Татьяна и в самом деле обыкновенная. Не могу сказать, что идеальная, это было бы неправдой, но не могу сказать, что и плохая – это было бы тем более неправдой. Просто есть что-то в её отношении к жизни и к внукам, как очень дорогой части её жизни, что-то трудно постижимое, чему хочется поучиться. Поэтому я и люблю бывать у неё, люблю с ней разговоры разговаривать, а если удастся, то и наблюдать, как она виртуозно разруливает самые разные конфликтные ситуации, которые время от времени возникают в любой семье.
Это и есть счастье
Вчера я зашла к ней утром по пути в магазин. Татьяна ещё колдовала у печки:
- Затопляю попозднее, чтобы вечером тепло было, на улице-то вон, дождь и холодрыга, - объясняет она, – ребятишки долго у телевизора сидят, а утром любят поспать, я не бужу, на то и лето, под одеялом не замёрзнут, большие уже…
Вид её показался мне странным. Вообще-то Татьяна следит за собой, следит постольку, поскольку позволяет деревенский образ жизни, связанный с работой на земле. Но она регулярно закрашивает седину, перед выходом «в люди» тщательно отмачивает руки в лимонке, каждый сезон обновляет свой нехитрый гардероб, безжалостно выбрасывая или раздавая по бедным залежавшиеся вещи.
Потому я очень и очень удивилась, увидев её в чёрной юбке столетней давности, в какой-то немыслимой спортивной кофте и с отвисшей грудью, да к тому же в тёплых шерстяных носках и легких летних шлепанцах. Голова её была повязана полоской старого шёлкового платка.
Бабуся! Как есть деревенская бабуся, хотя Татьяне совсем недавно перевалило за шестьдесят. Чувствовалось, что она чем-то расстроена, но я не лезу ей в душу, надо – сама расскажет, а не захочет, и клещами из неё ничего не вытащишь. На этот раз было похоже, что она нуждается в собеседнике, вернее, в жилетке, чтобы поплакаться, поэтому наливает кипяток в две чашки, шурует в них по ложке растворимого кофе и, не размешивая, ставит на стол. Не дожидаясь приглашения, подсаживаюсь к ней. Она долго греет руки о края чашки и вдруг взрывается:
- Представляешь, вчера младшая доча явилась, кричит с порога: «Так жить невыносимо! За что? Когда это кончится? Вот возьму и уеду куда-нибудь, пусть, как хотят, так и живут!». Ну, прям глас вопиющего в пустыне.
Оказывается, это она от детей устала. Представляешь? Будто я своих не растила, будто с внуками не валандаюсь каждое лето. Я, конечно, её понять могу, трое маленьких детей, они родилось друг за другом, поэтому вся её жизнь вокруг них вращается, муж не помощник, он же деньги зарабатывает, а она, считается, не работает… Да она все двадцать четыре часа крутится, как белка в колесе, муж-то пришёл с работы, устал, понимаю, но он лёг на диван и отдохнул. Имеет право. А она? Никаких прав, одни обязанности. А она ведь раньше-то любила и с подружками посидеть, и в кино сходить, и вязала как искусно, даже стихи писала…
- И что ты ей посоветовала?
- А она, кажется, особо в моих советах и не нуждалась, прибежала так, поплакаться. Да и что тут посоветуешь? Я ей сказала, что её жизнь - это и есть счастье… Сколько женщин о такой вот суетной, шумной, состоящей из мелочей жизни мечтают, да Бог им её не даёт… А ещё сказала, что этой осенью завязываю с работой и буду брать к себе и её детей на целое лето, уже подросли, уже можно…
Развод
Вспоминается мне ещё одна встреча с Татьяной, потому вспоминается, что есть в ней свой урок. Тогда тяжёлое было у неё время, все печали начались с обыкновенного телефонного звонка. Сноха Катерина позвонила из города и сообщила, что разводится с её старшим сыном Димкой, а внучонка Татьяниного Игорька себе забирает, мол, ни на какие встречи, чтобы даже и не рассчитывали, а ещё намекнула, что будет скоро у него другая бабушка. Злыдня баба, это все в деревне давно знали и жалели Димку, а больше – саму Татьяну, которая ещё до того, как Димка в армию пошёл, начала её в свой дом привечать. Вот и получила в ответ чёрную неблагодарность….
Уже несколько лет с тех пор прошло, а я всё забыть не могу, в каком тогда состоянии застала Татьяну, хотела уж «Скорую» вызывать. Помню, она, всегда такая сильная и уверенная в себе, сидит на крылечке и плачет, слова выговорить не может. Спрашиваю:
- Чего с тобой? Заболела? Или детки, может, заболели?
А она:
- Как же Димка-то это переживёт, он же Игорёчка больше жизни любит…
Внучок Игорёк в это время у неё гостил. Помню, Татьяна рот ладошками закрывает, глаза полотенцем то и дело вытирает, это, чтобы Игорёк не услышал и ни о чём не догадался. А Игорёк всё равно обо всём догадался, как она не скрывала своё горе, как не надевала на лицо маску счастья. Детей же не проведёшь.
