Вступление
Тема русского империализма велика и обильна, а порядка в ней нет, и ни одной монографии на данную тему ещё не написано. Поэтому, чтобы всерьёз говорить о русском империализме и разных его ипостасях, следовало бы сначала определить понятие империализма как таковое – хотя бы онтологически. Затем стоит рассмотреть империализм диалектически, дать оценку историческому развитию понятия, то есть рассмотреть историю империализма. Только после осуществления такого рода подготовки можно взглянуть на «русский империализм», то есть на преломление данного понятия в русской истории. Здесь мы увидим, как империализм в России влияет на состояние общества, рассмотрим его социальное значение, а также попытаемся понять, как под его воздействием развивается общественная мысль. Так мы сможем увидеть исторические корни и важнейшие обоснования главной российской государственной идеологии, отголоски которой (прямые и косвенные) мы по сей день наблюдаем во внешней и внутренней политике, в государственных «идеях».
I. Понятие империализма.
Чтобы увидеть империализм в российской истории по-настоящему, без налёта государственной пропаганды и народных домыслов, следует для начала полностью отвязать данное понятие от того спекулятивного определения, которое давалось ему в советские годы, окончательно разотождествить империализм истинный и империализм, каким его понимали в СССР. Как мы видим на примере Советского Союза, государство, вне зависимости от его экономического устройства, может вести себя империалистически: многие действия СССР на международной арене нельзя трактовать иначе, чем как действия империи, проявляющей агрессию по отношению к другим странам исключительно для сохранения собственного «веса» и упрочения международного положения (например, Пражская весна).
За этим следует разрыв связи между империализмом и любой определённой экономической системой. Как мы знаем, русский империализм одинаково успешно развивался при двух диаметрально противоположных видах экономического устройства: при коммунизме и при капитализме, менялись только его теоретические обоснования. Поэтому рассматривать империализм исключительно внутри бинарной оппозиции экономических систем как минимум не рационально. Можно даже сказать, что идеология полностью определяет экономический строй, а не наоборот, но к этому вопросу мы ещё вернёмся в главе об империализме в России.
Для нашей цели – рассмотрения общественного и духовного влияния империализма – мы откажемся и от определения известного теоретика данной идеологии В. И. Ленина. Для наглядности приведём его здесь:
1) Концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни;
2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии;
3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение;
4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир;
5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами
— Империализм, как высшая стадия капитализма // Ленин, В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1962. Т. 27. С. 386–387
Как видим, Ленин слишком привязан к экономическому фактору в обход фактора идеологического: в том числе поэтому Русская революция так и осталась революцией исключительно материального уклада, но так и не стала истинной революцией идей – государство сохранило прежний взгляд на международную политику и собственное положение, в чём-то даже более укрепившись на империалистических позициях.
Для наших целей наиболее целесообразным было бы определить империализм по-человечески. Пусть империализм – своеобразная государственная мания величия. Аллегорически можно сказать, что при империализме государство превращается из аппарата, системы или чего бы то ни было в капризное и плохо воспитанное дитя, то есть приобретает порицаемые в обществе человеческие черты. Подобного рода трансформация почти неминуемо происходит при любой форме автократии, но как видим в том числе на примере СССР, даже в случае отсутствия сосредоточения власти в одних руках государство может продолжать проявлять себя империалистически. И если антитеза приобретению государством человеческих черт – тотальная бюрократизация, значит, государство должно обладать некоторыми чертами личности, но в связке с положительными чертами всегда следуют и отрицательные. И так как человек сам в себе имеет набор качеств как благотворных, так и разрушительных, то и государство – высшую форму общественного сознания и общественной деятельности – он не может наделить исключительно хорошими или плохими качествами, что делает невозможным построение гуманного и человечного государственного аппарата: приходится делать выбор между расчеловечиванием и наделением в том числе негативными человеческими качествами. Данную проблему мы рассматривать не будем, потому что характер нашего исследования не утопический и политическая теория нас (в данном случае) не интересует – построение идеального государства следует оставить на откуп философам просвещения и, например, Платону.
И если человечность (как наделённость человеческими качествами) автократической Российской империи нам вполне очевидна, сплошной бюрократизм СССР будто отталкивает нас от данного определения. Но отвергнуть его в отношении Советского Союза всё-таки нельзя, ведь только взаимодействие Союза с гражданином приобрело бюрократические формы, высшая же политика и идеология цвели пышном цветом истинно человеческих чувств, главным из которых, мы полагаем, можно назвать гордость.
