Авдеев сидел на кровати и перебирал струны старинной цыганской гитары, которую он аккуратно снял со стены.
- Откуда такая страсть?
- Муж приволок из Австрии. Так, баловство одно. Висит без дела. Лучше бы гармошку привёз, - вздохнула Алевтина и прислонилась к мускулистому плечу Петра. Горячая ладонь её нырнула под белую исподнюю рубаху и, завораживаясь бугристыми рельефами волосатой груди, Алевтина в который раз уже закрыла в сладкой истоме глаза.
Лицо у капитана было задумчиво-отрешённое. Он никогда не имел привычки кого бы то ни было посвящать в свои мысли, никому и никогда не плакался в жилет и не лез с советами. Хотя, конечно, он мог быть дерзким и несносным, даже жестоким, но как ещё оградить себя от поползновений на святая святых его бесценного кладезя – его душу.
Советы ведут за собой этот сброд,
Который зовётся народом.
Сам чёрт в этой сутолке не разберёт,
Кто там отечество продал.
Капитан перебирал аккорды одной, наводящей смертную тоску, песни, которую пели офицеры в ресторациях, после шумных споров и зуботычин, проигравшись и пропившись до неприличности, до стадии, когда слёзы подступали к горлу, а рука с револьвером тянулась к виску.
Первая пуля срывает погон,
Вторая срывает кокарду.
Раз на коне и крестом награждён,
Ответствуй за веру и правду.
- Ой, какая жалостливая песня, - говорила зазноба и шмыгала носом, - мож ишо бражки налить? Люба моя, - шептала она и зарывалась ещё глубже Петру в подмышку.
Авдеев не считал войну с немцами патриотической, но и не поддавался на агитацию большевиков. У него были свои мысли на этот счёт. У него всегда были свои мысли, которые как монолитные блоки выстраивали непоколебимые убеждения. В своё время мотался он и по кружкам, и в студенческих демонстрациях участвовал неоднократно, но раз столкнувшись с «лидерами» революции, подробно ознакомившись с катехизисом прилежного революционера, отшатнулся и больше никогда уже не примкнул. «Грандиозная идея в руках авантюристов вымостит дорогу в ад», - подумал он и приберёг на всякий случай револьвер с набитой пачкой патронов.
Нету пути ни к своим, ни к чужим –
От тех и других пуля в спину.
Холм безымянный и небо над ним
Подарит отечество сыну, -
пел офицер белой армии, не веря, что когда-нибудь будет и на его улице праздник. Не будет праздника, так что гуляй, штаб-с капитан, пей водку, люби шалых женщин и жди своей очереди на тот свет.
В сенях скрипнула дверь, и раздались громкие с перерывами шаги. В комнату ввалился поручик Пичугин, весь мокрый как утак: щёки подрагивают, зубы поклацывают, а глаза зло постреливают по сторонам, вроде как, ищут виноватых.
- Есть самогонка? Замёрз. Ух, как я замёрз! А я вижу, капитан, вы не теряли время даром – оценив обстановку, съязвил поручик. - Налейте же мне самогонки, чёрт вас возьми, иначе я дам дубу!
Авдеев с Алевтиной переглянулись и не смогли удержаться от смеха.
- Вам и этого, поручик, не следовало бы давать. Видите, к чему может привести распущенность и падение нравов.
- Ах, оставьте! - Пичугин жадно припал к стакану. – Ух! Где можно высушить бельё?
- Давай, - смеясь, сказала хозяйка, - ты бы хучь портки выжал, а то где я тебе их тут развешу?
Пётр отложил гитару, набросил на плечи китель и вышел на крыльцо. Далеко за лесистыми буграми занималась заря. «Какая девственная тишина», - подумалось капитану. Звёздный купол неба на глазах терял свою игристо-бездонную привлекательность. Месяц линялым лисьим хвостом стыдливо заметал следы бурной ночи. Начинали перекличку первые кочета. И было хорошо. Почему бы не жить на этой земле в трудовых буднях, не сажать деревья, не собирать плоды, не радоваться каждому новому дню? Что мешает человеку просто жить? Зачем нужно отвоёвывать право на жизнь? Неужели это такая своеобразная плата за этот вольно раскинувшийся сад, за эту наивную речушку, за изрытую оврагами пустошь, за наделы, наполовину заросшие бурьяном? Неужели плата за эту землю - смерть? А если ты не готов принести себя в жертву, тогда что ты готов воспринять взамен? Что может быть лучше того, что уже есть?