РЯДОМ БЫЛА ВОЙНА
Основано на реальных событиях
Зимним февральским вечером 1942 года по заснеженной московской улице медленно передвигалась маленькая тёмная женская фигурка в пальто, шапке-ушанке и надетых на туфли галошах. Девушка Тоня Меркулова, девятнадцати лет от роду, шла домой с работы, где две недели провела на казарменном положении.
Тут мне придётся немного отступить и рассказать о предшествующих описываемому дню событиях и о самой Тоне.
*********
Тоня была рядовым бойцом унитарной команды, созданной в начале войны, в первую очередь, для борьбы с зажигательными бомбами и для решения многих других задач.
К февралю 1942 года наглость фашистских лётчиков, осенью летавших над самыми крышами домов как стая хищных птиц с вытянутыми когтистыми «лапами», поубавилась: наши лётчики и зенитчики загнали их на высоту, но налёты продолжались, хотя их и стало меньше. Под Москвой шли тяжёлые бои, немцев понемногу теснили от столицы, но сдавать позиции оккупанты не собирались. Угроза захвата города была всё ещё высока.
Работы у бойцов команды было много. Полуголодные, на скудном столовском пайке, состоявшем из пшённого супа на отваре селёдочных голов и каши-размазни, они днём готовили к отправке в эвакуацию архивные дела, а вечером грузили их на машины, поочерёдно дежурили во дворе архивного городка и на крышах архивохранилищ – высоких десятиярусных башнях. В зависимости от обстановки для бойцов вводилось казарменное положение на неделю-две. Собственно, казармы в Архиве не было, и спать ночью приходилось на сдвинутых в ряд стульях. Столовая вечером закрывалась, ни душа, ни каких-то других бытовых удобств, кроме холодной воды в туалетных комнатах, не было. Трудно было, но все понимали – война, и не жаловались.
Целых две недели до описываемых событий стояла ясная солнечная, морозная погода, но вчера вечером она резко поменялась: наползли тучи, повалил снег, задул ветер, и закружила метель. В такую погоду не то, что самолёты, даже птицы не летают. Начальство сжалилось и вечером отпустило нескольких женщин, дольше всех пробывших «на казарме», по домам. Всего на один день, и то, если не случится «тревога». И вот, закончив грузить в машины очередную партию дел, усталые труженицы поздно вечером отправились по домам.
Тоня жила одна – возвращаться ей приходилось в пустую коммунальную квартиру в подвале многоэтажного дома. Ещё до революции в подвал, переоборудованный под жильё, домовладелец поселил большую семью служившего у него истопником Тониного отца. С приходом к власти большевиков жилплощадь семьи «уплотнили», подселив новых жильцов и оставив Тониным родителям с детьми две комнаты – большую и совсем маленькую, переделанную из бывшей кладовки. Так и жили они: сначала впятером, а потом на свет появилась Тоня – нежданный и, как со временем Тоня стала догадываться, не очень-то любимый ребёнок. Вскоре после её рождения старшие сёстры поспешно повыходили замуж и перебрались к мужьям, а за год до войны не стало матери, долго и тяжело болевшей.
Брат ушёл на фронт добровольцем в первый месяц войны. Сёстры, проводив мужей, собрались эвакуироваться вместе с детьми в сибирский город к дальней родне, о существовании которой только сейчас и вспомнили. Отец, упорно веривший в скорое окончание войны, поначалу уезжать не хотел, хоть сёстры уговаривали. Мнением Тони никто не интересовался.
Когда немцы подошли к Москве вплотную, отец всё-таки решился, уехал, исчезнув из Тониной жизни навсегда. Вернувшись однажды домой с работы, Тоня отца дома не застала, а на столе лежала записка: «Уехал к Кате и Соне. Приеду – напишу». И подпись: «Отец». Ни «до свидания», ни «целую», ни адреса, по которому его искать.
Так Тоня осталась одна. Очень переживала поначалу за старика-отца и брата. Сёстры опасений не вызывали – с их характерами нигде не пропадут, только бы доехали благополучно. Но время шло, а никаких известий от родных не было.
