Она была рыжеволосая и она была евреечка

Она была рыжеволосая и она была евреечка

Он стоял на застекленной лоджии и любовно опрыскивал завернутые в мешковину корявые и отчаянно колючие саженцы роз, присланные с оказией ему из-за бугра, или как любили писать прогрессивные журналисты времен его молодости, из страны загнивающего капитализма, страны эксплуатации трудящихся и чистогана.
Сквозь запотевшее окно, он нет-нет, да и видел украдкой брошенные на него взгляды жены, рано состарившейся и располневшей после родов женщины, ревниво-укоризненные, и даже несколько обиженные.
Мельчайшие капельки воды, осели легким туманом на стекле, и он, как-то непроизвольно, указательным пальцем нарисовал грустную, стилизованную рожицу с крупной слезой под глазом, под которой старательно вывел слово Роза, а чуть ниже, отчего-то маленькими буквами имя-Римма.
Воровато оглянувшись, он посмотрел на жену, колдовавшую над сковородкой у плиты, закурил, и отчаянно грустя стер ладонью чернеющие слова. Стереть-то стер, но в душе остался нехороший, мерзкий осадок, словно от совершенного или как минимум замышляемого предательства.
- Что это со мной?
Вытирая об линялую майку влажную ладонь, подумал он.
- Уже прошло более тридцати лет, как я видел ее в последний раз, и надо же, ни с того, ни с сего вдруг вспомнилось. Странно…
Он присел на сбитый из многослойной фанеры ящик с дряблой, проросшей картошкой и, облокотившись на подоконник, прижался лбом к прохладному, влажному стеклу.
Капли конденсата поспешно сбегали со лба на щеки и, подсыхая, растворялись в седоватой курчавости бороды.
- Еще решит чего доброго, что я плачу…
Лениво подумал он о супруге, но мысли его уже метнулись куда-то далеко-далеко, сквозь лиловый мрак Московского вечера, огибая темные призраки высоток и размытые кляксы уличных фонарей, метнулись наперегонки с его, неподвластной командам разума памятью, сквозь тысячи километров и десятки лет, в город его детства.
1.
… «Цветной костюм», объявил Вовка и тут же по-глупости проморгал взятку.
- Накрылся твой костюм! Медным тазиком накрылся…
Радостно заржал Речкалов и пухлой ладонью сгреб со стола прощально звякнувшую мелочь.
- Ну что, еще партеечку?
Обвел он, взглядом ребят, умудряясь при этом, не глядя, пересчитывать выигранные деньги.
-А то тут и на портвешок не наберется…
Все вместе они вновь пересчитали всю наличность, тщательно вывернув свои карманы, но на бутылку портвейна и в самом деле не хватало.
- Пойдем в парк в теннис на деньги играть.
Решил Серега, самый старший из них, и посмотрел на Вовку.
- Ты как, готов?
- А то!- гордо ответил тот и поднялся из-за стола.
В городском парке, ребята постарше, а то и взрослые, солидные мужики играли в настольный теннис. Кто как. Кто просто, от скуки ради, а кто и на деньги.
Обойдя столы с играющими, Вовка незаметно кивнул на долговязого парня лет двадцати в яркой кепке, небрежно закручивающего шары и гордо насмехавшегося над своим менее ловким противником.
Товарищи присели на пустующую поблизости скамейку и начали довольно громко между собой обсуждать стиль игры долговязого, не скупясь на довольно резкие эпитеты в его адрес.
- Пойдем отсюда,
Нарочито громко сказал Серега приподнимаясь.
- С кем тут играть? Так, дилетанты тычка собрались, скучно…
Тот, что в кепке, как и следовало, ожидать, купился.
Приостановив игру, он зло посмотрел на равнодушно стоящего Серегу и, дробно перекатывая шарик по шипастой ракетке, вызывающе бросил:
- Ну, ты, говорливый, может, сыграем партейку по троячку?
Давыдов очень натурально (умеет же, гад) рассмеялся, и вновь возвращаясь на скамейку, ответил долговязому как можно более презрительно и одновременно показно вежливо:
- Вы, сэр, еще недостаточно хорошо играете, что бы я с вами за одним столом стоял…Школа не та! Да вас любой из моих товарищей на раз сделает. Вон, Вовка, самый младший из нас, и то с легкостью, а что уж про меня то говорить.
Взбешенный парень глянул на Вовку и, вытащив из кармана брюк пятерку, положил ее на скамью, придавив камушком.
- Ваши будут, если он (Вовка под его уничтожающим взглядом постарался стать еще меньше ростом), из трех партий выиграет хотя бы одну. А если нет, все ваши деньги уплывут ко мне…
- Заметано!
Гордо ответил Серега и многозначительно пробренчал мелочью в кармане.
Вовка подошел к столу, осмотрел ракетку, шарик, и, проведя ладонью по поверхности зеленого теннисного стола спросил у в нетерпении застывшего противника.
- Вам фору дать, шаров пять, или как?
- Или как!- рявкнул тот и понеслось.