Итак, империалистическое государство всегда обладает личностными качествами. И те негативные свойства человеческой личности, которые так активно осуждались и третировались в эпоху Просвещения, подспудно продолжали играть решающую роль в международной политике мировых держав. Впрочем, корни такого положения дел мы также рассмотрим в главе об Истории русского империализма.
В человеческом сознании же империализм выражает «вертикаль», поэтому разговор о личностных качествах империализма не следует вести с пессимистических позиций: если считать данное государственное «мировоззрение» полным следствием, производной от «вертикали» человеческого сознания, сразу становится очевидным, что империализм можно наделить далеко не только негативными качествами. Стремление человека к возвеличиванию, к открытию новых горизонтов и достижению новых высот – вот производные «вертикали» человеческого сознания, а значит, и синонимы империализма. Получаем, что империализм истинно героичен, и это есть первое достойное обоснование империализма – романтическое. Этот аспект также будет затронут в главе об Истории русского империализма.
К тому же, не просто так мы говорим не об империализме российском, но об империализме именно русском: слишком яркие национальные черты принимает данная идеология (подтверждения этому тезису мы увидим в главе История русского империализма).
Итак, мы обозначили империализм как приобретение государством некоторых личностных черт, как прямое следствие и полноправное выражение человеческой «вертикали». Этих тезисов и будем придерживаться в дальнейшем.
Определение термину «империализм», только в конце XIX века начавшему выкарабкиваться из омута публицистики, дать и сейчас довольно непросто. Чуть легче определить империализм отрицательно: он точно не есть демократия в какой бы то ни было форме, и к этой мысли мы ещё вернёмся.
II. История русского империализма.
a) Исторические истоки империализма. Римская империя.
Что есть начала государственного империализма? Не первые ли примеры формирования государственности как таковой? Судя по тезисам, выведенным нами в конце прошлой главы, это так, но с некоторыми оговорками. Древнейшие племенные сообщества тем более обладают признаками империалистических, чем меньшим количеством людей они управляются – и здесь мы нам в первый раз встречается явственное противоречие империализма и любой формы демократизма. И правда, если вернуться к данным нами тезисам об империализме, нетрудно сделать такой вывод: раз империализм есть выражение некоей «вертикали», «вертикальной» составляющей человеческого сознания, то чем больше людей принимает участие в управление сообществом, тем более их «вертикали» нивелируют, уравнивают друг друга, поворачивают к горизонтали (впрочем, полная горизонталь в нашей системе достигается, только когда государством управляет всё общество в равных правах – но это уже анархия, так что её затрагивать не будем). Итак, основной антагонист империализма – демократия. Это не значит, что демократические государства не имеют империалистических черт: например, греческие полисы тоже активно проводили международную экспансию. Тем не менее, наибольших масштабов эллинизация (распространение греческой культуры, а через неё и политического влияния) достигла при завоеваниях Александра Македонского, и государство под его контролем было, безусловно, империей.
От древних обществ переходим к одной из самых известных империй в истории человечества – Римской империи. Её следует обсудить подробнее главных образом потому, что от эпохи цезарей осталось множество текстов и свидетельств; жизнь Римской империи в целом известна нам в разы лучше, чем, например, жизнь Ассирийской или Аккадской империй. Тем более, именно аппарат, впервые созданный в Риме, позже будет использован для других империй – уже европейских. Также следует упомянуть и о том, что на примере Римской империи можно лучше всего проследить путь человеческого сознания от республиканского к имперскому: истинные республиканцы Римской империи так и не забыли болезненного перехода от республики к империи в эпоху гражданских войн.
Появление на обломках республики Римской империи не вызывает удивления: почти полисная организация римской власти явно не годилась для управления огромным многонациональным государством, консулат не выдержал тяжести власти, к тому же амбициозные полководцы с войсками, преданными лично им, внесли свою лепту в разрушение старого строя. Первым императором, удержавшим власть, был Октавиан Август – приёмный сын знаменитого Цезаря. При нём императорская власть укрепилась настолько, что возвращение к республике больше не было возможным, и Римское государство с претензиями на империю и с имперской же международной экспансией наконец стало империей и по духу.