Шестнадцатого октября 1941 года, в «день великого драпа», как потом назовут эту дату, исчезли и Тонины соседи по коммуналке. Придя вечером с работы, Тоня увидела на двери квартиры большой амбарный замок. Долго искала дворника или хоть кого-то, кто бы помог открыть дверь, но дом словно вымер. Так и пришлось Тоне ночевать, сидя на коврике у двери, а утром бежать на работу. На работе ждал новый сюрприз: никого из архивного начальства на месте не оказалось. Секретарь директора, пожилая дама, проработавшая с ним много лет, только пожимала плечами в ответ на вопрос, где директор и когда появится. Кроме секретаря, в приёмной директора сидела расстроенная бухгалтерша, которая без конца повторяла: «Как же ведомости на зарплату, ведь не подписал, мне за деньгами ехать, как же так, люди без зарплаты останутся!»
Не сразу осознала Тоня, что с этого дня её жизнь меняется бесповоротно. Была жизнь до того, хоть и не всегда весёлая, но привычная, и закончилась в одночасье. Не потому, что война, война – она для всех, а потому что той жизни, которая была прежде, больше не будет. Была – и закончилась. Не по себе стало в первый момент, но долго раздумывать над переменой было некогда: работа не позволяла. А дверь в квартиру помог открыть сосед по подъезду со второго этажа – старенький дедок, тоже никуда не уехавший.
Не сказать, что Тоне было страшно остаться одной. Трусихой она никогда не была. В первые же дни войны они с подругой Зоей отправились в военкомат проситься на фронт, но получили от ворот поворот. Военком даже накричал на них: «На фронт собрались? Туда – с песнями, а обратно – с пузом?! Марш домой, чтобы я вас здесь больше не видел! Понадобитесь – вызовем!» Наверное, принял за школьниц: обе маленького роста, худенькие, в «выходных» платьях, с косичками… Девушкам было стыдно, словно их уличили в чём-то грязном. Больше попыток уйти на фронт они не делали. Война была, но была она ещё где-то далеко, не рядом.
Когда случилась первая бомбёжка Москвы, Тоня была на работе. По сигналу «тревоги» все сотрудники дружно спустились в подвал, молча расселись на скамьях. Все чего-то ждали. Только одна пожилая женщина всё время повторяла: «Ой, мамочки, что же это делается! Ой, мамочки!» Она даже сложила вместе три пальца на правой руке, собираясь перекреститься, но, оглянувшись по сторонам, опустила руки на колени.
Подвал был глубоким, и звуки с улицы туда не доходили. Однако всем хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать совсем ничего, даже пощёлкивания умолкнувшего на время громкоговорителя, висевшего на стене. Когда близко разорвалась бомба, раздалось только глухое «Ухх!», и с потолка посыпалась старая побелка. Одна молоденькая сотрудница, вчерашняя школьница, тихо спросила: «А нас здесь не засыплет, а? Как вы думаете? Мы отсюда выберемся?» Тоня, хотя тоже дрожала внутри от тревоги, обняла девчонку за плечи и ответила, как могла, спокойно: «Не засыплет. А засыплет – откопают. Не бойся, всё будет в порядке, скоро это кончится!» И все посмотрели на Тоню с уважением, даже пожилые.
Когда объявили отбой, все двинулись к выходу. Подёргали дверь – открылась, значит, проход не завален. Выбравшись наружу, огляделись. Здание не пострадало, даже стёкла в окнах-бойницах уцелели. И вокруг разрушений не наблюдалось, только далеко за оградой в разных местах поднимались к небу столбы дыма. Воронка от напугавшей всех бомбы обнаружилась в соседнем сквере, они увидели её из окна, поднявшись на свой ярус хранилища. Вывороченные с корнем деревья и глубокая яма.
Потом, когда налёты стали повторяться чаще и чаще, спуск в подвал стал уже привычным и не вызывал такого страха, как в первый раз. От близких разрывов вздрагивали, а после продолжали начатые разговоры и даже потихоньку пели песни.
Всем хотелось одного – чтобы всё закончилось и вернулось к прежней, мирной и спокойной, жизни, но все понимали, что так, как раньше, не будет уже никогда. Слишком много произошло всего, люди изменились.