-… Два ноль,
Объявил пораженному долговязому Давыдов и поинтересовался:
- Мне кажется, вы не будите возражать, если ваши деньги перекочуют к нам? …
Под презрительный смех собравшихся зрителей, парень старательно выгнул козырек у своей замечательной кепки и, не оглядываясь, побрел к выходу, независимо насвистывая.
- …А может водовки?
С видом бывалого любителя спиртного спросил Давыдов.
- У меня в угловом, продавец знакомый – он даст без проблем.
Совершенно непьющий в то время Вовка наморщил лоб и отрицательно мотнул головой:
- Вы пейте ребята, я не хочу. Я и портвейн, если, честно говоря, не хочу…
- Нет. Так нельзя!
Великодушно уронил Серега.
- Если бы не Вовка, нам бы эта пятерка не в жисть не обломилась.
Давай так: себе возьмем три семерки, а для него «Токайского», и отправим его к Розе, она я думаю, будет только рада…
Все отчего-то рассмеялись, скабрезно и пошловато, и остальную дорогу до дома поглядывали на самого младшего из них, на Вовку, снисходительно, с каким-то тайным превосходством.
Подводя товарища к обитой темно-шоколадным дерматином двери на третьем этаже, они успели сообщить ему, что, дескать, отец Розы служит зам по тылу в каком-то полку под Чебаркулем и домой наведывается довольно редко, а мать ее работает портье в гостинице «Южный Урал», и в это время ее обычно не бывает. Что такое портье, никто толком и не знал, но работа в гостинице, и днем и ночью освещенной сотнями разноцветных ламп уже само по себе внушало уважение.
Утопив кнопку звонка, Серега в сопровождении товарищей со смехом и гиканьем, ринулся вниз по лестнице, оставив Вовку возле двери с красивой, пузатенькой бутылкой вина.
Дверь распахнулась почти сразу, и перед пареньком появилась необычайно (по крайней мере, так ему показалось) красивая девушка в черном, с драконами халате, с матовой, смугловатой кожей и копной ярко-рыжих волос.
Внимательно, и как показалось Вовке несколько насмешливо, она осмотрела его с ног до головы, своими довольно крупными, слегка на выкате темно-коричневыми глазами, задержав несколько взгляд на бутылке и, наконец, спросила его низким, грудным голосом, чуть заметно картавя при этом:
- Ну и чего ради вы звоните, юноша? Перепутали адрес?
Вовку еще никто и никогда не называл юношей, и быть может от этого, а может просто от впервые увиденной так близко столь красивой, и уже взрослой девушки, скорее даже женщины, он растерялся и, заикаясь, городя какую-то полную чушь, протянул ей вино и выдавил, наконец:
- Здравствуйте Роза. А я, к вам…
- Ну, если ко мне, то заходите.
Девушка уже откровенно смеялась над оробевшим вконец пареньком.
- Вообще-то меня Риммой зовут, но если вам больше нравится имя Роза, что ж, я возражать особо не буду…
Квартира Риммы, показалась Вовке необычайно красивой и богато обставленной. Всюду, под белыми кружевными салфеточками возвышались какие-то шкафы, горки и этажерки, а на стенах, вместо привычных для его взгляда фотографий висели большие картины в тяжелых, резных, позолоченных рамах.
Девушка ушла на кухню оставив мальчика в полном смятении, но уже через несколько минут вкатила в комнату небольшой, сервировочный столик на колесиках, раскрашенный под Хохлому.
Рядом с открытой бутылкой, но не той, что он принес с собой, на хрустальных тарелочках лежала разрезанная на части большая груша, тонко нарезанный сыр и шоколадные конфеты.
- Вы уж извините, но сейчас мне что-то не хочется вашего вина.
Может быть лучше немного коньяка, как вы считаете, Владимир?
улыбнулась она, узнав первым делом Вовкино имя.
Разлив коньяк по округлым, на его взгляд слишком объемным бокалам, она присела на кончик дивана, рядом с ним.
- Давайте выпьем, ведь вы же наверняка именно этого хотели, не правда ли?
От чуть уловимого, с горчинкой запаха тела Риммы, такого близкого и совершенно незнакомого, от ее милой картавости, у мальчика задрожали колени и он, чуть ли не рухнул на ближайший стул, обитый темно-вишневым плюшем.
- Я не пью, совсем, - Признался Вовка.
- Вы уж лучше сами.… А я так, рядом посижу…Можно?
- Ну, уж нет, голуба,
в голос расхохоталась девушка, и халат ее при этом слегка распахнулся и он увидел, а может быть, ему просто показалось, что он увидел небольшие, темно-розовые соски на округлых, смуглых ее грудях.
- Раз уж пришли, значит пейте. А иначе, какой же вы рыцарь?
Ведь вы же рыцарь, Владимир, а, и не заставите даму пить спиртное в одиночестве?
Насмешливо осведомилась Римма после того, как он выпил до дна этот темно-золотистый коньяк с резким и странным привкусом.
- Рыцарь.- Гордо ответил ей Вовка, с ужасом чувствуя, как язык его отчего-то стал несколько больше чем это положено и слова рождаются с огромным трудом, да и в голове у мальчика что-то тихо зашумело, ровно как далекий, морской прибой. И хотя он на море и не был никогда, но отчего-то ему казалось, что море должно шуметь именно так…. И от чего-то очень хотелось плакать. Горько и беспричинно…
- Э, мальчик, да ты совсем поплыл…
Перейдя на ты, грустно констатировала девушка и, подойдя к приоткрытому окну, закурила, громко выдыхая сизоватый дым.