Император взял страну под свою крепкую руку после почти сотни лет внутренних конфликтов и гражданских войн, за это его благодарили даже современники. Потеря гражданских прав, потеря причастности к управлению государством даже аристократии и поражение в правах главного государственного органа республики – сената – всё это уже было на горизонте. Первая проблема имперского строя – легитимность власти – была решена по принципу восточных монархий – обожествлением императора. К этому мы ещё вернёмся в главах о жизни людей в империи.
Позже почти каждый император завещал после себя больше не расширять государственных границ, но международная экспансия продолжалась, правитель получал всё новые и новые титулы и требовал всё большего поклонения, сенат продолжал терять права на управление государством и превратился в итоге в городской совет Рима – так империя вступала в свои права. Однако всё это было сопряжено и с великолепными достижениями искусства (в частности, латинской поэзии), историографии, науки, позже – с распространением самой гуманной религии – христианства. Римское государство первых веков нашей эры показывает нам империю со всеми своими противоречиями. Разрушению Римской империи также сопутствовал империалистический кризис: когда армия перестала завоёвывать новые территории, приносить деньги в казну и новых рабов в усадьбы аристократов, когда империалистические идеи больше не воплощались в жизнь, Римская империя рухнула под гнётом набирающих силу германских племён.
Итак, Римская империя заложила империалистическую базу, которой позже воспользовались многие государства. Система покорения народов, система администрирования на огромных территориях, удалённых от метрополии, даже проскрипции – всё это найдёт своё место в устройстве различных западных и восточных держав. Идеология мирового господства, явно поддерживающаяся культурой и религией – вот одно из главных достижений Римской империи (например, в поэме «Энеида» Вергилий провозглашает, что римлянам богами уготовано властвовать над всем миром). Впрочем, изнутри эта доктрина по-своему осмыслялась интеллектуалами. Например, Тацит в свое биографии Юлия Агриколы вкладывает в уста одному из противников Рима такие слова о римской экспансии: «…и создав пустыню, они говорят, что принесли мир». Почему он говорит это через человека, точка зрения которого должна быть априори противна гражданину, почему не заявляет от себя? В империи в неспокойные времена всегда создаётся своеобразный эзопов язык, некий принцип тайноговорения, понятный только «своим» и сохраняющий безопасность говорящему. Но к жизни внутри империи мы ещё вернёмся немного позже.
б) Основные вехи развития империализма в России.
Теперь перейдём к Древней Руси. Рассмотрев прообраз, саму идею империи, воплотившуюся в Риме, мы сможем лучше понять и объяснить многие детали построения русской государственности. Начать здесь следует с самого начала формирования объединённого государства из разрозненных княжеств – к эпохе сразу после освобождения от ордынского ига, когда русские княжества только начинали объединяться под знамёнами Московских князей.
Итак, русское государство очень быстро начинает терять характер национального, вмещающего только русский народ: из соображений безопасности границ, например, Иваном IV присоединяется Казанское ханство. Русское государство становится всё более и более многонациональным, его экспансия вскоре переключается на огромные Сибирские пространства. Здесь же Россия начинает приобретать одно из главных своих отличительных качеств от большинства европейских держав: нечеловеческие размеры, гигантские территории, управлять которыми по западному образцу практически невозможно.
Территориальная экспансия при Петре I и после него только интенсифицируется. Стоит также отметить, что именно при Петре Россия получает статус империи, но это не сильно влияет на её устройство и амбиции: первый российский император стремился скорее сровняться с европейскими монархами, чем как-то по-новому обозначить устремления России на международной арене. Мечта самого Петра о регулярном государстве европейского типа оборачивается бюрократией, присоединяемые европейские территории не теряют надежд на суверенитет, империя то оказывается на грани падения, то возвышается до всеевропейской гегемонии: период развития российского государства от Петра I до Николая II будет чуть более подробно рассмотрен в главе о жизни людей в империи, но не с исторических позиций: больше нас будет интересовать общественные настроения и частные случаи проявления имперского духа.
