Авдеев прислонился к шатким перилам и закурил. Внезапно он почувствовал тяжесть во всём теле. Он элементарно хотел спать. Жутко хотел спать.
Офицеров, прибывших в хутор для сопровождения иностранной техники, разбудил Иван Михайлович.
- Просим прощеньице. Одначе, ваши благородия, как бы оно того, лихо не вышло. Агличанина-то черти с квасом съели, ваши казачки лежат в стельку пьяные, а Митрофан, гутарит про каких-то конных на буграх. Как бы сюда краснюки не нагрянули.
- Кто такой Митрофан? - заспанно и сам не зная для чего спросил Авдеев, ошалело оторвав голову от подушки.
- Митька-то? Да так, рвань хуторская, - не вашим, не нашим. Прячется ото всех подряд, ночует в гумне, по ночам дымку глыкает. Не об ём речь. Я-то раскидываю, что вам надо казаков образумить, да дислокацию побыстрей поменять. Не равён час, пули засвистят, господа офицеры, – испуганно латошил Михалыч, - а ежели они до деда доберутся да прознают про танку, это как? Ошкурят до мозга костей, требуху с деда потянут, вот что!
- В спальню вбежала Збруева. – Ну, ты чё как стервятник накинулся на молодых особ?! А? Чтоб тебе не дать им трошки позаревать? - Наскочила Алевтина, вызывающе подперев бока.
- Ты вон бы стряпалась у печи и не сувала бы нос в наши мужчинские дела! – зло оборвал её Михалыч. - А то муж объявится - я враз докажу каким местом ты его ждала!
- Ну-но! Так уж и докажешь?! Сам-то каков по молодости был! Кобель кобелём! Аль нет? Все лопухи на задах пообшарил, все кажужки под себя подмял, ни вдовам, ни жалмеркам проходу не давал, а щас – нате! Корешок отвалился и праведником враз заделался! Так-то кажный могёт на правде блины затевать!
- Вот чёрт! Куда делся Хоггард? Красные говоришь? Поднимай казаков! – полыхался поручик, спешно натягивая сморщенные, не совсем досохшие штаны на оголённые части тела. Плотный взгляд Алевтины заставил его стеснить размашистые членодвижения и повернуться задом, хотя для чего он это сделал? Пичугин беспомощно заскакал на одной ноге - она застряла в галифе. Потеряв равновесие, он неуклюже завалился на табуретку.
- Спокойствие, поручик, спокойствие. Солнышко высоко, красные далеко - авось до наших и доберёмся – усмехался Авдеев, облачаясь в портупею.
Алевтина заботливо подала ему шашку.
- Ух, ты, моя хорошая, - глумливо произнёс капитан и, обнажив лезвие, театрально лобызнул его.
Пичугин в это время истерично шарил по углам, отворачивал матрас, заглядывал за икону, которая мирно покоилась под потолком, растеряно смотрел по сторонам, даже сделал, правда, безуспешно, пару приседаний. Его растерянно-испуганный взгляд вещал о скором начале апокалипсиса или другой какой-нибудь вселенской катастрофы.
- Что вы мешкаетесь, поручик? – продолжал издеваться над ним Авдеев, - отвалившийся корешок ищете?
Тот блеснул на него лезвием глаз, но промолчал – не до праздных пикировок.
С печи из-за занавески выглянуло сморщенное лицо старухи:
- А ты, милок, под подушку-то вон энту заглянь. Заглянь, заглянь,- прошамкало оно участливо, завихряясь всеобщей суматохой, и тут же исчезло за занавеской.
Пичугин недоверчиво покосился на разбросанные подушки, те, что покоились на кровати во второй спальне. На них ещё недавно опочивала сама хозяйка.
Под одной из подушек поручик Пичугин нашёл свой маузер. Под другой – свой замечательный дневник.
Алевтина тут же крутанулась в сени, якобы, за порточным молоком. Авдеев, делая демонстративно безразличную физиономию, засвистел под нос какую-то чушь.
