Я умер, и пришлось разбираться. Первым делом пошел к соседке выяснить, чем она шумела каждый вечер, как будто мне назло. Стенки у нас хлипкие, — одну я по пьяни чуть головой не пробил, — слышно каждый шорох. Забавно, что я умер в тот самый момент, когда она начала шуметь.
Заглянул к ней на кухню и увидел: стучит молотком по батарее и разглядывает мой профиль «ВКонтакте». Она надеялась, что я разозлюсь и постучусь к ней, а там начала бы просить прощения, пригласила на чай. А после чая под столом случайно появилась бы бутылка вина. Неловко вышло... Она ведь красивая. Сидит в халатике и молотком стучит. Обидно стало, развернулся и пошёл в уборную.
Я имею обыкновение плевать в унитаз перед тем как справлять нужду. Этим не один я грешу, думаю. А сейчас стою перед эмалированным приемником скверны и ничего не хочу — ни плеваться, ни мочиться. Не знаю даже, что меня потянуло в туалет — видимо, привычка. Тут до меня окончательно дошло, что я умер. Мне не то что не хотелось в уборную, у меня на то не было никаких причин. Может, возможность и была, но не было любопытства проверить.
Перед смертью я смотрел передачу «В мире животных» с Николаем Дроздовым. Показывали животных саванны: львов и бегемотов. Дроздов пережил меня и даже не подавился, но я на него не в обиде. Я редко бывал в зоопарках и заповедниках, но поглазеть на экзотических животных хотелось давно. Я подумал, что смогу наконец-то добраться до их среды обитания, стать свидетелем жизни какого-нибудь маленького львёнка, который потом станет вожаком прайда.
Много всего осталось со мной, но то были какие-то рудименты. Я чувствовал, как потихоньку пропадала тревога, головная боль, боль в позвоночнике и спазмы в животе. Пропадали и желания, перспективы, мечты — всё заменила тёплая тоска, обволакивающая такая. Хотелось брести по городу, заглядывать в салоны машин, глазеть на детей и их родителей.
Умер я в середине осени, в своё любимое время года. Стоит выбраться за пределы бетонных конструкций — и оказываешься в сером поле, гуляешь под хруст хворостин на ветру, глядишь в мутный омут озёр и не видишь отражения. Хотелось задуматься над тем, во что я превратился, определить свою сущность. Но всё поглотило какое-то вселенское равнодушие, и на сложные мыслительные операции не хватало сил. Я радовался как ребёнок, потому что прогулка не заканчивалась и меня не отправляли домой спать.
— Ты посмотри, — говорит отец в забавной кепке с ушами своему сыну, — вот за эти книги я отдал всего триста рублей, это один твой монстрик пластиковый! А пользы от них в пять раз больше... Нужны тебе эти игрушки?
— Тебе не нужны, а мне — нужны! — как-то слишком серьёзно для своих трёх-пяти лет отвечает сынок в маленьком сереньком пальто.
— Я же тебе говорил, что там народу куча будет... — говорит парень с померкшим видом.
— Ну и что! Они бы нам не мешали ни капли! — отвечает расстроенная девушка.
— Они бы жевали свой сраный попкорн, возились, мешкались. Дебилы бы ржали как кони. А я кино пришёл смотреть.
— Ладно, проехали...
Проехали.
В городе были не одни только живые. Навстречу мне шла явно мёртвая женщина. Она не светилась синим пламенем (только если полосы на её трико), не была прозрачной, просто я чувствовал, что она мертва. Она приблизилась ко мне и очень робко спросила:
— Простите, я не отвлекаю? — Она бы плакала, но здесь, кажется, нельзя плакать.
— Нет, вроде...
— Мне бывший муж сказал, что у меня огромный нос... Я просто не понимаю... это ведь...
— Это не так. — Я ответил лишь после того, как она минуту молча смотрела на меня, попытался улыбнуться.
Она тоже попыталась улыбнуться и сказала:
— Но вы ведь просто говорите... Ладно, я пойду, простите, что побеспокоила.
Развернулась и поплелась куда-то. На ней был чёрный костюм «адидас», в руках шатался пакет из «пятёрочки». Она приняла смерть в таком виде или после кончины предстала в самом органичном для себя образе? И то, и другое, пожалуй. Всё равно грустно.
— Видел её? Совсем отчаянная... — меня отвлёк отчётливый мужской голос.
Позади стоял милый бородатый дядька. Протянул мне руку.
— Семён Андреич, приятно. Ты, малец, сколько тут чалишься?
— Не знаю, пару часов.
— Свеженький!
— Ну, как сказать..