К началу XX века Российская империя находится уже в глубоком кризисе, который усугубляется и обостряется Первой мировой войной:после Февральской революции государство уже готово развалиться на сравнительно небольшие части, но большевики удерживают империю от краха и сохраняют уже, правда, под другими знамёнами: теперь по заветам коммунизма. Советская Россия углубляет свою мессианскую идеологию: теперь славянская земля должна стать колыбелью мировой революции. Внешняя политика, руководимая привычкой к международной экспансии и переделу сфер влияния, не сильно изменяется при Советах; внутренняя же политика во многом ужесточается. Переход к мирному сосуществованию при Хрущёве не меняет сути дела, имперские амбиции ненадолго теряются только в девяностые годы в силу неблагоприятных обстоятельств внутри страны, однако уже в нулевые, с приходом к власти В. В. Путина, имперская идеология начинает снова набирать обороты. Сейчас мы и пожинаем плоды возрождения имперской идеологии.
Обсуждение истории империализма – тема для полноценной монографии, мы в данной статье не ставим себе целью поиск исторических закономерностей, поэтому останавливаемся на банальном перечислении основных вех в истории римского и российского империализма без даже сколько-нибудь детального рассмотрения. Ко многим моментам мы ещё вернёмся в следующей главе, но уже с другой оптикой – социологической ли, идеологической ли, но только не исторической.
III. Жизнь людей внутри империи.
а) Римская империя.
В данной главе рациональным будет сначала – рассмотреть снова римский опыт, потом – перейти непосредственно к России. Под жизнью людей мы понимаем здесь в первую очередь её идеологическую составляющую: мы не будем рассматривать быт и почти не коснёмся материального аспекта существования человека в империи.
Итак, в Римской истории I века до нашей эры мы находим переход от республики к империи. Движение к сворачиванию демократических начал и к укреплению фигуры императора в стране, где несколько сотен лет до этого все государственные должности были выборными, не кажется нам очевидным, тем более, что в исторически не столь удалённых от нас периодах мы видим обратное направление подобного движения: от авторитаризма к сравнительной демократии, и все революции Нового времени, начиная с Великой Французской, по крайней мере, проходят под знамёнами народовластия.
Так почему же свободные римские граждане – квириты – приняли императорскую власть? Нельзя обвинить их в больших надеждах на сохранение роли демократических институтов в государственном управлении, римляне не были так наивны. Один из самых непримиримых противников монархии Марк Порций Катон Младший в осаждённой Цезарем Утике предпочёл смерть установлению диктаторского режима и совершил самоубийство; его имя стало одним из основных символов гражданского сопротивления авторитаризму и защиты республиканского строя (римские республиканцы – с детства герои поколения декабристов, он к этому вернёмся позже). Но почти за сто лет то затухающих, то разгорающихся снова гражданских войн страна устала от внутренних неурядиц и террора военачальников, борющихся друг с другом за власть, и приняла Октавиана Августа – приёмного сына Цезаря – на императорском престоле, потому что он мог дать государству долгожданную стабильность.
При Августе внутреннее волнение империи наконец затихает. Продолжается Золотой век римской литературы. Один из друзей императора – Гай Цильний Меценат – активно поддерживает деятелей искусства материально, и его имя в итоге становится нарицательным. Самому Августу Вергилий зачитывает главы из «Энеиды». С другой стороны, поэта Овидия Август ссылает на Чёрное море (предположительно из-за некоего несовпадения во взглядах). Римская культура при Октавиане стремительно развивается, но это не вызывает удивления: первый император осознавал её важность и поддерживал как мог. Однако уже здесь, в случае упомянутого Овидия, мы видим типично имперский жест – высылку за «неверные взгляды».
Тенденции, заложенные Августом, находят продолжение в правлении многих последующих императоров: те их них, кого мы считаем «хорошими», тоже поддерживали искусства, расширяли пределы империи, вели победоносные войны. А те, кого мы называем «плохими», становились диктаторами, проводили массовые репрессии и т.д. Жизнь империи всегда крайне сильно зависит от конкретных личностей, управляющих ею: император и его приближённые, а не довольно многочисленный сенат и, уж тем более, не все граждане Рима решают судьбы отечества. Здесь мы возвращаемся к идее о приобретении государством человеческих качеств: чем меньше людей участвует в управлении, тем больше удельный вес каждого конкретного человека и его личное влияние на государственные дела. Поэтому разговор об истории любой империи часто ведётся в тональности обсуждения конкретных личностей – императоров, и ни один период существования империи мы не можем обсудить, избегая разговора не то что о поступках императора, но даже о его личных качествах – отсюда некая неуместная интимность в любом разговоре об империи, находящая своё высшее выражение в самом пошлом явлении императорской власти – в фаворитизме, к разговору о котором мы ещё вернёмся по мере обсуждения Российской империи.