- Эге, - хохотнул Михалыч, - комиссарам теперь не здобровать, - дюжие казаки у нас в хуторе обосновались, дюжие, - не без тайной гордости повторил он, - способные на дерзость!
Пичугин заправлял маузер в кобуру, рдяно переливаясь в лице. В глазах – сама невинность, во рту – раскалённый суглинок.
Но вот подоспело порточное молоко.
Авдеев встал во весь рост посередине комнаты с ковшом, набрал полный рот отрезвляющей кислятины и, делая прерывистые движения кадыком, безобидно моргая, по-идиотски вытаращился на Пичугина, будто смотреть ему было не на что или не на кого. «Как глупой, ей-богу», - рассуждал поручик, и отворачивался, пряча свои сдыливые глаза за кружкой молока, наслаждаясь его бражным, кисло-мочёным вкусом.
Хоггарда они так и не нашли, охрану кое-как растолкали и вспапашили на защиту хутора от большевиков, сами же отошли на окраину, залегли с биноклем на бугре, замаскировавшись в кустах бобовника, и стали наблюдать.
Оптика позволяла рассматривать дальние балки с барачками, овражки и козьи извилистые тропы, ручейками стекавшиеся к хутору. Пичугин лежал на подстилке из надёрнутого молодого овсюга и рассматривал сурчиные и суслиные норы, вокруг которых копошилась хлопотная и непонятная людям жизнь. Зверьки высовывали свои мордочки, крутили ими по сторонам, исчезали в норках, потом выскакивали, становились на задние лапки, посвистывали и, убедившись, что опасности нет, давали друг за другом гонка - в казаки-разбойники играли.
Поручик Пичугин до того увлёкся игрой зверюшек, что начал их запоминать, давать им смешные клички и болеть за наиболее шустрых.
Капитан же лежал на спине, мусоля во рту былинку, и отрешённо смотрел в бездонное, синее марево. Над ним довлело то, что в восточных практиках называется великой пустотой, которую можно было только и делать, что созерцать. И это успокаивало. Успокаивало и наводило на кое-какие мысли.
«Вот лежу я и смотрю на это небо, как когда-то смотрел на него Андрей Болконский. Пьер Безухов не смотрел на него столь вожделенно, потому что его не шарахнуло из пушки. Ему не так повезло. Зато он смотрел на Наташу Ростову и говорил: «Да ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и тому подобное». Ежели бы они все поменьше болтали, и поменьше глазели на вековые дубы, равно как и на небо с Наташкой, может быть они и не довели бы Россию до белой горячки».
Внезапно внимание офицера привлёк канюк. Птица рассекала своими острыми крылами безоблачную синь, изредка блистая опереньем и умело лавируя среди дрейфующих воздушных потоков. Вот он завис, качаясь на волнах, очевидно, высмотрев добычу и производя расчёты точного падения на суслика. «Сейчас он его…. накроет», - с замиранием сердца подумал Авдеев. Его глаза порядком утомились наблюдать за серебрящейся, ушедшей в зенит точкой. Она вдруг заблестела особенно ярко, стала увеличиваться в размерах и превратилась в светящийся шар. «Наверное, он начал падение», - восхищённо подумал Пётр. Но это всё, что он подумал перед тем, как получил странное видение. То, что это было видение, он понял уже позже. Почему именно видение? Потому что никакое другое именование этому психологическому явлению Пётр не знал, то есть, не имел о нём ни малейшего представления.
Короче.
Пётр Авдеев вдруг явственно увидел себя в какой-то незнакомой ему комнате с довольно странным интерьером. Он сидит в кресле и спрашивает поручика Пичугина, который по-странному одет и вообще по-странному выглядит.
«Как ты думаешь, Костя, - спрашивает он, - почему блондинка выпрыгнула из окна»? - «Захотела острых ощущений», - следует ответ. - «А вот и нет. Просто она захотела проверить, есть ли у прокладки крылышки».