- …Если не пьешь, зачем же ко мне пришел, да еще с вином?
Вовка долго собирал свою волю в кулак, что бы не расплакаться, и ответить ей что-то очень подходящее случаю, и быть может даже умное, но метаморфоза, произошедшая с его дикцией, свела на нет все его усилия, и единственным, что он смог выдавить из себя было слово роза, хотя и оно прозвучало с преогромным трудом.
- Ты хочешь посмотреть розу, мальчик?
Несколько удивленно проговорила она и, затянувшись, последний раз, выдохнула вместе с дымом.
- Ну что ж, смотри…
Римма прошла в глубь комнаты, в полумрак, и, повернувшись спиной к Вовке, медленно и странно долго начала сбрасывать с себя халат. Японские драконы с распростертыми когтистыми лапами и широко раскрытыми зубастыми пастями на нем скукожились, превратились в задрипанных худощавых и плохо сложенных тритонов, а потом и вовсе пропали, осыпавшись черным, искристым шелком на крашенные доски пола.
Яркий квадрат солнечного света внезапно упавший из окна, словно проектор осветил ее рыжеволосую голову, высокую тонкую шею, покатые плечи и спину, с темнеющей ложбинкой позвоночника, несколько тяжеловатые бедра и темно-фиолетовую розу, с капелькой росы на лепестке, искусно выколотую на ее левой ягодице.
Отступив от халата, Римма (отчего-то Вовка был уверен, что она в этот миг улыбалась, хотя и видел – то он ее только со спины), очень медленно и мучительно неторопливо повернулась, брызнув в глаза мальчишке впервые увиденной им женской наготой. Последнее, что он увидел, проваливаясь в темную пустоту, были и в самом деле розоватые соски ее груди и что-то еще, что-то еще очень и очень…
- Ну, все, Володенька, просыпайтесь, пора вставать. А то соседи у нас, те еще сплетники.… Не ровен час, мне совращение младенцев припишут, а это уже совсем другая статья…Мне и своих грехов под завязку хватает.…Вставайте.
Римма довольно решительно тормошила Вовку, вырывая его из цепких пальцев сна.
- А? Что? Какие грехи, какая статья?
Парнишка медленно приходил в себя, с трудом просыпаясь, и с удивлением обнаружил, что он лежит на диване и прикрыт отвратительно-колючим пледом.
Вовка бросил взгляд на девушку, в тайне, наверное, на что-то надеясь, но та вновь была в халате, туго подпоясанном тонким пояском, причесанная и накрашенная.
- Проснулись, ну и ладушки…
Улыбнулась Римма.
- Поверьте юноша. Мне очень приятно ваше общество, но работа есть работа. Мне уже пора уходить. Да и вам, по-моему, тоже…
Она вновь обращалась к нему на ВЫ, и это Вы, подействовало на него в сто крат более действенно, чем например, подействовал бы самый примитивный и отборный мат. Мат, к которому мальчишка, живя в городе бок о бок с десятками тысяч бывших заключенных, как политических, так и уголовных, а равно с их детьми давно уже притерпелся, и практически не замечал его.
Вовка ушел, ушел, не оглядываясь но, твердо осознавая, что он уже никогда не сможет позабыть ни эту квартиру, с ее странно - чесночно - пыльным запахом, ни этот в драконах халат, ниспадающий шуршащим водопадом по случайной прихоти своей хозяйки, ни эти ярко-рыжие волосы на голове, подмышках и лобке, ни эту розу, исходящую росой на смуглой округлости ягодицы.
Он спускался по грязной, зачуханной лестнице своего родного дома - хрущевки, находясь в полной уверенности, что на самом то деле поднимается выше и выше, куда-то туда, где живут такие прекрасные женщины как эта самая Римма, туда, где, наверное, и обитает столь желанное и столь незнакомое для него чувство, как любовь…
2.
…Он заерзал от долгого сидения на одном месте, с трудом поднялся и, пройдя на кухню, вынул из морозилки заиндевелую бутылку водки.
Жена заметила его манипуляции возле холодильника, но как это ни странно ничего не сказала…
Густое словно глицерин, переохлажденное спиртное, обожгло гортань и ухнуло куда-то вниз, холодным, горьким огнем.
После водки, табачный дым показался совершенно безвкусным, и щелчком вышвырнув сигарету в плотную, ночную серь он вновь, с головой бросился в прошлое…
3.
Весь дом за глаза, а то и в открытую потешался над робким, Вовкиным чувством, длившимся уже несколько лет.
- Глядь, опять к своей жидовочке потопал…
Беззлобно раззявила рот старуха днями сидевшая на скамеечке возле подъезда, в новой, стеганой телогрейке и, ткнув пальцем в бок, задремавшую свою подругу, тут же приподняла тощий, сплющенный зад и вежливо здоровалась:
- Здравствуй Володька, как дела? Скоро школу закончишь?