Уже к концу первого столетия нашей эры римские интеллектуалы, ещё имеющие представление о прекрасных временах республики хотя бы по рассказам отцов и дедов, начинают размышлять о том, как при несправедливой императорской власти истинный гражданин и патриот может служить своему отечеству. В Римской империи отечество изначально не отождествляется с личностью императора и правительством вообще, отечество – это римский народ и римская идея. В этом одна из важнейших заслуг республиканского строя – формирование истинного патриотизма, не привязанного к конкретным людям на троне (не отождествлять же отечество с консулом, который осуществляет основные административные функции всего один год, и то делает это вместе с равным себе коллегой). В республике гражданин истинно вовлечён в принятие решений насчёт судеб своего отечества, и в том числе за это право многие республиканцы готовы были отдать жизнь. Итак, республика расширяет роль человека в своей собственной жизни: идеалом здесь служит, наверное, древнегреческая полисная система, но не так уж сильно ей уступает и римская демократия.
На вопрос о том, как честный человек и гражданин должен служить отечеству, римский историк Тацит отвечает, что лучше лишний раз не вступать в конфликты с принцепсом, не бравировать собственным свободолюбием и республиканством, а просто спокойно и тихо трудиться на благо Родины – радикальный протест и красивая жертва во имя свободы, по его мнению, не так могут помочь государству, как упорная и постоянная работа. Тацит пишет:
«И да будет ведомо тем, у кого в обычае восторгаться недозволенной дерзостью по отношению к наделенным верховной властью, что и при дурных принцепсах могут существовать выдающиеся мужи и что послушание и скромность, если они сочетаются с трудолюбием и энергией, достойны не меньшей славы, чем та, которую многие снискали решительностью своего поведения и своей впечатляющей, но бесполезной для государства смертью».
С таким же дискурсом столкнётся российское гражданское общество в XIX веке после восстания декабристов.
Как развивается общественная мысль в условиях принципата? Круги сенаторского и всаднического сословий – условную элиту римского общества – постепенно захватывает система взглядов на мир Зенона Китийского – стоицизм. Не зря эту философию называет философией трудных времён: знаменитые стоики нероновской эпохи благородно и храбро принимали смерть, и именно стоицизм (примерно до III века нашей эры), а потом христианство сохраняли в человеке его человеческие качества, когда на государственном уровне они были не в чести: во времена «плохих» императоров. С другой стороны, оба мировоззрения во времена некоторых условно «хороших» императоров выходили на первый план: так Марк Аврелий был, вероятно, первым после Соломона философом на троне, а Константин крестил империю. Типичной чертой общественных взглядов имперского периода становится ностальгия по республиканскому прошлому. Интеллектуалы в какой-то мере принимают эпоху Августа, но всё, что было после неё видится им довольно мрачными временами: например, Тацит в начале жизнеописания Юлия Агриколы пишет:
«И все же я не пожалею труда для написания сочинения, в котором пусть неискусным и необработанным языком расскажу о былом нашем рабстве и о нынешнем благоденствии».
Однако до нынешнего благоденствия великий римский историк, писавший «Историю» при одном из условно «хороших» императоров – Траяне, так и не доходит: значит, не такое уж это было благоденствие.
Несмотря на личные причуды многих императоров и общие недостатки автократических режимов, Римская империя в первые века нашей эры продолжает расширяться (крайне удачно складывается, например, Британская экспансия), её внутреннее государственное устройства совершенствуется, культура, как и при любом другом строе, испытывает взлёты и падения, развиваются наука и философия. Однако нельзя сказать, что мыслящие жители империи в основном довольны государственным строем: даже те, кому посчастливилось не опасаться за свою жизнь и не совершать досадных сделок с собственной совестью при «плохих» императорах, не испытывают особого воодушевления в отношении судеб Отечества и будущего империи. Здесь сказывается обязательная и типичная для имперского строя отчуждённость человека от собственной жизни: над волей конкретной личности тяготеет воля личности чуть менее конкретной – на первый взгляд, императора, но если взять чуть шире – самой империи. И это не милосердная воля христианского Бога, пребывание под ярмом которой человек может считать наивысшим благом. Полноценная личность не может полностью отдать себя во власть империи, и здесь мы сталкиваемся с одним из главных вопросов имперского сознания: в каких случаях человек всё-таки подчиняет свою волю (и внешнюю, и, что важнее, внутреннюю) империи, когда личность искренне отдаёт себя государству? На этот вопрос мы попытаемся ответить в следующем пункте, посвящённом бытию личности в тех видах империи, которые существовали на территории современной России.