Почти ежедневные, а то и ночные дежурства в архивном дворе и на крыше, борьба с «зажигалками» и работа совсем почти отодвинули от Тони мысли о себе, уехавших родных и своём собственном будущем. А страх, который неизбежно испытывают те, кто на войне, ушёл внутрь, стал почти привычным – вроде и страшно, а в то же время страха нет. Не может человек бояться всё время, как не может быть постоянно счастливым – ко всему привыкает. Теперь, дежуря на крыше архивного здания, Тоня не зажмуривала глаза, чтобы не видеть творившегося вокруг ада. Днём небо темнело от самолётов, шедших плотными рядами, почти соприкасаясь консолями крыльев, и, казалось, им нет конца. Ночами небо резали ножи прожекторов, в рёве моторов, грохоте взрывов и тявканье зениток тонули все другие звуки. Было похоже, что вместе с осколками зенитных снарядов на землю падают и осколки неба. То тут, то там вспыхивали пожары, валил густой чёрный дым. Ничем не огороженная плоская крыша с торчащим посередине хилым «грибком» – трубой вентиляционной шахты – не оставляла шансов удержаться, случись взрывная волна. Но больше всего на нервы действовали даже не взрывы, а мерзкий, подвывающий, прерывистый звук моторов немецкой армады: «У-у-у-у-у-у-у-у… Везу-у-у-у-у-у-у… У-у-у-у-у-у-у… Везу-у-у-у-у-у-у…».
Между тем город готовился к уличным боям. Проезды и тротуары обрастали противотанковыми «ежами», мотками колючей проволоки, баррикадами из вывороченного из мостовых булыжника, брёвен и мешков с песком. Постройкой баррикад занимались все, способные передвигаться – женщины, старики, инвалиды, подростки, военные. Мешками с песком заваливали и приямки у подвальных окон. Окна Тониной квартиры тоже завалили, и теперь ни один луч света ни с улицы ни из квартиры наружу или внутрь не проникал. Теперь квартира больше походила на погреб, чем на жильё. Впрочем, находиться дома подолгу Тоне и не приходилось.
В то, что немцы могут захватить Москву, Тоня верить не хотела. Не помещалась в голове эта мысль. Может быть, от того, что в каждом молодом человеке во все времена жила и живёт уверенность в собственной неуязвимости. Не смерть пугала, а зверства и издевательства оккупантов, о которых много писали в газетах.
Скоро случилось событие, которое помогло Тоне укрепиться в вере, что Москву фашистам не сдадут. По дороге на работу утром 7 ноября девушка остановилась перед переходом через Садовое кольцо. Дальше пешеходов не пускала редкая цепочка милицейских патрулей и сдвинутые к тротуарам «ежи», а через Зубовскую площадь и дальше по кольцу в сторону Красной площади двигались колонны военных. Солдаты шли пешим строем, ехали на грузовиках, тащивших за собой пушки, проехало несколько танков и ещё какой-то техники, названия которой Тоня не знала. Мела метель, снег крупными хлопьями падал на шапки, шинели, полушубки и ватники солдат, белой пеленой закрывал небо. Была в этой колонне такая сила и решимость, что Тоню вмиг охватила уверенность: есть ещё силы, ни за что, никогда мы не сдадимся! Ей даже захотелось закричать и замахать руками от охватившего волнения, но сдержалась, и только смотрела сияющими глазами на проходивших мимо солдат. Видимо, из колонны её заметили, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Присмотрелась и увидела молодого парня, шагавшего с краю шеренги, пристально и весело глядевшего на неё. Тоня только и успела отметить, что парень симпатичный, в немного великоватой ему шапке, сползавшей на брови, как колонна стала удаляться и скоро скрылась в снежной пелене.
Придя на работу, Тоня узнала: на Красной площади был военный парад, и все участвовавшие в нем бойцы скорым маршем отправились прямо на оборонные рубежи. Эта новость как будто придала сил: вся архивная бригада, включая Тоню, даже работать стала быстрее, дела споро укладывались в паковочные ящики, а кто-то даже негромко замурлыкал песню.
