Из писем государя императора Николая Павловича к Ивану Федоровичу Паскевичу
Варшава, 22 июня (4 июля) 1849 г.
Неприятель, кажется, растаял, и дай Бог, чтоб было так, от одного страха твоего появления; тогда значит, что Бог услышал молитвы мои, чтоб щадить дорогую Русскую кровь.
Что далее? Разумею очень, сколь тебя стесняет затруднение в продовольствии: кажется, однако, по словам Николаи (Леонтий Павлович), что все подвозы им встречены исправно, и теперь, с наложенной контрибуцией на Дебречин (венг. Debrecen), можно надеяться, что ни в чем недостатка не будет. Ужасает меня одна холера.
Александрия, близ Петергофа, 6 (18) июля 1849 г.
Непонятно поведение короля Вюртембергского (Вильгельм I); говорят, что будто он к тому был вынужден отказом войск за ним следовать. Зато король Баварский (Максимилиан II Баварский) начал хорошо действовать, равно и Ганноверский.
Объявление короля Прусского хорошо, ежели это принять можно как первый шаг к разрыву с Франкфуртом и ежели кончит пакостную войну с датчанами. Сношения наши с Англией и с Францией очень хороши, и с этой стороны все в порядке. От Граббе (Павел Христофорович)из Царьграда еще ничего не получал, но знаю, что его приезд там произвел полезное впечатление.
Важная настала минута; но, с помощью Божьей и с твоим дружеским советом и содействием не теряю надежды. Подтверди по войскам быть крайне осторожными в обхождении с жителями, войди в сношение с властями, чтобы запечатывали книжные лавки и cabinets de lecture до истребления в них вредных публикаций и книг; приостановить свободу книгопечатания необходимо во всем занятом нами крае.
Мой отъезд по-прежнему, и хотя уже войск кроме резервных не найду в Бресте, еду тем путем, чтобы их видеть. Думаю быть в Варшаве 12 (24). Жена тебе кланяется и радуется, что Богом тебе предоставлено укротить и сей бунт. Аминь.
Варшава, 16 (28) июля 1849 г.
Доходят слухи, что у нас завелось потворство на грабеж и мародерство, правда ли? Прошу тебя настоятельно сделать наистрожайший пример не только над грабителями, но и в особенности над теми постыдными начальниками, которых слабость или равнодушие к моей воле изложенной ясно в приказе моем, при вступлении в Венгрию.
Подобного срама я и знать не хочу в моей армии. Отвечай мне на это. Жду тоже представлений о наградах отличившихся. Желал бы иметь тоже подробное донесение об делах при Вайцене и в преследовании, я об них знаю только в общем очерке.
Затеи Венгров об Косте (в. к. Константин Николаевич) или об поступлении под нашу державу тем только важны, что подобие поляков показывает их бессмыслие; но и сколь трудно будет устроить вновь край, при отсутствии силы и без ясного понятия, в каком положении край. Это стоить будет трудов не менее войны.
Король Прусский прислал мне чрез Рохау (Людвиг, сторонник объединения Германии) настоятельную просьбу, его примирить с Австрией; задача нелегкая, доколь основания вражды существуют без перемены. Впрочем, Пруссия день ото дня возвращается, опытом зла, к здравому рассудку, но тихо, постепенно.
Даже во многих местах не хотят больше ни конституции, ни выборов, а просто желают воротиться к прежнему порядку, и чудо! Король сам признался, да поздно, что этот оборот на прежнее был бы самое счастливое дело, но у него ни духа, ни головы нет, чтоб суметь это сделать.
Ежели ты найдешь удобным исполнить по моим предположениям, то прошу тебя, когда ты определишь свое возвращение, велеть и Косте (в.к. Константин Николаевич) возвратиться сюда. Нетерпеливо ждать буду известий, каков ты, уничтожен ли Гёргей (Артур, венгерский революционер) и что решил далее.
Варшава, 29 июля (10-го августа) 1849 года
Вчера был здесь князь Шварценберг (австрийский политик), присланный императором, чтоб объяснить все положение их дел; оно не блестяще. Я ему откровенно все объяснил и не скрыл твоих и моих мнений на счет будущего положения Венгрии и необходимости сообразить теперь же, чем они нас сменят, и есть ли у них довольно способов, чтоб обеспечить спокойствие края.
Он говорит, что они ставят 100 тысяч войска и весь край под военным управлением. Очень желают, чтобы мы продолжали занимать Галицию, что я решительно отклонил.
Мы так и условились: по окончании войны против устроенных армий, наша армия воротится домой; но дабы Галиция могла быть обеспечена, наши войска вдоль границы будут в готовности в нее войти при первой надобности.
Теперь надо желать, чтоб военный действия могли ведены быть как возможно быстрее и настойчивее, чтоб кончить до дурной погоды и дурных дорог. Иначе мы потеряем половину армии от болезней и распутицы. Да поможет в сем Господь, а за Его помощью полагаюсь вполне на моего отца- командира. Дай Бог тебе сил и здоровья!