- Скоро, баба Катя, опустив глаза, кивал тот, и, пряча за спиной букет цветов, как можно скорее забегал в подъезд
- И что он в ней нашел, касатик?
Всплескивала обтянутыми сухой, пергаментной кожей руками, пробудившаяся …
- Мало ему наших девок? На евреечку потянуло…
- …Ну и дуры же вы, обе, ну и дуры…
Из окна первого этажа, почти по пояс, высунулся старик в тельняшке, с красным, в прожилках носом и нависшими над ним, кустящимися, совершенно белыми бровями.
- Володька парень не промах.…У нее папаша полковник- снабженец, а мать в гостинице тоже не задарма день и ночь пропадает…
- Если парень родителей ее дожмет, да к тому же если Римка от него еще и понесет, то все, считай, бедующее себе он уже обеспечил.…Тут тебе и институт, да ни какой, ни будь, лишь бы абы…, а лучший в городе.…А потом соответственно и должность, и денежки на кооператив. …А если он еще к тому же и в партию вступит.…То вообще, сливай воду.…Одна ему дорога останется, в горком.…Думать надо, курицы щипанные!
Дед громко высморкался при помощи пальцев, размазал соплю о жестяной слив под окном и сердито, с грохотом захлопнул створки, а старухи, нисколько не обидевшись на не слишком уж лестное для них сравнение с курицами, а тем более с ощипанными, тут же начали громко спорить между собой, так и эдак обсасывая новую для них версию столь долгого романа.
А романа как такового и не было…
Римма неохотно принимала ухаживания подросшего уже юноши, в дом больше не впускала, так, иной раз покурит с ним стоя на лестничной клетке, поговорит ни о чем, вот и все….
Да и Володя, похоже, стал постепенно охладевать к своей пассии. Кто знает, что способствовало этому.…Быть может постоянная холодность и отчуждение самой девушки, а быть может и он, постепенно устал чувствовать за своей спиной насмешки и издевки товарищей.…Тем более, как тут ни крути, но она все ж таки была евреечкой…
-… Никуда не поедешь, не пущу!
Пыталась говорить спокойно, но раз за разом срывалась на крик его мать, всего несколько дней как встретившая сына приехавшего на лето в родной город после второго курса Московского вуза.…
-Да мало ли что этой профуре в голову взбредет, так что из того?! Кто ты ей, в конце-то концов: жених, любовник, муж? Да никто! А если бы ты приехал чуть позже, то и вообще письма не увидел бы!
И как я его, дура на столе оставила, ума не приложу.
Отец до этого молчавший, громко кашлянул, и в комнате повисла напряженная тишина.
- Угомонись мать. Пускай съездит. Пусть сам во всем разберется. Мне отчего-то кажется, что поездка эта ему только на пользу пойдет. Да и по дороге к тетке своей, Клавке в Курган заедет, навестит.
Всю дорогу до Перми, Владимир ехал мрачным и сосредоточенным. Его страшило все в этой предстоящей встрече: и то, как она произойдет, и то какой ему покажется сама Римма после столь долгой разлуки и какие слова он для нее найдет, если вообще сможет найти.
Письмо, из-за которого произошел скандал, наверное, первый в жизни в его семье, огнем жгло Володин карман, и хотя он и успел выучить его почти наизусть, снова и снова, на свет появлялся измятый конверт грязно-серой бумаги со странной надписью:
ПЕРЬМЬ 2. ИТУ№ 48.
Богрову Владимиру от Зельц Риммы.
Сам текст письма несколько обескураживал Владимира. Он помнил, насколько красиво и грамотно говорила Римма и вдруг подобное…
«Здравствуй мой миленочек. Здравствуй мой ненаглядный Володенька. Ты уж прости меня дуру за прошлое, что отталкивала тебя от себя, от тела своего молодого, но поверь, в этом не только моя вина. Мама с самого начала была против наших с тобой отношений, догадываешься, наверное, отчего…
Замерзла я здесь очень, хоть и лето началось. Замерзла и устала. Если сможешь, если еще хоть чуть-чуть помнишь свою Римму, приезжай, пожалуйста, хоть на денек. Сейчас за кума у нас Бычкова Мария Степановна, тетка вроде бы не злая. Ты уж ей, моим женихом назовись, глядишь и проканает на дурака. Ничего я у тебя не прошу, ни водки, ни сигарет.…Только приезжай. Римма.
4.
К высокому, дощатому забору, с вышками на углах, почти вплотную подступал сосновый бор. С удивлением для себя, Владимир заметил, что все охранники, как на вышках, так и при воротах, на КПП, были женщины.
…. Кого говорите, Бычкову? Сейчас позову…
Ухмыляясь, проговорила чернявая девица в сержантских погонах, похоже, из татарочек, и откровенно огладив оторопевшего Владимира ладонью по заднице, скрылась за железной дверью.
Сквозь окно, забранное толстой решеткой, Богров с любопытством смотрел на приземистые, двух этажные бараки, большой и пустынный плац с небольшим монументом Ленина, выкрашенного ярко-голубой краской, грозящего кому-то, быть может всемирному, уголовному, женскому элементу зажатой в руке кепкой.
Тут и там, из сложенных в кучу веток и прошлогодних листьев выползали белесые клубы дымов.
