Он задумался и снова посмотрел в окно. По утоптанному снегу мужчина в чёрной куртке вёз на санках ребёнка, завёрнутого, как кулёк. Бесформенная одежда – коричневая шубейка, тёмный пуховый платок, валенки с калошами – не позволяла определить пол пассажира саней. «Мальчик или девочка, лет примерно трех-четырёх, – предположил Ян. – Куда это его папаша потащил в такую рань? Хотя, может быть, повод есть. Может, в гости к бабушке с дедом поехали. Мы Ромку к родне редко отправляли, а вот на санках покататься любили». Вспомнив, как они с сыном ездили на горный курорт и летали по склонам на ватрушках, Ян опять улыбнулся. Но уже через секунду улыбка сползла, и лицо приобрело потерянное выражение. Довольно долго он сидел неподвижно, затем поставил на левой стороне листа римскую цифру два и медленно, не твёрдо и не уверенно вывел: «Я потерял сына». Записав, Ян не перебрался на правую сторону, а положил ручку и склонился над коротким, в три слова предложением.
И Рома ведь не умер. Он даже не родился. Его папа и мама не познакомились и теперь, учитывая итоги проработки первого пункта, вероятно, не познакомятся и не создадут семью.
Голову наводнил поток путаных мыслей: «Но если ребёнка нет, и ещё не было, тогда почему я отчётливо помню, как мы с ним скатывались на одном тюбинге с пологой, плотно укатанной горы под новогоднюю музыку? Как я могу помнить вкус чая с чабрецом и аромат мёда, который мы ели в маленьком кафе, рядом с прокатом? Как я могу всё это помнить? И что с этим теперь делать?».
Сильно сдавшие позиции логика и здравый смысл всё же подсказали, что вариантов не так уж и много. Можно прожить жизнь как в первый раз, всё повторить, встретить Марину, жениться и ждать, что снова родится Рома, а можно действовать по-новому и будь что будет.
Задача получилась не простая. Ведь какой огромный набор случайностей должен совпасть, чтобы родился и вырос именно тот сын, который остался в прошлом… То есть в будущем.
«Положим, мне сейчас лет двенадцать, – начал подсчитывать Ян, – значит, до встречи с Мариной ещё двенадцать. Никто не мешает, в конце концов, прибыть к ней и позвать замуж, или, возможно, изменения в течении истории поменяют вообще всё? Например, я приеду, а она уже замужем за каким-нибудь Арманом и нянчит полдюжины маленьких Арманчиков, потому что я, случайно, выдавлю его из бизнеса, а он, с горя, переедет в Питер, встретит Марину и очарует её своей чувствительностью раньше, чем положено». Ян нахмурился: «Даже решив пройти весь жизненный путь повторно, можно случайно что-то изменить, перепутать, сделать или, наоборот, не сделать. Никакая память не фиксирует все события и мысли за десятилетия. И потом, как заставить себя принимать заведомо ошибочные решения? Нужно ли позволить убить своего самого близкого друга?».
Ян сжал кулаки и оскалился: «Отличный выбор. Дать каким-то отморозкам возможность пытать Рената, а затем расколоть ему череп молотком, или никогда не увидеть вновь сына».
Мысли наваливались одна на другую. Погружённый в них, Ян не заметил, что в квартире стало довольно шумно. Из-за двери звучал громкий женский голос и покорный шелест Иннокентия Вячеславовича.
Внезапно раздался щелчок. Под потолком вспыхнула люстра. Три стоваттных лампы ярко осветили маленькую комнату, стол, голую спину Яна. Вздрогнув от неожиданности, он оглянулся.
Представлять стоявшую на пороге женщину не требовалось. Это была мать. Прищуренные глаза и поджатые губы женщины не сулили ничего хорошего:
– Ты почему в темноте сидишь? Уроки на ощупь делаешь? Ослепнуть хочешь?
От такой заботы о зрении у Яна по спине побежали мурашки. Мать выстреливала вопросы стальным тоном, не дожидаясь ответов.
За время самостоятельной жизни он как-то затёр в памяти склонность родительницы к казарменной муштре. Уже много лет она была неизменно ласкова и сердечна, говорила понимающим, медовым голосом, всегда была готова выслушать, понять и поддержать. Сам Ян таких разговоров не любил и старался всё перевести в деловой формат. Видимо, где-то в подсознании всё-таки застряли эти, выпущенные в него в детстве, стальные пули-команды.
И сейчас, не своим взрослым умом, а телом, подростковым существом, давно похороненным под слоями новой жизни и теперь вдруг воскресшим, он почувствовал страх. Хотелось спрятаться, ссутулиться, склонить голову, всё признать, во всём покаяться.
Но покорного ребёнка подвинул Ян Иннокентиевич. В голове одна за другой строились мысли: «Вот, матушка, как ты со мной заговорила. Ну что же, имей в виду: шубы, спа, поездки в Париж и на Мальдивы отменяются. С таким подходом – только в деревню – ворон пугать».
Он решительно поднялся со стула и повернулся к матери.
Прямой взгляд мальчика подействовал на неё как детонатор. Женщина быстро окинула взглядом комнату, словно выискивая что-то, нашла и, сверля сына зрачками-иголками, сквозь зубы проговорила: «Почему кровать не заправлена?».
Ян нутром почувствовал, что ещё секунда и ему прилетит быстрая, звонкая оплеуха. Очень кстати вспомнилось, что мать испытывала почтение к телесным наказаниям и активно их применяла.