********
Тем вечером, с которого начинался рассказ, весь путь от работы до дома Тоня проделала в одиночестве. Было темно, только снег чуть белел. Фонари не горели, в перечёркнутых крест-накрест бумажными полосами окнах домов ни одного огонька – светомаскировка. На улицах тихо и пустынно, только ветер слегка завывал, закручивая водоворотами снежную пыль. Жизнь в большом городе замерла, даже патрулей не видно.
Уже свернув в переулок, на углу которого стоял её дом, Тоня споткнулась и, балансируя, чтобы не упасть, упёрлась руками во что-то круглое, лежавшее посреди дороги и присыпанное снегом. Испугалась сначала: вдруг человек лежит, но. ощупав в темноте находку, поняла: бревно. Наверное, выпало из перевозившего кругляк грузовика. Не большое, но и не маленькое: размером почти с её рост. Это же клад! Отопление в доме не работало – где-то лопнули от мороза трубы, а починить их у домоуправления руки не доходили. Хотя, может быть, и не было там этих рук – ушли на фронт. И обогревали свои квартиры немногие оставшиеся жильцы железными печками, «съедавшими» много дров и дававшими мало тепла, прозванными за эти качества «буржуйками». Почти всю деревянную мебель Тоня уже сожгла и теперь топила печку книгами из большой библиотеки, доставшейся отцу после бегства за границу хозяина-домовладельца. Книг было жаль, но и замерзать у себя дома тоже не хотелось. Тоня подвинула бревно ногой, оно сдвинулось и перекатилось. И тут девушка испугалась. Вдруг патруль! Решат ведь, что это злосчастное бревно она украла, вытащила из какой-нибудь баррикады! Тоне даже стало жарко от такой мысли. Но не бросать же находку, бесхозное бревно всё равно кто-нибудь приберёт по-тихому к рукам, и, в конце концов, ничего дурного она не делает. Оглядевшись по сторонам и не увидев никого, Тоня подтолкнула бревно ногой один раз, потом другой, а потом решительно покатила его вперёд. Увидит патруль – перешагнёт через находку и пойдёт дальше как ни в чём не бывало – не видела, не знаю.
Свет в подъезде не горел – светомаскировка. Но Тоня и без света легко нашла дорогу: от входной подъездной двери три шага вперёд, потом пять шагов вправо и вот она, лестница вниз. Сначала столкнула бревно – оно покатилось, стуча по ступенькам, потом нащупала перила и спустилась сама. Посветила фонариком в почтовый ящик на двери – пусто. Открыла замки, затащила бревно в переднюю и оставила там обсыхать, задвинула засовы и, не раздеваясь, в темноте, почти наощупь, прошла в свою комнату. Света не было, электричество в подвале отключили ещё в начале зимы. В комнате пахло нежилым.
Всё! Она пришла, она дома!
Озябшими пальцами наощупь нашарила на столе самодельный светильник – «моргасик», как его называли, чиркнула спичкой, подожгла фитилёк. «Моргасик» больше коптил, чем светил, но с ним было всё-таки уютнее. Темнота разбежалась по углам и там сгустилась, затаившись. Бросив в топку пару книг, Тоня растопила «буржуйку», набрала в кухне воды в алюминиевую кружку и поставила греться на печку. С обеда в столовой ей удалось сэкономить кусок хлеба, его она и рассчитывала съесть сейчас. Порыскав по полкам в шкафу, нашла почти пустую упаковку от чая с остатками трухи. Сахар давно закончился, завтра надо было идти отоваривать карточки.
Тоня развернула кусок газеты, в который был завернут хлеб, и тут же серая тень метнулась, выхватила хлеб из рук и скрылась в тёмном углу. Крыса! Тоня было ринулась в сторону, куда сбежал мерзкий зверёк, но крысы и след простыл. Где уж её искать в темноте!
От испуга у Тони задрожали руки, и очень хотелось заплакать: теперь вместо скудного ужина придётся обойтись одним кипятком с пародией на заварку. Кое-как придя в себя, Тоня прошла в общую кухню, достала из тайника начатую пачку папирос и закурила. Курить совсем недавно её научили старшие товарищи по работе, пережившие ещё гражданскую войну. По их словам, курево и успокаивало, и заглушало чувство голода. Так это было или нет, Тоня пока не поняла, но закурить после перенесённых волнений теперь захотелось. Может быть, вкупе с табаком кипяток поможет успокоить бунтующий от голода желудок. Утром надо будет сходить в магазины, отоварить карточки на день. Делать хотя бы минимальные запасы не имело смысла: после выходного снова придётся ночевать на работе, и все продукты достанутся наглой крысе. Надо ещё вымыться, постирать самое необходимое и успеть просушить у печки.