Возле куч, с граблями и редкими метлами, кучкавались заключенные женщины, в серых или синих спецовках и таких же кепках.
-У вас сегодня, похоже, субботник?
Что б хоть как-то заполнить мучительное ожидание спросил Владимир у мужеподобной вертухайки с приоткрытой кобурой на необъятных бедрах.
- Ага, субботник. У нас тут каждый день субботник, мой мальчик.- Коротко хохотнула бабенка и чересчур внимательно посмотрела на него, вернее сказать на его нижнюю часть тела.
-…Да что здесь у вас происходит!? Вы что все здесь, с ума посходили…
Шарахнулся он от нее и налетел на только что вошедшую в дверь на ту самую, столь ожидаемую Бычкову, довольно приятную внешне женщину лет под сорок, в темной юбке и кителе с майорскими пагонами.
Скорее всего, Владимир случайно довольно сильно ткнул майора локтем в живот, так как она побледнела и довольно явственно помянула его мать. Слегка отдышавшись, женщина повернулась к Владимиру и даже попыталась улыбнуться.
.- Да ничего особенного не происходит, молодой человек. Просто в данном учреждении в силах вахтенный метод. Женщины, я имею в виду конечно из персонала, по два месяца дома не бывают, Вот и берет верх самая элементарная физиология. Садитесь, пожалуйста.
Она указала ему на стул, а сама продолжала ходить по кабинету на манер школьного педагога.
- Так значит вы (она бросила взгляд на его раскрытый паспорт лежащий на столе), Богров Владимир Андреевич, хотите меня убедить, что являетесь женихом Риммы Михайловны Зельц, и на этом основании просите свидание с ней?
Владимир коротко кивнул, чувствуя, что непреодолимо краснеет.
- И давно вы знакомы с этой жидовочкой?
- Я бы попросил вас…
Вскинулся Владимир и даже попытался зачем-то схватить Бычкову за руку.
- Да оставьте на хер свое донжуанство, юноша. Это вы сюда к нам, на зону приехали, а не я, и это вы просите меня о свиданке, а не я.…Так что будьте любезны без этих ваших штучек. Тоже мне,кот-боюн нашелся.. Поверьте, навидалась уже всяких. И не такие гордые, как вы, попадались, тоже по первости фыркали, ну а потом, на коленях разве что пере до мной не ползали…
Она отодвинула стул и села за свой стол решительно и основательно.
- Ну, женишок липовый, давай те пока просто поговорим… Вы юноша, хотя бы знаете, за что, за какие такие заслуги она оказалась у нас в гостях, эта ваша Римма, свет Михайлова.
Пунцово-красный Владимир мотнул головой.
-Я так и думала, что не знаете, молодой человек. Так вот, что бы вас особо не напрягать статьями и, параграфами и пунктами, скажу по-простому…
Воровка она. Прожженная и умелая воровка. Так сказать воровка на доверие, ну и плюс к этому еще и проститутка. Хотя город ваш и закрыт для иностранцев, но товарищи с востока и Кавказа к вам заезжают, а у них иной раз, денег бывает и поболее чем у интуриста. Есть еще один небольшой нюансик, так сказать в довесок: при аресте у нее в кармане очень вовремя обнаружился пакетик с неким веществом, но если честно, я лично особо в данный эпизод не верю. Слишком часто (между нами конечно), для упрощения процедуры задержания, ну и всего такого, у подозреваемых находят эти самые пакетики.…Слишком уж часто.
Мария Степановна помолчала, выбивая по столу дробь тонкими пальцами с тщательно наманикюринными ногтями, чиркнула что-то в потрепанной амбарной книге и, глядя в окно, мимо Богрова кинула негромко: Дам я ей с вами свиданку на пару суток. Пусть отдышится девица. Пусть передохнет. Но знайте, больше с чистым, без штампа о браке паспортом ко мне не подходите. Я и так, откровенно говоря, нарушаю закон…
Она подошла к двери, слегка приоткрыла ее и крикнула:
Юдина. Отведешь мальчишечку в «Дом свиданий». Сопроводиловку оформлю позже.
- Спасибо. - Буркнул Владимир, еще раз, про себя отметив, что эта самая Мария Степановна, мадам еще хоть куда…
Пока Богров в сопровождении чернявенькой, шли мимо окон кабинета начальницы, сержант вела себя довольно спокойно, но как только они свернули за угол, она громко и часто (видимо изображая страсть) задышала и, виляя бедрами в форменной юбке, словно профессиональная «дама полусвета» навалилась на Владимира, прижав его спиной к деревянной лестнице, ведущей на вышку.
…- Ну что ты из себя целку строишь, фраерок…?
Презрительно ухмыляясь, она попыталась залезть к нему в штаны.
- Хочешь, я тебе денег дам? Много.…Или водки вам с евреечкой твоей принесу, ближе к ночи.…Хочешь?
- Да пошла ты!- взъярился Богров и отвесил вертухайке пощечину.
- Что я тебе, б**дь какая-то в брюках?
- Ведь ты же замужем, я по кольцу вижу. Что ж ты так опускаешься? С первым встречным готова…
Он сплюнул и, извернувшись из ее ослабевших объятий, отошел в сторону.