Отцовское мое сердце радовалось, читая твои лестные строки для сына. Счастлив он, что мог заслужить твое доброе мнение, а еще более, ежели из твоих рук удостоится ордена св. Георгия 4-й степени; не мне его удостаивать: это принадлежит тебе, и я этим горжусь за сына.
Здесь все тихо и хорошо, кроме холеры, которая в войсках усиливается. Прибыл французский посланный, известный генерал Ламорисьер; все, что он мне говорил, прилично. Пруссия с Австрией близки к разладу, и я должен их мирить; дело нелегкое, и для чего и молю Бога о скорейшем окончании, дабы снова армию иметь под руками и тем им сказать: "Не дурачьтесь, а не то я вас!"
Варшава, 4 (16) августа 1849 г.
Слава и благодарение милосердному Богу, слава и благодарение тебе, мой любезный отец-командир! Ты достиг вознаграждения за твою твердость, за твое терпение. Что же мне сказать про то чувство, которое мной овладело при получении твоего радостного известия? (конец Венгерской военной кампании).
Я пал на колени и благодарил Бога за то, что Он любит православную Россию, и благодарю тебя, Его орудие, того, которого вторично воля Его призвала на попрание мятежа, и на сей раз, к счастью, без дальнего пролития нашей драгоценной Русской крови.
Да воздаст тебе Господь за все твои великие услуги, я же прижимаю тебя к сердцу от благодарной души.
В знак моей признательности и благодарности пред Россией и той армией, которую ты вел на новую славу, я приказал тебе отдавать везде и в моем присутствии все те почести военные, которые уставом определены моему лицу.
Сына моего, Наследника (Александр Николаевич), я посылаю сегодня с сим известием в Вену к императору и прошу помиловать Гёргея или дозволить мне ему назначить пребывание в России.
Ты прекрасно поступил во всем, и я ничего не имею прибавить. Остается решить, что делать с полками. Начальников, положивших у нас оружие, вели под строгим караулом доставить сюда. Про чих наших подданных отослать под конвоем в Замосць, где будет можно их участь решить; галичан и прочий сброд надо передать австрийцам.
Полагаю, что, кончив с Гёргеем и устроив обратное движение войск, ты воротишься скорее сюда, чего душевно желаю. Я здесь тебя дождусь, и потом тебе и мне надо будет серьезно полечиться.
Варшава, 7 (19) августа 1849 г.
Я совершенно доволен всеми твоими решениями и распоряжениями, по письму к Ридигеру, Гёргея. Иного ответа и дать нельзя было; прочее зависит от австрийского императора. Простит он, хорошо; ежели нет, то я дозволю Гёргею переселиться в Россию; но никого, ни его, ни других в службу не приму, ибо они изменили своему государю, а таким у нас в рядах никогда места не будет.
Записку твою про будущее положение Венгрии нахожу совершенно основательной и по всему согласен с тобой и передал сыну для доклада императору. Прочее от него одного зависит и до меня уже не касается, как и за последствия не отвечаю ни в каком случае. Гёргея оставь у себя впредь до решения его участи.
Но прошу настоятельно, чтоб не было со всей этой сволочью никаких у нас близких сношений, ибо легко от этого сближения и наша молодежь заразиться может. Они бунтовщики, и нам подло и низко с ними сближаться; довольно и того, что их милуем.
Из всех трофеев, буде есть знамена или штандарты, пришли их сюда, прочее все следует возвратить хозяину-императору.
Удовлетворить прихоти Венгров, сдавать крепости одним нам, нахожу противным рассудку и здравой политике. Это не армия в поле, от упорства которых война продлиться могла бы; армий не существует, крепости рано или поздно сдаться должны, и сдаться своему законному государю и никому другому; угроза же их подняться на воздух - смешна, а была б серьезна, то туда им дорога, ибо столькими же канальями на свете меньше будет, а казнить их своя собственная рука.
Саблю Гёргея прошу в арсенал в Царское Село, равно и прочих начальников. В числе пленных нашлись ли поляки и кто такие? Есть ли тоже наши беглые?
Варшава, 11 (23) августа 1849 г.
Сегодня утром прибыл Саша из Вены и привез мне прилагаемые здесь в копии два письма императора и инструкцию, императором данную генералу Гайнау для руководства, при разборе и участии пленных.
Гёргея император прощает, и я дозволяю тебе дать прочесть письмо с пометкой моей; вслед затем отправь его с флигель-адъютантом графом Шуваловым в Вену прямо к князю Шварценбергу; прочее исполни по желанию императора, взяв строгие меры, чтоб никаких беспорядков не произошло.
Император намерен всех простить после суда над бывшими офицерами его армии, разве кто оговорен в других уголовных преступлениях. Депутатов же и прочих гражданских вели равномерно арестованными сдать австрийцам.
Этим считаю и дело конченным. Пора нам возвращать войска.
Варшава, 13 (25) августа 1849 г.
С трудом берусь, сегодня за перо, мой любезный отец-командир: не могу еще опомниться от нового постигшего нас неожиданного несчастия. Я поручили Адлербергу тебе передать все подробности; сегодня брату не хуже - вот покуда одно утешение; рука и язык, немного свободнее, но положение его все крайне опасно. О себе не говорю; ты догадываешься сам, что я чувствую и в каком я положении!