Подумав о стирке, Тоня вспомнила про мыло и опять чуть не разревелась. Мыла в семье всегда расходовалось много – стирка на себя и двух мужчин – брата и отца, баня, разные хозяйственные дела, поэтому запасов его у Меркуловых никогда не было. В начале войны мыло, спички и соль исчезли с полок магазинов в один миг. Тоня даже не попыталась пробиться в магазин, переполненный народом. Из открытых дверей раздавались вопли, ругань и шум начинающейся драки. Так и простояла она на улице, наблюдая как растерзанные, растрёпанные, потные покупатели вываливаются из дверей, кто с мешком, кто с набитой сумкой, а кто-то просто прижимал покупки к груди руками. Выскочив на улицу, некоторые продолжали выяснять отношения, вырывать друг у друга покупки и материться. Вернулась Тоня домой ни с чем и получила от отца выговор за нерасторопность.
Теперь мыло и спички можно было купить или обменять только у спекулянтов, но Тониной зарплаты хватало лишь карточки отоварить да за квартиру заплатить, а менять и вовсе было нечего. На работе знающие люди подсказали: донорам за сданную кровь дают шоколад, его можно поменять на мыло. Тоня так и сделала: обменяла у какой-то тётки «кровную» плитку на увесистый кусок простого хозяйственного мыла. Дома было замочено в тазу бельё, просто залито водой. Начав стирать, Тоня пару раз провела мылом по мокрой простыне и остановилась в недоумении: на белой ткани остались грязные разводы. Присмотрелась – на «мыле», собственно, мылом был только тонкий верхний слой, а под ним – глина… Так обидно Тоне не было ещё никогда. Ругала себя – ведь показался ей при покупке кусок слишком тяжёлым, да ловкая тётка сумела уговорить, убедить, что мыло недавно сварено, не успело подсохнуть, оттого и тяжёлое. С тех пор Тоня сдавать кровь и менять шоколад на мыло продолжала, но отправляясь на рынок, стала брать с собой опытную и бойкую подругу, которая по одному выражению лица и глаз торговца могла с точностью определить, обманет или нет, и ни разу не ошиблась.
Задумавшись, Тоня не сразу заметила, как докурила папиросу и в пальцах у неё - один пустой патрон. Посидев ещё немного, она встала и пошла к себе. Книги в печке почти догорели, вода в кружке кипела. Пора было «ужинать» и ложиться. Спала не раздеваясь, в стареньком домашнем платье и чулках, накрывшись всеми имевшимися дома одеялами и пальто сверху, и всё равно холод доставал. Ничего не поделаешь, солдатам в окопах ещё тяжелее. Война…
Засыпая, Тося успела подумать, что утром надо ещё отыскать и заделать дыру, из которой выскочила крыса. Но это всё – завтра. А как будет завтра, время покажет.
Эпилог
Время шло, а в жизни Тони мало что менялось. Известий от родных по-прежнему не было. Всё та же работа, те же ящики и мешки с делами, бесконечным потоком отправляемые в далёкий сибирский город. Работа монотонная и изматывающая, но документы надо было обезопасить. Документы – это история, а без истории нет государства. Так писали великие, так же считала и Тоня. Историю она любила, поэтому и пошла работать в Архив. Фронт двигался на запад, новые партии документов – на восток, а отправленные в эвакуацию в начале войны дела ближе к её концу стали возвращаться назад, в родные архивохранилища. Парадокс, но что поделать? План эвакуации надо выполнять, план реэвакуации тоже. Архивисты про себя ворчали, но планы выполняли.
