержал наконец друг Саша. - Что за херня? Володя, ты же боевой офицер! А передо мной сидит какой-то мистер Ой! Слушай приказ: с этого момента, куда бы ты ни входил, ты ковбой, ко­торый приходит в бар и бьёт по столу кулаком: «Пива, ...ля!» Ты меня понял? Вот единственная формула, посредством которой мужчина общается с окружаю­щим миром.

- Ой! - опять говорил я в банке, в маршрутке и в кафе.

- Пива, ...ля! - поучал меня Саша.

- Ой! - снова виновато твердил я.

Саша вёл меня в пивной ресторан, мы садились за стол и по команде «раз, два, три!» грохали кулаками по столу и грозно орали: «Пива, ...ля!»

Прибегала перепуганная официантка, принимала заказ, на пару дней мужества мне хва­тало. А потом всё начиналось сначала.

Выздоровление было медленным, как после экзотической африкан­ской лихорадки, выжи­гающей тело и душу дотла.

Жена иезуитски спрашива­ла по телефону из Парижа: «У тебя ведь много друзей?» И предлагала пожить «у кого-ни­будь» месяца три, потому что им с Жаном вдруг захотелось погостить в Петербурге.

«Пожить» было негде, но... Удивительное дело: сначала меня приютил Саша, а потом совершенно незнакомый чело­век, «друг моего друга», посе­лил меня в самом настоящем пентхаусе со словами: «Живи, Вован, сколько хошь. В обозри­мом будущем я сюда не пере­еду, а сдавать чужим не хочу».

И я жил в стеклянном аква­риуме, застланном белым вор­систым ковром, на двадцать четвёртом этаже, вровень с об­лаками, несущими в город с за­лива то дождь, то снег.

В пентхаусе я стал писать рассказы, потому что смог по­смотреть с высоты птичьего по­лёта не только на город, но и на свою жизнь. В пентхаусе я был счастлив, потому что мои ро­весники прели в соковыжимал­ках офисов и цехов, ругались и мирились с женами, шхерили заначки, ворошили на даче граблями своё прошлое, а я впервые за много месяцев ус­покоился и, глядя на мокрый за­снеженный город, сутки за сут­ками переосмысливал про­шлое.

Ко мне приезжала Очень Красивая Девушка. Сначала она звонила по телефону, а потом я её ждал, глядя на белый бульвар с двадцать четвертого этажа: вот выруливает из-за угла к ос­тановке крохотная коробочка маршрутного такси, вот отделя­ется от коробочки красная точка (Очень Красивая Девушка ходи­ла в ту зиму в алом пуховичке), вот она (красная точка) движет­ся по направлению к высотке...

А потом я сцеловывал в прихожей тающие снежинки с её вязаной шапочки, шарфа и рукавичек. А потом мы лежали в джакузи, включив гидромас­саж, пили глинтвейн и смотре­ли, как в прозрачную стену тыкаются на ощупь слепые но­ябрьские облака.

В пентхаусе я и перестал говорить прилипучее «ой». А потом меня приняли в штат московского еже­недельника, и (о, чудо!) я работал в Моск­ве, не выходя из питерского пентхауса!

И даже когда спустя четы­ре месяца я вернулся в па­нельную трёшку жены, я про­должал глядеть на земные ве­щи с высоты двадцать четвер­того этажа.

Я продолжал работать в Москве и одновременно меся­цами жил в Крыму или бродил по карельскому мысу Импилампи, вспугивая длинным посохом гадюк, греющихся на валунах ледникового периода.

Я работал в Москве, и ку­пался в ночном океане, и качал­ся с юной нагой мулаткой на ка­челях из автопокрышки, привя­занной канатами к стволам карибских пальм.

Я работал в Москве и одно­временно дегустировал фанта­стические галлюциногены в хи­жине мексиканского колдуна.

Словно малыш, корпеющий над конструктором лего, я собирал и разбирал свои очер­ки и рассказы в купе поездов и салонах самолётов. Я отправ­лял в редакцию на рассвете очередной «физиологический очерк» и счастливо засыпал, а в полдень получал письмо от ре­дактора, состоящее из коротко­го слова «yes».

Это означало, что текст принят, и одновременно явля­лось высшей мерой похвалы.

И даже когда окончательно съехал из квартиры бывшей су­пруги, я целых три года счаст­ливо жил с маленькой милой невестой в уютной двушке в дворцово-парковой зоне Цар­ского Села. И это тоже была квартира моего близкого друга!

л потом мы купили собственное жильё.

А потом вернулся из-за океана мой близ­кий друг Саша, утомлённый американским образом жизни, поседевший и растерянный...

Ой! - говорил Саша, об­ращаясь на кухне к моей жене с просьбой передать вилку или фужер.

Ой! - оправдывался Са­ша перед новым шефом, допус­тив ошибку в отчёте.

Ой! - подпрыгивал Са­ша, забывая или вспоминая что-либо.

И тогда я повёл своего друга Сашу в пивной ресторан. Дело было днём, и в зале почти не было посетителей. Мы усе­лись за красивый дубовый стол друг напротив друга. И Саша заулыбался, он понял, что бу­дет дальше.

Итак, - произнёс я. - Слушай мою команду! Раз, два... три!

Пива, ...ля! - заорали мы хором и грохнули по столу кула­ками.

Тут же примчался взъеро­шенный администратор:

Вы чего, мужики?

Пива! - ответил Саша. - Подайте нам лучшего тёмного немецкого пива в литровых кружках, плиз! Ничего страшного. Просто умер мистер Ой, и мы хотим его помянуть.