– Николай Максимович, я в нескольких источниках читала о том, что сейчас ведущие российские балетмейстеры – это Посохов, Самодуров и Ратманский. Как вы относитесь ко всем троим? И второй вопрос. Очень такая короткая ремарка. Николай Максимович, вы знаете, что в вашем училище учились дети Владимира Владимировича? Девочки. Ну, в такой своеобразной группе, тем не менее.
– Ну, во-первых, это не мое училище, а государственное, которым я руковожу. Во-вторых, конечно, я знаю, что они там занимались, но это было гораздо раньше моего прихода, раньше того, чтобы я мог даже мечтать оказаться на этой улице.
Что касается балетмейстеров, знаете, я считаю, что об успехе балетмейстерском можно говорить исключительно тогда, когда прошло время и когда спектакль доказал свое право на существование. Все, кого вы назвали, для меня это прежде всего коллеги людей, которых я знаю давно.
Я не могу сказать, что нравятся мне их произведения или не нравятся. Например, я считаю, что очень удачная работа Ратманского – это балет «Светлый ручей».
– А «Золушка»?
– Для меня это совсем неинтересная работа, потому что «Золушка»... Вы понимаете, любая партитура пишется на определенное либретто. И Прокофьев был очень сложный человек в плане переделывания чего-либо. Например, я вам расскажу такую интересную историю про Прокофьева, чтобы вы поняли, что я имею в виду.
Прокофьев терпеть не мог цыганской музыки. Он не любил этот фольклор и не воспринимал его. И когда он писал «Каменный цветок», то для раскрытия образа Северьяна нужна была цыганская сцена. И его уговорили написать ее. Он очень долго сопротивлялся, сказал: «Хорошо. Ладно. Принесите мне, что писали композиторы, которые работали в балетном жанре цыганской музыки». Ему принесли, к нему пришел концертмейстер из Большого театра, принес эти ноты.
Прокофьев закрыл все окна, чтобы никто из соседей по даче не подумал, что он настолько безвкусный человек, что в его доме может звучать такая музыка. Он очень подробно все изучил и написал одну из самых гениальных сцен – цыганских, которая вообще возможна. Причем, когда я прочитал про его отношение к этому жанру, к этому всему, я был потрясен, потому что у меня ощущение было, что он поклонник этой музыки.
И опять-таки Прокофьева убедили написать три национальные сцены в третьем акте «Золушки» по одной простой причине, что балетмейстер, который заказывал – это был Вахтанг Михайлович Чабукиани, он писал ему. И у него очень хорошо получались народные танцы. И он хотел в 3-м акте поставить народные сцены. Он потому заказал эти сцены.
Прокофьев ко всему относился очень серьезно. Он очень не любил, когда что-то сокращают, переделывают.
Потому та версия, которую сделал Алексей, – она мне не то что не близка, я даже не понимаю, как это обсуждать, потому что «Золушка» – это прежде всего сказка о добре. Не о поиске выбора между клубом «для мальчиков» или клубом «для девочек» и так далее. Это не про это точно! Когда я на премьере увидел, что он входит в клуб – принц! – искать Золушку, я уже стал внутри протестовать. Я подозреваю, что это может быть, но не в «Золушке»! Не в сказке!
Юрий Посохов – он выпускник Московского училища. У нас один педагог – Петр Антонович Пестов.
Понимаете, я ношу, так же, как все артисты балета – премьеры, сейчас я говорю о тех, кто работал «первачами», которые волей-неволей, мы все это учим, мы это в себе носим. Как писал Козьма Прутков: «Люди подобны колбасам. Чем их начинят, то они и носят». Вот и я все это ношу.
Я прекрасно вижу: это взято отсюда, это взято оттуда. Я очень люблю, когда есть тема с вариациями. Когда человек берет вашу идею и развивает ее. Но когда он просто берет вашу идею и присоединяет ее к моей идее, и выдает за свою, для меня это сложно. Потому я очень сложно воспринимаю хореографию, когда я вижу подобное.
И еще один момент – очень важный – это коммерческий успех. Если вы этот спектакль будете показывать не под маркой Большого театра или Мариинского, я посмотрю, как люди придут. Поверьте, они не придут.
Очень хорошо и очень давно сказал Владимир Васильев – величайший танцовщик всех времен и народов, что в Большом театре «продаются люстры и колонны». Этот театр обречен на успех. У нас был период в 90-е годы. Может быть, кто-то из вас помнит это, когда вы приходили в другие театры, и был полупустой зал, что очень часто артистов на сцене было больше, чем зрителей в зале. Страшный был период! А в Большом театре такого периода не было никогда. В Мариинском он был, а в Большом никогда! В Большом – люстра! Потому что все, кто приезжает в этот город, они хотят увидеть эту люстру.
А теперь же новая появилась тенденция. Сделать селфи – «я в Большом!». На первом акте «я в Большом!», на втором... значит, удачно сходил в буфет и так далее. Понимаете, это не имеет отношение к искусству.
Я очень тоскую по великому Большому театру, я много раз это говорил: я пришел в труппу великих певцов, великих дирижеров, великих танцовщиков и в тот момент, когда в 92-м году нас на сборе труппы подняли и представляли, знаете, какое было счастье? В зале совсем рядом сидела Ирина Константиновна Архипова, Елена Васильевна Образцова, Борис Александрович Покровский, Тамара Ильинична Синявская и другие великие люди. Вот каждый человек, который там сидел... Я смотрел на них и думал: «Я один из них. Я один из них. А-а-ах!». А сейчас вот я смотрю на это – сбор труппы, оказывается – боже мой! Что можно говорить?
Знаете, почему «Золушка» написана? Дело в том, что Прокофьев написал «Ромео и Джульетта» по заказу Большого театра. И когда играли партитуру в Бетховенском зале, Прокофьев сам сидел за роялем. Ноты перелистывал великий дирижер Файер. Когда он начал играть, Бетховенский зал был забит людьми. Когда Прокофьев закончил, в зале был только он и Файер. А великая Джульетта, которую потом танцевала, Галина Сергеевна Уланова – пошутила, что «нет музыки печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете». Вот так он начал.
Потом Большой театр забраковал эту партитуру. Она лежала долго никому не нужная. Ее впервые поставили в Польше, в городе Лодзь, по-моему. В общем, в Польше это поставили, и Советское правительство было оскорблено. Как это в Польше, а не в России – все это до войны происходило. И быстро, срочно заказали. Из Большого отдали в Петербург и там поставили этот балет. Та же Уланова танцевала, которая чертыхалась. В общем, она стала первой Джульеттой.
Уланова так очаровала Прокофьева, что он ее спросил после премьеры: «Что вы хотите? Какой образ вы хотите исполнить на сцене?». Галина Сергеевна сказала, что она бы хотела станцевать Снегурочку, но Прокофьев говорит: «Вы знаете, «Снегурочку» так написал Римский-Корсаков, что я не буду с ним соревноваться. Это неправильно». А она говорит: «Ну, тогда Золушку». Он написал «Золушку» и посвятил ей. Партитура посвящена Улановой.
Она уже работала в Большом театре. А премьеру станцевала Лепешинская. Понимаете? Все очень не просто. Улановой даже премьеру не дали станцевать того балета, который для нее был написан, посвящен ей. Галина Уланова была вторым составом «Золушки», Марина Семенова – третьим. А они очень много сделали для этого балета.
Если бы я не знал Галину Сергеевну, не знал бы Марину Тимофеевну, если бы я не был с ними знаком... тогда мне, может быть, другие версии были бы не так обидны. Может быть.