Металлический голос лязгнул громче: «Ты чего уставился на меня как волчонок? Я тебя русским языком спрашиваю, почему ты свою поганую кровать не заправил?».
Глядя на истерично дёргающееся лицо, Яну вдруг нестерпимо захотелось посадить мать на стул и отчитать: «Ты же не в гестапо, а я не поляк-подпольщик. Разве можно так с ребёнком говорить из-за незаправленной кровати? Со своим собственным ребёнком?».
Но в этот момент в дверном проёме возникло бледное лицо Иннокентия Вячеславовича. Запинаясь от страха, он пролепетал: «Жанночка, у тебя там вода закипела».
Мать резко повернулась: «Ещё один малахольный. Не в состоянии сам крупу засыпать? Нянька нужна?». Она стремительно пошла к выходу. На пороге, едва глянув на мальчика, бросила: «Даю тебе три минуты: заправить кровать, одеться, умыться и рысью завтракать. Не успеешь – подгоню ремнём». И направилась на кухню. Вскоре оттуда послышалась привычная какофония: гремели кастрюли, нервно стучали дверцы шкафчиков, позвякивали алюминиевые ложки.
Ян набрал в грудь воздуха и шумно выдохнул. Никакого желания исполнять приказы матери у него не было. Но стоять тут неумытым, в одних трусах тоже не годилось. Ледяной сквозняк из окна сверлил поясницу, тело покрылось гусиной кожей. Ян подошёл к шкафу и открыл полированные створки. С одной стороны на перекладине висели куртки и тулупы. Пахло от одежды так, словно её передавали по наследству, по крайней мере, в течение трёх поколений. За левой створкой обнаружился каскад выдвижных ящиков разной ширины. В них Ян отыскал и быстро натянул черные носки, истёртые на пятках до прозрачности, безразмерные штаны из джинсовой ткани, застиранную майку и фланелевую рубашку в чёрно-белую клетку, явно купленную на вырост.
Экипировавшись, он направился в туалет. В метровом прямоугольнике гордо расположился унитаз с чашей той особенной формы, которая удобна лишь для сбора материалов в поликлинику на анализы. Фаянс явно требовал чистки. Под ободком желтела полоса налёта. Сливной бачок, забравшийся почти к самому потолку, пробуждала к жизни длинная металлическая цепочка с деревянной захватанной ручкой. У стены стопкой лежали согнутые вчетверо газеты, и с верхней – «Правды» – в посетителя пытливо и напряжённо вглядывался Владимир Ильич Ленин. Ян только головой покачал. В детстве этих деталей он просто не видел. Если бы вчера его спросили: «Как выглядел туалет в квартире твоих родителей?», то он не смог бы ответить. Подивившись особенностям своей памяти, которая удерживала сотни телефонных номеров и позволяла цитировать целые главы из книг, а такой колоритный клозет где-то потеряла, Ян покинул вождя мировой революции.
В соседнем помещении, тоже весьма скромных размеров, находилась ванная комната. Ян открыл воду. Пластиковые накладки штурвальчиков смесителя отсутствовали и, по всей видимости, довольно давно. На их месте скопились грязь и ржавчина. К сливному отверстию раковины липли бурые пятна. Дно стакана для щёток покрывала густая тёмно-серая жижа, а стенки – разводы того же цвета.
В зеркале, заляпанном подсохшей зубной пастой, Ян увидел своё отражение. Как сильно оно отличалось от привычного. Накануне, в гостинице, прищурившись от похмельной головной боли, на него смотрел итальянский мафиози, а здесь – удивлённо вглядывался ребенок, уже выросший, но ещё не возмужавший. Щёки пухлые, над верхней губой наметились редкие усики, а густые вихры на голове требовали срочного визита к парикмахеру. Хорошо знакомым был лишь нос с немного расширенной спинкой, словно от плохо вылеченного перелома. Глаза будто бы тоже его – серо-голубые, но разрез глаз и линия губ не наводят на мысль ни о решительности, ни об успешности. Наоборот, в чертах лица угадываются грусть, одиночество, растерянность. Одним словом, всё то, что Ян, как он был уверен, оставил в далёком прошлом.
Встреча с самим собой стала неприятным сюрпризом. Он даже задумался: «Может, это вовсе и не я, может быть, это какая-то альтернативная реальность с другим Яном, грязным сортиром и матерью-истеричкой?».
Но в новой реальности, очевидно, действовали те же законы, что и в прошлой. Стоило вспомнить что-то неприятное, как оно немедленно появлялось. Дверь распахнулась настежь, и влезла завитая голова матери.
– Я сколько тебя должна звать? Воду выключи! Не слышишь ничего. Мы с отцом тебя уже час ждём. Хочешь, чтобы остыло всё? Иннокентий, – она бросила повелительный взгляд на супруга, – неси ремень. Нужно поторопить этого увальня.
Из кухни, сопя, подошёл отец. Он осторожно взял жену за предплечье и быстро заговорил:
– Жанночка, он уже умылся, пойдём завтракать, а то и правда каша остынет.
Женщина выдернула руку из ладоней мужа и, сжав губы, процедила:
– Быстро оба за стол, пока у меня терпение не лопнуло.
Иннокентий Вячеславович бросился исполнять команду.
Открыть роман на Литрес: https://clc.to/New_Dad_Litres