— Ха-ха! Место здесь, понимаешь, специфическое... юмор, соответственно, тоже. Эта вот дамочка совсем из сил выбилась, не может еë жизнь отпустить. Всё копается и копается... Ты вроде смышлёный, что делать собираешься?
— Не знаю пока... Буду ходить. Я в жизни очень ходить любил, но времени всё как-то не хватало. А тут... Хорошая прогулка получится.
— Это ты сейчас так говоришь. Проходишь так лет пятьдесят, и всё, крыша поедет, будешь сидеть и в своём гробу копаться...
— Буду ходить, пока не поедет, а там уж ладно... Я ведь умер.
— Ты мозги себе не морочь, малец. Я побольше тебя тут хожу, кое-что разузнал. Говорят, это не последнее наше пристанище. Говорят, на свете место есть, вроде пустыни, там Христос сидит. Ты к нему сесть должен, а он тебе сказать, мол, малец, почему я на Голгофу идти должен? Я, мол, людям одно добро, а они мне — ну сам понимаешь... И ты, значит, Христа убедить должен, что жизнь того стоит, пусть и такая хреновая. И если всё хорошо пройдёт, Христос на Голгофу отправится, а тебе дверцы райские откроются. Круг замкнуть нужно, чтобы жизнь продолжалась, понимаешь?
— Ага..
— Чё ты агакаешь? Я тебе говорю, как выбраться отсюда, а ты агакаешь. Мне, это самое, подмога не помешала бы. А то одному по пустыне тяжело... Ну что, составишь компанию старику?
Будь у мертвецов горящие глаза, у Семёна Андреича они были бы как раз такие.
— Не, старик, я своей дорогой пойду.
Он сильно посуровел.
— Ты чего, малец? То, что я тебе попался, это один шанс на миллион. Кто тебе такое ещё расскажет? Ты как та баба хочешь быть?
— Ты от той бабы мало чем отличаешься. Только у неё с носом проблемы, а у тебя с надеждами. Как же задолбали эти истории: «Вот у нас жизнь есть, но есть ещё жизнь получше, но для неё нужно яйца на вилку намотать, вилку в иголку, а яйца в утку, и вот тогда у нас жизнь начнётся!» Я умер, понимаешь? И ты тоже. Может, стоит наконец-то успокоиться...
— Будет меня сопляк учить, что мёртвым делать! Я тут полвека околачиваюсь. Посмотрю на тебя потом!
— Я лучше ходить буду. Я и в жизни особо конспирологию не любил.
— Иди ты... куда знаешь.
И таких много ещё. Я уже перестал обращать внимание. Больше стал наблюдать за деталями. В мою квартиру заселили молодую пару. Я полгода гадал, когда же они снимут матовую плёнку со стеклопакета, когда-то мною купленного. Не дождался, они умерли раньше этой поганой плёнки. Потом я рассказал им об этом, и мы долго смеялись. Они пошли в Париж пешком. Там, наверное, много трупов...Так странно, что они старались всё обустроить, создать уют, но дрянную плёнку с маркировкой компании так и не сняли.
Как-то раз я прогуливался по спальному району. На скамейке на детской площадке сидела девочка. Мёртвая. В красивом розовеньком платьице.
— Девочка, — говорю.
Игнорирует.
— Девочка! — кричу.
— Ой! — испугалась. — Ты меня видишь?
— Вижу.
— А родители меня не видят...
— А что с тобой случилось?
Девочка копалась в песочнице. Пыталась подвинуть совочек, но ничего не получалось. Я видел, у одного вышло свалить книгу с полки и напугать жильцов квартиры, но то было один лишь раз. Выражение лица у неё было очень отстранённое, — хотя других выражений у мертвецов я почти не встречал, непривычно было видеть его у маленькой девочки.
— Не знаю... Я легла спать, а как проснулась, они меня видеть перестали. Плачут и плачут... Я от них ушла, потому что они только и делают, что плачут.
— Понимаешь, девочка, ты... Как бы это сказать...
— Умерла?
— Ну да.
— Понятно... Я так и подумала. А как это вообще?
— Да я сам пока не разобрался...
Она с минуту молчала, а потом взглянула на меня.
— Хочешь, будем вместе разбираться?
Я улыбнулся.
— А давай!
— Чем тут можно заняться?
— Я вот гуляю.
— Я люблю гулять! Куда пойдём?
— Тут особо выбирать не приходится. Либо назад, либо вперёд. Ещё можно налево или направо.
— Хм... Пойдём вперёд! Ты знаешь, что там?
— В той стороне, кажется, львы и бегемоты живут.
— Ура! Я их только в зоопарке видела.
редактор Анастасия Ворожейкина
Другая современная литература: chtivo.spb.ru