Сержант медленно опустилась на вытоптанную до рыжих проплешин траву, по – бабьи заломив ноги под задницу, и заплакала, беззвучно и горько, как умеют плакать только русские женщины, по своим непутевым, разбитым вконец судьбам.
Опешивший поначалу Владимир, сразу же пожалел о своей грубости и, наклонившись над ней, неуклюже и как-то очень скованно погладил ее по плечу.
- Ну, перестаньте, пожалуйста. Ну, простите вы меня. Я честное слово не хотел вас обидеть, ну не надо так уж…
Он говорил ей что-то безсвязанное, долго и убежденно, пока не заметил, что сотрясания женского тела приобрели до странности другой характер. Татарочка уже не плакала, а напротив исходила в откровенном, несколько даже истеричном хохоте.
- Ох, в натуре, ну и дела…
Она тыльной стороной ладони вытирала слезы с лица и почти в упор разглядывала совсем растерявшегося молодого человека.
- Что ж за судьба у меня такая, долбанная! В кои веки, мужик пожалеет, по плечику огладит, так и тот, не мой, моего-то у меня и не было никогда. Кольцо это так, память о матери.
Она несколько успокоилась, и, шмыгнув напоследок покрасневшим носом, уже спокойнее проговорила, поднимаясь с земли.
- Ладно, уж, женишок. Пошли. Что-то я сегодня совсем расклеилась. Да мы уже почти пришли. Вон видишь домик белый, под красной крышей, так нам туда.

«…Пусть на вахте обыщут нас начисто,
И в барак надзиратель пришел,
Мы на девичьей свадьбе наплачемся,
И накроем свой свадебный стол.

Женишок мой, бабеночка видная,
Наливает мне в кружку тройной,
Вместо красной икры, булку ситного,
Мне помажет, помадой губной…

Тоскливый голос невидимой пока что исполнительницы, явно профессионально поставленный странным, парадоксальным образом облагораживал по большому счету довольно пошлую песню про лейсбистскую любовь, как обычно очень несчастную, показался Владимиру до боли знакомым, часто в прошлом слышимым.
- Ишь, сучка, душу выматывает…
Выдохнула грустно сержант.
- А ведь раньше, еще пять лет назад, с Москонцертом по заграницам моталась, весь мир ей рукоплескал.…Радио… Пластинки.…А вот надо ж было ей, как-то домой раньше обещанного возвернуться.… А там, там ее благоверный, из балетных кажется, с мужиком в одной постели кувыркается… Ладно бы с бабой, а так…
- Неужели убила!?- Охнул Владимир.
- Да нет. Только яйца ему под корешок отрезала. Ножницами. Ели спасли мужичка…Хотя если честно, какой он теперь мужичок, без яиц? Так, одно названье….
Хохотнула Чернявенькая и, подойдя к певице, старательно мазюкающей побелкой стены «дома свиданий», окликнула ее:
- Меняй репертуар, Наташка, постояльца веду…
- Это можно, гражданка начальница!
Во весь рот, с черными от чифиря зубами улыбнулась певица, и
грохнув о землю темно – синею кепочку с коротким козырьком, прикурила окурок с ловкостью факира вытащенный откуда-то из-за уха, и выдохнув в сторону , прошлась вокруг них в диком, необузданном танце, громко притоптывая разбитыми ботинками- говнодавами.

…Что-то плохо мне! Все на мне не так!
Сарафан помят и в руке пятак…

- О! Вот это уже по-нашему.
Рассмеялась сержант и, толкнув дверь, ввела Владимира в небольшую комнатку, оклеенную дешевыми, в василек обоями, прокуренными и замызганными.
Отчетливо пахло клопами и растворенной в затхлом воздухе похотью.
- Располагайтесь здесь, на диванчике. Пока отдохните. А Римма, скоро, через пол часика подойдет. Вот развод закончится и подойдет…
Она постояла, покачиваясь с носка на каблук, хотела видно что-то сказать на прощание, но безнадежно и до боли устало, махнув рукой, стремительно вышла.
Владимир присел на диван, с любопытством, замешанном на брезгливости осмотрел комнату, после чего снял туфли и прилег.
В изголовье, на стене, на двух канцелярских кнопках, висел белый носовой платок, с нарисованной на нем красной шариковой ручкой девой Марией с младенцем на руках, а на пыльном подоконнике, стояла искусно вылепленная из хлебного мякиша маленькая фигурка надзирателя со связкой ключей на большом кольце, и обнаженным, высоко задранным членом, огромных по сравнению с самой фигуркой размеров…
- Могут же…
Невесело улыбнулся Богров и незаметно для себя уснул.
Бессонная ночь, проведенная в поезде, на полке возле туалета, где чуть ли не каждые пять минут, с грохотом открывались и закрывались двери, не прошла для Владимира даром, сон его здесь, в зоне, на продавленном сотнями чьих-то совокупляющихся тел был отвратительно беспокоен и утомителен.
Снилась ему обнаженная вертухайка - татарочка с кобурой на худощавом бедре и с кривоватыми ногами, обутыми в китайские кеды, стоящая на вышке и громко кричащая на всю зону через мятую, словно старое помойное ведро воронку.