б) Россия.
Русь примерно начиная с момента принятия православия приобретала имперские черты. Её превращение в империю было замедлено только ордынским игом, тяготевшим над нею целых двести лет. Золотая орда, способствуя соперничества князей, замедляла объединение земель и централизацию власти. Сразу после освобождения от ига Русь начала объединяться и к XVI веку объединилась вокруг Московского княжества. Новгородская республика, имевшая другое политическое устройство, также была поглощена монархической Москвой.
В последующие годы местный патриотизм жителей конкретных городов или княжеств перерастает в патриотизм общегосударственный, связанный в первую очередь с личностью правителя. Следствие из этого факта мы видим в правлении Ивана IV Грозного: он приобрёл доселе невиданную власть над страной, и на его примере мы можем увидеть, как действия и решения одного человека способны разорить страну и ввести её в состояние глубоко кризиса. Личные черты Ивана Васильевича очень ярко проступают особенно через вторую половину срока его правления: мнительность и склонность к параноидальному поведению, сопутствовавшие Ивану с детства, приводя к созданию опричнины (конечно, её введение обусловлено не только личными качествами царя, но во многом – именно ими). Такой жестокости по отношению к населению собственной страны российские правители не проявляли вплоть до XX века. Очень значительной в данный период выглядит фигура Андрея Курбского: русский полководец, который сбежал от Ивана Грозного в Ливонское царство во время одной из ливонских войн, узнав о готовящейся опале. Таким образом, князь Курбский выглядит одним из первых русских осознанных диссидентов: его переписка с русским царём на политические и религиозные темы стала достоянием публицистики XVI века. В этой переписке Андрей Курбский говорит в том числе о том, что монархия в России должна быть обязательно ограничена хотя бы большой ролью потомственной аристократии в управлении государством. От личных обвинений в бесчеловечных деяниях князь Курбский переходит к большему обобщению и делает выводы причинах тирании Ивана Грозного: концепция сосредоточения власти в руках у малой группы людей почти неизбежно ведёт к тирании, которая, в зависимости от интеллектуальных способностей её верхушки, вскоре начинает обрастать имперской идеологией. Так было и в период децемвиров в Римской республике: была составлена комиссия из десяти членов сената для систематизации правовой системы, в первый год децемвирата её члены прилежно работали над составлением т.н. десяти таблиц, а во второй год создали всего две и занялись упрочением собственной власти под прикрытием усиления централизации и охраны демократических прав и свобод. При Иване Грозном же история повторилась на русской земле: в той самой переписке Ивана IV и Андрея Курбского русский царь защищает крайнюю степень самодержавия и абсолютной власти монарха, руководствуясь вольной интерпретацией мест из Священного Писания и доктриной о Божественном происхождении власти монарха, на которого (почему-то) не распространяются некоторые вроде бы общие для всех людей заповеди Христа.
