Сразу хочу предупредить моих придирчивых читателей, что не историческое эссе пишу. Даты, может, какие не угадаю, события перевру… Жизни людей той поры ТАК вижу, вам рассказать хочу. Тем более в коротеньком рассказе, а не в историческом исследовании.
Вот видится мне так, вот чувствую именно их чувствами и говорю… Хотите, слушайте, хотите –нет!
Настасья Золотарёва самой обычной девкой в деревне была. Обычной и жила. Батька с мамкой, три младшеньких брата. Три яблони под соседским забором, к сентябрю лишь плоды свои солнышку кажут. А солнышко уж позднее, не жгучее, лучами лишь кожицу крепит да крепит, да спелость сладкую на дальние месяцы закладывает.
Настасью в большой строгости дома не держали: на каки там невинные девичники-гаданья пускали, рядиться позволяли да рождественские колядки горланить.
Почти все девки-ровесницы к весне отгорланили, сосватаны были, Покрова только и ждали. Настасья горланила не хуже других, глаз носила изумрудный под сенью темных ресниц, грудь налитую спелую под холщовой не вышитой сорочкой, однако жениха у девки в эту осень не состоялось.
А чего? В полях-гумнах прибрались, запасы в закрома засыпали, теперь поститесь, молитесь, гадайте – до весны доживайте!
Слава Богу, до весны дожили. Зато событье какое в деревне случилось : у вдовы Татьяны сын со службы вернулся – ратник 1 разряда Павел Рядников. Что там Павел,Павлуша вернулся…Живой, здоровый!!! Годов Павлуше, правда под 40, и прихрамывает что ли…
Сорокалетний жених никогда в деревнях славой не славился, пусть лучше шестнадцатилетним будет, через год-два в силу войдёт, Избу срубит, детей здоровых народит-поднимет! А этот? Хвори его только и лечи да худобу одеялом прикрывай.
По первым жёлтым тонконогим маслятам Павел на берег побрёл, так... мамашу первым грибным духом порадовать. В основном копеечные головки из земли проглядывались, которые и трогать-то было страшновато.
Маслятами Пашкина мать, конечно, не усладилась. Нагляделась на сына, да ушла. Совсем ушла...
Остался Пашка один. Соседки-старухи соседа без вниманья не оставляли: котора щей-каши наварит, друга пирогов испечёт.
Настасье в этом 1912-ом году отец платье атласное справил. Дочь к выданью готовил, а девчонка обрядилась в наряд и козой скачет! Ладно, пусть поскачет день другой.
Прикрыв нарядные плечи хлопковой шалью помчалась Настасья на берег – к реке.
В деревне нашей уж так повелось,что все печали-радости люди нА берег несли. Вот и Настька чего-то в этот день в новом платье к реке помчалась. В воде-матушке чувства-мысли свои прополоскать да в толк войти. Чувства ретивые девку донимали – вот чудится и чудится чего-то мужик златобородый.
Спустилась с крутого берега на самую кромку – подол новый подшитОй мочит, ноги студит.
- Позво-о- ольте спросить?! –несётся с самого верху. Девка глаза на голос кинула – спешит-прихрамывает вниз мужик… златобородый. Пригляделась, никак…Павел Лексеич. Уходил в службы, Настя помнила, Лёшкой белобрысым, вернулся Павлом Лексеичем.
-Здравствуйте!
- Постой! Постой! – мужик интересом глас зажёг,
-Чья ж будешь?
-Настасья Ивановна,
- Ужель Золотарёва?
- Она и есть! - Мужик глазам поверить не мог – Иванова девчонка –малец в такую статную девку выправилась!
Свадьбу сыграли чуть не в три дни. И в августе справляют. Тут уж больно жених настаивал. Невестин отец поверить не мог, всё сомневался:
- Чего это ты, дочь, чуть не за моего ровесника идёшь? Иль нужда заставила, прости Господи! – сплюнул в пол.
Первой ночи Настасья боялась, во вторую не тронул. А в третью – от первого нежного поцелуя , от горячих рук, от каждой обласканной клеточки приняла ровную сильную мужскую силу в себя и полюбила навек.
Сиротский мужнин дом привела в порядок, весь день весело и радостно кружила по нему умелой хозяйкой, а ввечеру валилась в душные перины и жаркие объятья мужа.
В такой любви жили, что все деревенские дивились.
- Уж два года живут, а Настасья всё невестой глядит, не ругана и не бита ни разу! Только чего-то Бог детишек не даёт. Аль хромоножка уж устарел? – злорадствовали бабы у колодца.
14-ый год настал. Боль-вопль по деревне прошел, всех молодых мужиков угнал. Хромого ратника нашего не тронули. И к осени Настя поняла, что Бог смилостивился и послал им чудо.
Павел Лексеич гордо и как будто шибче теперь хромал по деревне:
- К лету, к лету! Буду с наследником!
Пасха 15 года выдалась уж больно ранней – 22 марта по старому, 4 апреля – по новому. Стужа ещё по дворам-улицам гуляет, с капелей и с полведра с крыш не накапало. Теперь уж законная Настасья Ивановна от беременности только хорошела: грудь живительной силой наливаться стала, бёдра юбку теснили, больше складок требовали, животик пуговки на кофточке рвал, а спинка прямилась…Немочи первых месяцев прошли давно, Настя дом к Пасхе да рождению ребёнка готовить принялась.
Всё переделала, бельё в колоде прополоскать осталось. Как мокрую тяжёлую простынь приподняла, так и бросила её в грязный снег, закричала, за живот схватилась, у колоды и села.
Прибежал Лексеич, в дом жену унёс, на кровать уложил, раздел-разул.
-Рано, рано-то как! – всё причитал, - 7 месяцев всего!
- За бабкой Шурой беги! – велела Настя.
Бабка Шура пришла, поглядела и тоже велела:
- За доктором поезжай! Боюсь, не справлюсь я сама!
Мокрый, грязный Павел Лексеич ввалился в дом доктора и упал в колени:
- За ради жизни прошу, доктор, поехали!
Уже сухонький, обтёртый мальчонка не больше полутора кило весом, завёрнутый в пелёнку, лежал в отцовом малахае на печке. Настасья устало пыталась улыбнуться. Врач больших подозрений не высказал.
Мальчонка ещё месяца три жил в малахае на печке, а дальше всё пошло своим чередом. Только прозвище за ним так и закрепилось:
- Малахай, да Малахай!
Здоровый вымахал и 1941 ушел на войну. Ушел навсегда. Ради жизни отца и матери, ради наших жизней…..
Надежда