- …Запомни Володя, шаг вправо, шаг влево буду расценивать как попытку к бегства.…А шаг вперед - как попытку моего изнасилования. Или вернее изнасилования меня, или.…Одним словом ты меня понял, Володя? Володя….
- Да проснись же ты. Вот ведь соня, какой.… Стоило ли за тысячу верст ехать, что бы здесь отсыпаться?
Владимир с трудом приоткрыл глаза и увидел рядом со своим лицом глаза Риммы. Они были такие же, как и раньше: грустные, чуть на выкате, темно-коричневые… Глаза-то почти не изменились,
А вот все остальное…
Он с грустью, сквозь ресницы смотрел на эту женщину, с огненно рыжими, коротко стрижеными волосами, огрубевшими руками с ногтями в траурной кайме, с ярко-накрашенными губами, накрашенными именно той помадой, которая ей совершенно не подходит.
Вообще вся ее фигура, все существо несло на себе отпечаток какой-то пришибленности и никчемности, словно и не человек, не женщина сидела перед ним, а старая, кем-то специально забытая на перроне пустынного, безымянного полустанка беспородная, полуслепая сука.
И еще от нее пахло…Вернее сказать, от нее пахло не тем и не так, как хотелось бы ему, как помнилось. Совсем не так. Тот пьянящий, с легкой горчинкой пота аромат молодой и желанной женщины исчез, растаял, уступил и сдался на милость стойкой, въедливой смеси
запахов копеечного хозяйственного мыла, карболки, свежевыстиранной и не совсем просохшей робы, и еще какого-то сладко- гнусного, дешевого парфюма.
- Здравствуй Римма.- Приподнимаясь на локте, проговорил Володя, мучительно подбирая темы для будущих разговоров с этой, по большому счету совершенно чужой ему женщиной
- …Ты молчи Володенька, молчи…
Перебила она его, как можно более нежно прикрыв его рот своей ладонью.
- Я буду говорить, милый мой Володенька. Я. А то ты случайно скажешь, что ни будь не то и не так, как я об этом все эти годы мечтала, когда с тобой, ненаглядный мой каждую ноченьку разговаривала.…Ведь я только здесь, на зоне поняла, что любила тебя, мальчик мой. Любила и люблю.… Когда ты в первый раз ко мне пришел, ты помнишь, пацанчиком совсем еще, непьющим и не целованным, с вином своим дурацким, я еще тогда подумала: Господи, хорошо то, как мне с ним…, покойно. Вот спит он сейчас, с рюмки коньяка совершенно пьяным, а мне покойно.…Словно не мальчик, рядом со мной, кудрявенький да краснеющий каждую минуту словно девчонка, а мужик, крепкий и сильный. Хотя, кажется, какой тогда от тебя покой был, когда ты из-за меня все кусты сирени во дворе переломал, да все стены в подъезде моим именем изрисовал.…Беспокойство казалось бы одно. Ан нет! Все равно мне с тобой очень хорошо было….
Ведь я тогда, пока ты спал, алкоголик мой ненаглядный все это время на тебя смотрела, все расцеловать тебя хотела, да боялась – вдруг проснешься, вдруг испугаешься меня, дуру такую, да и не придешь больше…
Вот ты лежишь сейчас тут, Володенька и думаешь себе, мол, врет баба и не перекрестится, но даже и представить себе не можешь, сколько раз мне из-за тебя пришлось с матерью своей ругаться, с отцом скандалить.…А твоя мама? Она же к нам несколько раз приходила, просила оставить тебя в покое, малолетнего. Милицией пугала.…Так то вот, дружочек. Не все так просто. А ты думал, наверное, что это я от собственного своего капризного характера тебя от себя прогоняла. А может быть и так. Сейчас проще всего на кого-то свои собственные ошибки списать….
Римма замолчала и рука ее, до сих пор лежащая на его губах, надо полагать совершенно машинально начала поглаживать Володю по лицу, слегка прикасаясь дрожащими пальцами по его бровям, носу, щекам с едва ощутимой щетиной.
- Ты уже бреешься…- удивленно прошептала она и уже более внимательно посмотрела на лежащего передней молодого человека.
- Да, естественно бреешься, чему удивляться. Ты уже совсем не тот мальчик, каким я тебя видела в последний раз. Вон ты, какой стал: большой, красивый. Девушки, наверное, на тебя заглядываются? А и пусть. Пусть заглядываются. Только ты знай, помни: я, я у тебя первая была. Пусть и не совсем, пускай и не по-настоящему, но все равно первая.
Римма поднялась с дивана, прошлась по комнате и, подойдя к небольшому, в трещинах, с залупившейся амальгамой зеркалу непроизвольно прикоснулась рукой к своей голове, словно пытаясь отбросить непокорные, рыжие пряди, но пальцы ее, лишь слегка утонули в коротко остриженных волосах. Она вздохнула и подойдя к окну закурила, все также, как и тогда, шумно выдыхая табачный дым…
- Ты не обидишься Володя, если я разденусь? Сил нет, как надоело на себе чувствовать эту спецовку. Ты знаешь, когда я отсюда выйду, ну туда, на свободу, я, наверное, первое время по квартире буду ходить совершенно голой. И белье куплю тонкое-тонкое…
Она говорила тихо, словно сама с собой, а пальцы ее с усилием расстегивали одну за другой пуговицы синей своей робы.
