Большинство читателей, конечно, числят себя среди «уже не маленьких» и думают, что знают ответ. Но он неправильный. Как вы уже догадались «детей не существует». Что же касается «детей» и «детства», то они берутся из языка. А отнюдь не оттуда, откуда многие подумали.
Ребёнок в различных культурах определяется по-разному. Мы лишь знаем, что человек как существо не сразу обретает те черты, кои определяют его как полноценного представителя общества или даже человечества. Сперва инфанс не говорит. Ну или не имеет такого права – говорить или восприниматься всерьёз. Также недавно рождённому необходимо учиться и учиться многому – от телесной координации до ритуалов и изящных манер (если таковые требуются культурой и статусом). Юный субъект до определённой поры – возрастной или связанной с инициацией – не может вступать в ряд отношений: обладать собственностью, выбирать многие элементы жизненного пути, вступать в брак, избираться в органы управления и т.д. Наконец, целый ряд культур не признаёт за детьми разумной способности, заменяя её либо «зачатками разума, нуждающимися в опыте», либо другими способностями (вроде романтической «творческой непосредственности в чувстве»).
Европа всегда колебалась в отношении этого слова. Рёбенок (что снова хорошо звучит в латинском инфанс, инфантилис) – и бессловесен, и мил, и мал, и нежен, и ненаполнен, и носит в себе зёрна талантов и склонностей. Но в то же время он – человек, а значит, порой такой же субъект (=автор = виновник), что должен отвечать за всё то, что относится к его бытию (пусть и не всё он выбирал). Поэтому в разные эпохи мы видим резкую смену оптики.
В одном ряду: ребёнок – незрелая особь человека, носитель статуса и других означающих, но с оговорками. А порой и без них: например, король – всегда король, даже если ему от роду полгода и он не способен править. Это дефицитарная логика «человек минус х», но в то же время весьма оптимистичная и даже телеологичная («всякому природой суждено стать взрослым и лишь противоестественные причины могут помешать»). Поэтому в такой традиции не изображают детей, по крайней мере, как-то по-особенному – но не из невнимательности к детству, а скорее из деликатности к взрослому (которому не по чину напоминать как он ел землю или писал под себя).
В другом ряду: ребёнок – особый период жизни личности, не столько становления, сколько заложения основ, не прелюдия, а самая суть дела, чистая поэзия (по отношению к которому развитие и реализация заложенного – скучная проза). Это не только гуманистический взгляд, но и взгляд идеалистический – в духе фразы «замысел всегда прекраснее конечного произведения». Здесь уже ребёнок – прообраз и ядро взрослого. Как например, в утверждении, что всё творческое и всё связанное с удовольствием в жизни человека всегда обращено к детскому опыту. Естественно, что в такой традиции дети – один из главных интересов, часто понятый через призму ностальгии об утраченном. Из этой ностальгии часто происходит и некоторая диффамация взрослого – поскучнел, продался миру/обществу, предал мечты etc.
Мы сегодняшние в отношении к детству – наследники романтизма, который на первый взгляд и есть высшая точка второй традиции. Но тут, конечно, крайне важны нюансы. Если первая традиция – это «изображать детей как взрослых», а вторая – «изображать детей как детей», то ярким примером первой будут средневековая живопись и классицизм, а второй – скорее Ренессанс и поздние наследники романтизма (бидермайер или даже некоторые произведения реализма и символизма). Романтизм же часто изображает детей как взрослых (третье изображение), но с такими коннотациями, которых нет и не могло быть у первой традиции. В этом плане романтизм – не идеализация детей, а их мифологизация. Но об этом мы поговорим в следующий раз.