Следующий виток русского империализма – провозглашение Руси собственно Российской империей, произошедшее при царе (императоре) Петре I. В отношении внутренней политики России само провозглашение страны империей значило не слишком много, в отношении внешней политики оно продемонстрировало превалирование западного направления во внешних контактах страны. В идеологию российского государства только что принятое звание империи ничего нового не принесло: идеологическая ориентация на Римскую и Византийскую империи уже была в официальной идеологии, и здесь мы возвращаемся немного назад – к эпохе объединения русских земель вокруг Москвы. Итак, в первой половине XVI века впервые была внятно сформулирована концепция восприятия Москвы как третьего Рима. В качестве первым Рима здесь понимается, собственно, Римская империя, в качестве второго – её преемница – империя Византийская. Причиной погибели первых двух «Римов» называется отхождение от истинно христианской веры, а Москва таким образом становится последним носителем верного христианства – православия. Основной и хоть сколь-нибудь чёткой политической программой России концепция «третьего Рима» так и не стала, но из публицистики и консервативной общественной риторики она не уходила почти до конца существования самой Российской империи. На данную (в большей степени, конечно, теоретическую, отвлечённую) фигуру стоит взглянуть чуть пристальнее, и тогда мы обнаружим истоки многих вывертов официальной идеологии в последующие имперские, советские и даже «демократические» (то есть, постсоветские) годы. Итак, в первую очередь, концепция «третьего Рима» предполагает ни политическое, ни династически-родовое, ни, уж тем более, экономическое единство с двумя ныне не существующими империями: связь с ними России – исключительно религиозная. Россия в самом широком смысле, исходя из данной теории, должна сохранить для всего мира православие, а это добавляет российскому государству уже какого-то рода мессианскую функцию. Чтобы эти слава не звучали чересчур отвлечённо, вспомним, в какое количество войн, в числе которых, например, Первая мировая, ввязывалась Россия для помощи славянским народам, единство с которыми и обязанность помочь которым объяснялась в первую очередь не национальным признаком, а религиозным. Следуя концепции «третьего Рима», Россия носит в себе некую идею, наличие и бытование которой и определяет так называемый «особый путь» российского государства. Значит, эта концепция, во многом влиявшая на политику и мироощущение правителей и основных идеологов, содержит в себе идеи не только национального объединения, что вполне обычно для почти любой нации, но и глубинное провозглашение «особого пути», принятие своей «особой» роли в мировой истории. И, оглядываясь назад, осматривая всю историю России с XVI века, мы можем сказать, что под влиянием этой концепции или вообще вне её влияния России, даже в моменты наибольшего сближения с Европой, сохраняла некое особое положение и всегда шла по какому-то, и правда, особому пути, который далеко не всегда приводил страну к благоденствию. Во многом именно «пограничное» положение между западом и востоком так влияло на пути развития российского государства, но всерьёз этой проблемой занялись только в XIX веке, о котором мы и будем говорить дальше.
Во второй половине XVIII века, в долгие 34 года правления Екатерины II, мы наблюдаем апогей российского абсолютизма, высшее выражение имперской идеи. При Екатерине Россия продолжает расширяться, сама она создаёт внешний образ «просвещённого» монарха, но только на европейскую публику: как и все российские правители, она испытывает «аллергию» по отношению к настоящей демократии: любого рода демократизация общества означает ослабление центральной власти монарха, поэтому на такой шаг наши императоры почти никогда не решались, хотя на словах и нередко даже в мыслях и осознавали его безусловную пользу. Ровно по этому при Екатерине русские крестьяне окончательно закрепощаются, фаворитизм в государственном аппарате достигает невиданных масштабов, а также начинают подвергаться репрессиям вольнодумцы, например, Радищев и Новиков. За что? Новиков создал первые публичные библиотеки в России, что было его частной просветительской инициативой: с этим мириться такая же «просвещённая» государыня не могла. Его обвиняли в «гнусном расколе», в связях с иностранными герцогами и в деятельности, направленной на подрыв императорской власти в России. Приём обвинения в иностранных связях вольнодумцев на русской земле был выдуман довольно давно, но самой пугающей абсурдности достиг, конечно, чуть позже – в сталинскую эпоху. Радищева же вообще можно с некоторыми допущениями назвать диссидентом условно «додиссидентской» эпохи. Сочинение «Путешествие из Петербурга в Москву» определило его судьбу, за него Екатерина II называла Александра Радищева «бунтовщиком хуже Пугачёва».
В екатерининскую её эпоху основная масса российского дворянства в целом одобряет действия правительства, поэты пишут оды на блистательные военные победы русского оружия, Россия «просвещается» во многом благодаря активной поддержке императрицы университетов, школ и всяческих наук. Однако особенность российского просвещения состоит в том, что с ним не были восприняты либеральные идеи: так случилось из-за пугачёвского бунта и Великой французской революции. В Российской империи тех времен живут первые великие поэты: Ломоносов, Тредиаковский, Державин. Культура и наука развиваются, но истинные плоды их развития мы увидим позже, когда русское просвещение перейдёт в духовную сферу – в том числе, например, на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.