По мере удаления фронта от Москвы у бойцов унитарной команды отпала необходимость в многосуточных дежурствах на рабочих местах, однако прибавилась новая обязанность: помощь в уходе за ранеными в госпиталях. Врачи и медсёстры валились с ног от усталости – приток раненых с каждым новым днём войны увеличивался, а младшего медицинского персонала остро не хватало. Теперь вечерами, а иногда и ночами Тоня и её товарищи по команде приобретали новые для них навыки санитарок.
Разве могла подумать Тоня, что очередное дежурство в госпитале определит всю её дальнейшую жизнь? А случилось почти невероятное. За повседневными хлопотами и заботами Тоня почти забыла солдатика из колонны, шедшей на парад 7 ноября 1941 года. Того самого, что улыбнулся ей доброй, открытой улыбкой. Но оказалось, что он не забыл девчонку, случайно увиденную тогда у дороги и провожавшую восторженным взглядом проходящих мимо солдат. Казалось бы, эта мимолётная встреча должна была тоже забыться после тяжёлых боёв, гибели товарищей, ранения, но не забылась, запала в душу. И вот однажды вечером он стоял у окна палаты и смотрел на улицу. За окном падал крупный снег, фонарь освещал пустую лавочку и двор, где прогуливались редкие выздоравливающие, не испугавшиеся погоды. Среди них шла девушка в тёмном пальто, шапке-ушанке и в галошах, надетых на туфли. Совсем как та незнакомка у перехода через Садовое кольцо. Сердце дрогнуло: она – не она? Но про себя решил: она. Потом, встретив Тоню в коридоре, когда она с ведром и шваброй пришла на их этаж мыть полы, набрался смелости, подошёл и спросил. И Тоня не сразу, но вспомнила солдата в наползающей на лоб шапке, его весёлые глаза и улыбку. С того самого вечера они не часто, но встречались, когда Тоня приходила в госпиталь на дежурство в отделение, где он залечивал рану. Рана заживала плохо, лечение затягивалось, но молодые люди втайне были этому даже рады – хоть и ненадолго, но удавалось встретиться и поговорить. У них нашлось много общих интересов, а он (его звали Юрий) был ещё и прекрасным рассказчиком, умел с юмором рассказать даже о самых тяжелых эпизодах своей военной службы. Они понимали: это любовь, такая, что приходит неожиданно и остаётся на всю жизнь. Так и вышло. После госпиталя Юрия комиссовали, признав негодным к дальнейшей службе из-за плохо сраставшихся костей раздробленной ступни. Долгое время Юрий ходил на костылях и всю оставшуюся жизнь сильно хромал, но разве это имело значение, когда люди любили друг друга! В конце 1944 года Тоня и Юрий поженились, через год у них родился сын Андрей. Жизнь не баловала их, но они оставались вместе до самого её конца.
*******
В июне 1943 года Тоня получила извещение о гибели брата, который так и не прислал ей ни одного письма.
Тонины сёстры вернулись из эвакуации через два года после войны. Старшая овдовела, потеряв мужа на фронте, а муж средней сестры вернулся с войны инвалидом, без левой руки. Встреча прошла без особой радости. Разлука не способствовала потеплению их отношений, а с младшей сестрой в дальнейшем они даже видеться перестали – зажили каждая своей жизнью.
Сёстры сообщили, что отец к ним не приехал. Долгие поиски и запросы в разные организации результата не дали. Где, на каких дорогах закончил отец свою жизнь или всё-таки выжил, найдя приют у добрых людей, так и осталось неизвестным.
******************
Вот и весь мой рассказ о девушке Тоне, Антонине Меркеловой, прототипом которой стала моя старшая подруга и наставник Лидия Терентьевна Конова. Её воспоминания о военных днях легли в основу рассказа. К сожалению, её уже нет с нами. Я не стала пересказывать биографию, оставив только отдельные наиболее запомнившиеся эпизоды из военных лет, поэтому изменила имя главной героини. Жалею сейчас, что не обо всём расспросила Лидию Терентьевну и её мужа-фронтовика Николая Ивановича, а о том, чтобы записывать, и речи не было. Старалась точно следовать фактам, но в то же время боялась допустить ошибку – в такой теме ложь недопустима. Может быть, кому-то рассказ покажется слишком коротким, малосодержательным. Но я высказала всё, что хотела.