Когда она вновь подошла к дивану, с лежащим не нем Богрове, на ней уже оставались лишь бумазейные трусики и лифчик, тоскливого серого цвета, явный самострок.
- Подвинься милый…
Она прилегла рядом с ним, накрылась сама и накрыла Володю байковым, розовым в полоску одеялом.
- Спасибо дорогой мой, что приехал. Спасибо что послушал меня и молчал все это время. Спасибо тебе. Я сейчас попрошу тебя об одной услуге, ради которой я и написала тебе, и позвала тебя сюда, не побоявшись, что ты, Володенька, увидев меня такой старой и некрасивой, просто-напросто развернешься и уедешь домой. Скажи, ты выполнишь мою просьбу, ну хотя бы в память о той Римме, которую, я знаю, и не отпирайся, ты любил, и которая, поверь, пожалуйста, на слово любила и тебя. Пусть так, пусть по-своему, но любила
- Что за просьба?- нарушил наконец-то затянувшуюся паузу внезапно севшим голосом Владимир.
- Нет-нет!
Встрепенулась женщина, ты сначала поклянись.
- Хорошо.- Улыбнулся Владимир и вытянулся на диване постойке смирно, торжественно, в голос поклялся:
- Я Богров Владимир Андреевич, торжественно клянусь выполнить любое желание Зельц Риммы Михайловны, если в нем не будут присутствовать призывы к организации побега для вышеупомянутой Риммы Зельц, или проведению военного переворота на территории, данной колонии!
Римма улыбнулась и, придвинув вплотную свои губы к уху Владимира, тихо прошептала:
- Володенька, милый, сделай мне ребеночка. Заклинаю тебя. Сделай мне малыша. Устала я здесь. Сил моих больше нет. А так, так я и ребеночка рожу от того, от кого хочу, и год хотя бы передохну.…Здесь роженицам легче…
5.
…Свет в комнате у жены давно уже погас, а он все сидел и сидел на своем, жестком и неудобном ящике с картошкой, бессмысленно глядя на безымянные созвездия, мерцающие среди черной, безликой геометрии силуэтов соседних домов.
Забытая на подоконнике бутылка водки уже степлилась, изойдя крупной слезой, а вид тарелки с остывшими, посиневшими пельменями на столе, специально для него оставленными заботливой супругой, вызывала в нем непонятное чувство брезгливости и отторжения, словно потребление этих самых пельменей сможет смять, свести на нет ,уравнять светлое, чистое и быть может самое дорогое, что было у него в его молодости, а может и во всей прожитой уже жизни с примитивными и самыми низменными процессами потребления и пищеварения…
6.
…Лет пять назад, когда он только – только начинал осваивать Интернет, ему попалось рекламное объявление в каком-то Израильском журнале, непонятно чем зацепившее его внимание.
« Если вам, надоел казенный вид вашей квартиры или офиса,
И вы хотите, но не знаете, как от него избавиться, семейное предприятие, фирма «Сонечка», предлагает салфетки, полотенца, скатерти ручной работы, вязаные крючком.
Оригинальный рисунок и доступные цены.
Тел. № 8-403-90-59-50 begin_of_the_skype_highlighting 8-403-90-59-50 end_of_the_skype_highlighting
Зельц Римма».
…После долгих гудков, и однообразных шорохов эфира, неожиданно ясный и чистый голос, словно говорящий, вернее говорящая находилась где-то рядом, за стенкой в соседней квартире в трубке неожиданно прозвучало:
- Шалом.
И почти сразу, почти без паузы, столь знакомый женский голос, проглатывая слова, торопясь и частя, закричал в слезах в безликую пустоту телефонных проводов:
- Володенька милый, здравствуйте. Я знаю, что это вы. Это можете быть только вы.…После смерти родителей из России мне никто, кроме вас не может звонить.… Не бросайте трубку Володенька, не бросайте…Вы хотите приехать? Теперь, когда я вижу ваш номер я смогу найти и ваш адрес… Я сделаю вам вызов.…Не бросайте трубку, пожалуйста. Я так долго искала вас, там, в нашем городе, но мне сказали, что вы уже давно осели где-то в Москве и вы, вы представить себе не можете, как я рада, что вы позвонили.…Спасибо Володенька. Я завтра же…, да что я говорю, дура. Я сегодня же начну оформлять бумаги, и мы будем вместе, обязательно вместе…Я, Вы и Сонечка.…Но что же вы молчите, Володенька? Володя!!!
- Простите. Я ошибся номером.…И я, я не Володя.
Наконец проговорил он в трубку и нажал на клавишу.
- Я давно уже не Володя…
7.
На холодной, застекленной лоджии скучного панельного дома, в молчании растворяясь в серой акварели раннего утра, стоял уже не молодой, усталый мужик в майке и пижамных штанах. А за стеной, при выключенном свете, всю ночь пролежала без сна, его рано состарившаяся и располневшая после родов супруга…