Горе мое так глубоко, что насилу нахожу возможность радоваться постоянным добрым вестям из армии.
Сегодня получил донесение Лидерса о сдаче бывшего корпуса Бёма; итак, и там нам было суждено кончить дело. Как за это не благодарить Бога, боюсь быть неблагодарным, предаваясь горю; но эти чувства, радость и горе, до того во мне борются, что право, с трудом мысли сбираю!
Гвардию я возвращаю в Петербург, гренадер на Литву, как стояли. Прочее зависит от тебя; жду, как решишь, чтоб резервы направить туда, куда придется.
На сей раз больше не пишу, сил нет.
Александрия, 6 (18) сентября 1849 г.
Вот завтра 8 дней, что я сюда воротился и не могу еще совершенно опомниться от постигшего нас несчастья: ты лучше всех судить можешь о моей потере и оценить ее в полной мере.
Душевным мне было утешением узнать сегодня, что потери наши гораздо менее, чем мы того опасались; за это Бога и тебя благодарю, оно мне точно отрадой. Таким образом нет нужды подводить резервные батальоны в той силе, как я предполагал сперва, и вся пехота будет в полном комплекте и резервы останутся еще сзади довольно сильными и за отправлением укомплектования.
Напиши Медему, что я нахожу невозможным и неприличным Граббе долее оставлять под Коморном (во время революция 1848—1849 годов в Венгрии район крепостей стал ареной нескольких сражений повстанцев с австрийской армией).
Когда полагали, что присутствие нашего отряда могло побудить к сдаче, я соглашался, во избежание пролития крови, подвести Граббе ближе; теперь же, когда явное упорство мятежников угрожает необходимостью приступить или к полной блокаде или к осаде, унизительно б было для Австрии требовать для столь маловажного дела нашей помощи.
Потому я разрешил тебе приказать Граббе воротиться ныне же. Ему же прикажи отправить вперед уланскую бригаду с ее конной батареей, как тем, которым далее идти, а с остальными войсками следовать, как удобнее; самому оставить отряд, когда дойдет до Кракова.
Турки струсили от присылки Радзивила и, кажется, поляков нам отдадут. Про дела в Риме я еще ничего не знаю; жаль будет, ежели досель благоразумное поведение Франции изменится.
Царское Село, 11 (23) сентября 1849 г.
Дай Бог исполнить, как следует последний долг незабвенному брату и другу, лишь бы стало моих сил; я хотя и здоров, но как бы чувствую, что весь мой состав потрясен до основания, и осталась во мне всегдашняя неуверенность в мои силы; сегодня в первый раз сел на коня прогуляться и насилу доехал.
Прежде еще получения твоего последнего письма, я тебе сам выразил мысль, что нет ни нужды, ни приличия участвовать нам в осаде Коморна; кроме бесполезности я нахожу, что оно было бы унизительно для австрийцев, которых все силы свободны ныне для военных действий.
Ежели слух об ответе Радецкого (Йозеф, австрийский полководец) императору справедлив, то он достоин почтенного героя-старика.
Эрцгерцог Леопольд (?) отзывается на счёт Гайнау (австрийский военный деятель) с самой дурной стороны; он был у него под командой и говорит, что все его подчиненные его ненавидели за грубый и сумасбродный нрав. Не могу тебе выразить, сколь я радуюсь, что умерших так мало!
Честь и слава твоему попечению, и спасибо лекарям: свое дело хорошо исполнили. Теперь с прибытием резервов, вся армия будет в полном комплекте.
Царское Село, 18 (30) сентября 1849 г.
Все совершилось! Утром отдали мы последний долг дорогому брату, и вместе с ним исчезли в могилу 50-ти летняя дружба, все младенческие и детские и юношеские воспоминания с ним, моим спутником и товарищем всей жизни!
Что мне говорить тебе про мои чувства; молю Бога, чтоб сподобил и мне покончить как он, на службе; посвятясь ей с юных лет, я другой мысли не имею, как кончить тогда, когда я на нее более не способен буду!
До того буду тянуть лямку сколько моих сил и способностей станет, не унывая, но уповая на милосердие Божье, доколь Ему угодно будет, чтоб я продолжал. Но больно из 4-х остаться одному мне.
Дела наши с турками приняли очень неприятный оборот, благодаря проискам канальи Стратфорта Каннинга. Не знаю еще, как покончу; что решу, тебе дам знать. Ежели б не было этого, то начал бы приводить хоть часть армии в мирное положение; теперь же нельзя, разве по резервам что-либо уменьшу.
Я очень рад добрым вестям об здоровье армии и о хорошем состоянии возвращающихся войск. Резервы уже тронулись; пошлю поверять, как следуют, своих адъютантов. Третьего дня видел, при въезде тела, резервы гвардии в самом отличном и превосходном состоянии, гренадеры слабее. Послезавтра я намерен сделать им общий смотр.
#история россии #николай i #librapress