Помню, он выбежал из спальни, забрался к ней на колени, крепко-крепко прижался к ней и кричит, что очень сильно любит её и никогда никакую другую бабушку так любить не будет. Она опять расплакалась, ей страшно стало от одной мысли, что шестилетний ребёнок под маской благополучия сумел разглядеть её горе, значит, его сердечко уже видело это горе и не раз, значит, папа с мамой при нём делили его.
Татьяне и в этой ситуации хватило мудрости, сумела она после развода договориться со снохой, что каждое лето будет подкидывать ей некую сумму на отдых, а она Игорька будет к ней на всё лето отпускать. Так и вырастила внучонка в любви и ласке, да и от отца оторваться не позволила, он тоже много сил и времени потратил на то, чтобы не порвалась духовная связь с сыном.
Теперь уж Игорек большой, в академии учится, но к бабушке приезжает при первой возможности, им есть, что вспомнить из его детства. Да и сейчас у Игорька нет от бабушки секретов, он взрослеет, влюбляется, делает выбор, а бабушка у него первая советчица. Мне порой даже не верится, что он, современный молодой человек, без стеснения делится с человеком пожилым своими мыслями и переживаниями, счастьем и несчастьем – всем. А может быть, и хорошо, что есть у него такой человек, что их отношения настолько серьезны и открыты.
Думаю, что за долгие годы их общения, пока взрослел Игорёк, тоже не всё было гладко, случалось, когда Игорёк расстраивал свою бабушку, пугал или даже злил, но у неё хватало сил не обижаться на него, она прощала внука, а некоторые вещи так и вообще пропускала мимо ушей. Поэтому и теперь вспоминают они только хорошее, самое сокровенное, что давным-давно перечеркнуло уже все обиды, всю злость, даже если она и была. Вот я и думаю, глядя на Татьяну: выстрадала бабуля своё счастье общения со взрослым умным внуком, такое счастье, за которое можно только порадоваться и которого можно пожелать любой из нас.
Ты – это я
Иринка – Татьянина внучка от средней дочери, считай, тоже выросла у бабушки, каждое лето тут. А в это лето приехала сама не своя, глаза отводит, с подружками не гуляет, всё по углам с книжкой прячется. Наблюдала Татьяна, наблюдала за девчонкой и решила всё выяснить, но не у неё, поняла, что душа у Иринки сейчас – открытая рана. Выждала, когда Иринка на реку ушла и прижала её младшего брата Олежку:
- Говори, чего с сестрой? Чего она такая? Попробуй только не сказать, завтра же обратно в город поедешь!
- Не сестра она мне, она воровка!
- Да ты что, умом рехнулся, паршивец ты этакий? И кто это тебе такую ересь сказал? Вот сморозил, так сморозил, сестра она тебе, сестра!
- Это не я придумал, это мама сказала, Ирка мамины туфли без спросу взяла, когда мама была в командировке, она их на танцы таскала и все носы ободрала…
- Подумаешь, туфли… А отец чего?
- Отец с мамой согласился, сказал, что если она у своих тайком взяла, то и у чужих возьмёт…
Татьяна так и схватилась за сердце.
- Да что же это за изверги! Да что же это за семья такая, родной дочери неправый суд устроили, позором заклеймили, воровкой зовут! И никто не заступился, ни отец, ни братья… Господи, беда-то какая!
Татьяна пододвинула телефон и набрала номер дочери. Та будто ждала её звонка, потому что, ни о чем не спрашивая, проговорила:
- Не заступайся, защитница, помолчи уж лучше, всё правильно. Хороший урок! Пока ей только пятнадцать, переживёт сейчас позор, никогда потом не будет воровать…
И она резко положила трубку, а Татьяна, сунув ноги в шлёпанцы, понеслась на реку, по пути повторяя про себя: «Конечно, у вас она больше ничего брать не будет, и ни у кого не будет. Но вы же на ней поставили клеймо «воровка». Это на родном-то дитяти? Если мать зарвалась, так отец-то слепой, что ли? Предал девчонку, кому она теперь доверять будет? Господи, только бы выслушала меня, только бы поверила…»
Встретив Иринку на тропинке, сбегающей к реке, Татьяна обхватила её обеими руками и заревела в голос:
- Милая ты моя! Да что же ты мне раньше-то ничего не рассказала? Молчишь и молчишь, я уж думала, влюбилась…
Иринка глянула на бабушку и впервые за много дней улыбнулась:
- Бабушка, ты вправду не считаешь, что я воровка?
- Конечно, не считаю, да ты что. Ведь ты – это я, моя кровиночка, разве я могу о себе такое подумать?
- А мама? А папа?
- Глупые они люди, думают, что так воспитывают тебя. Ну да ладно, приедут скоро, я им мозги-то поставлю на место. Пойдём, милая, пойдём, я там твои любимые блиночки испекла…
Вот так и улеглась гроза, опять Татьяна сыграла в своей большой семье роль громоотвода, да это ей и не впервой.